Музафер Дзасохов - На берегу Уршдона
Случилось так, как однажды с нашим соседом Джетагажом. Возвращался он из горного селения домой, сел на попутку, а она возле аула поломалась. Стали чинить машину, а Джетагаж схватил свою сумку и пошел пешком до равнинного селения Барагуын. Мне, говорит, некогда ждать, поскорей надо до дома добраться. И вот, когда отшагал километра два, видит на дороге клубы пыли. Машину отремонтировали и поехали. Джетагаж кричал, руками махал, возьмите, мол, и меня, но шофер только просигналил: «Знай, мол, наших, надо терпение иметь».
Так вот я дошел до пединститута. В приемной комиссии и мне, и девушке предложили написать заявления. Только она, как я узнал, подавала документы на физико-математический факультет, а я — на историко-филологический.
Женщина, принимавшая документы, оказалась очень доброй. Объяснила мне, что на втором этаже висят расписания экзаменов и консультаций, посоветовала мне переписать их.
То, что я человек негородской, пожалуй, было видно не только по моим документам. Но когда она узнала, что жить мне негде, то забеспокоилась еще больше, словно была моей родственницей.
— Следуй за мной! — весело приказала она, и мы вышли в коридор. Она закрыла дверь приемной комиссии на ключ и вновь приказала: — Стой здесь. Если меня кто-нибудь будет спрашивать, пусть подождет. Я скоро вернусь.
Ждать ее мне пришлось недолго.
— Иди сейчас же в спортзал, — сказала она. — Там собрались такие же, как и ты. Будете спать на борцовских коврах. Понятно? Ничего, ничего, вы еще молоды.
Я не возражал. Прекрасный выход! Чем возвращаться к Тепшарыко, я готов был спать даже под забором, а тут мне предлагали спортзал и ковер.
— Спасибо, большое спасибо! — принялся я благодарить женщину, да так, что сам невольно прислушался к своему голосу и даже покраснел.
Она заметила мое смущение, улыбнулась:
— Не теряй времени. Скажешь Василию Андреевичу, что я тебя прислала. Только сразу же направляйся в зал, а то он уходить собирался.
По коридору я зашагал в другой конец здания. Коридор был длинным, как улица. Наконец мне указали на крайнюю дверь — там, мол, находится спортзал.
Я открыл дверь и увидел, что в зале полно таких же, как я, ребят. Я стал возле входа.
Первым меня заметил белобрысый парень. Он был тонким и длинным, как жердь. Наверное, парень заметил мое смущение, окинул меня быстрым взглядом и громко сказал:
— Наша шуба только в рукаве и нуждалась!
Ребята рассмеялись.
Я, конечно, понял, что это шутка, и улыбнулся. Тут ко мне подошел мужчина, поинтересовался, откуда я прибыл, потом похлопал меня по плечу — не беспокойся, мол, — и, повернувшись к белобрысому, ответил тем же шутливым тоном:
— А ты сам-то не рукав?
Ребята рассмеялись вновь. Смеялся и белобрысый. Я догадался, что этот мужчина и есть Василий Андреевич.
— Видишь красный ковер? — показывая в правый угол зала, спросил он.
Я кивнул.
— Под ним, посмотри, лежит еще один. Так что нижний ковер будет тебе матрацем, а верхний — покрывалом. Ясно?
Я кивнул в ответ и положил связку книг возле ковра.
Кажется, никогда в жизни я не спал так хорошо, как в ту ночь. Один ковер был подо мной, другой — сверху. Признаюсь, честно, пошевелиться мне было не так-то просто — ковер был тяжелым и сильно давил на меня, но все же эта постель в спортивном зале показалась мне мягче пуховой перины у Тепшарыко.
Утром я поднялся раньше всех. Быстро надел, брюки и сапоги. Сапог, как я заметил, ни у кого, кроме меня, не было. Чтобы не очень выделяться среди других, я спрятал сапоги, выпустив брюки сверху, и в одной майке направился умываться. У лестницы, ведущей на второй этаж, стоял невысокого роста черноволосый парень. Кудри у него будь здоров! Постриги его наголо, голова бы уменьшилась, наверное, вдвое. Черты же лица были крупные. Большой нос, толстые губы, широко раскрытые глаза и большие уши. Ноги у парня не должны были быть большими, но обут он был в столь огромные башмаки, что, казалось, сделает шаг и упадет. Красную повязку на рукаве его рубашки я заметил слишком поздно, иначе не стал бы проходить мимо него с такой уверенностью и так критически оценивать его внешность.
— Друг! — схватил он меня за руку. — У нас, запомни, в таком виде не ходят…
Я оглядел себя, будто бы решил посмотреть, в каком это таком виде у них не ходят.
— Иди и надень свою рубашку, — сказал мне парень с повязкой.
И я вернулся. А что еще было делать? И вообще, упрёк его меня нисколько не обидел. Я ему позавидовал. Чему позавидовал? Да тому, что он об институте сказал: «у нас». «У нас, запомни, в таком виде не ходят». Смогу ли и я сказать когда-нибудь об институте «у нас»?
XXXI
Первый экзамен — письменная работа по русскому языку. Одну ошибку, признаюсь, я уже сам нашел: А сколько найдут еще экзаменаторы?
Встретил на улице директора нашей школы Хаджумара и рассказал ему об ошибке.
— Не волнуйся, — успокоил меня директор. — Увидишь, плохой оценки тебе не поставят.
Легко сказать: не волнуйся. В институте без волнений, как видно, не обойтись. На втором экзамене я получил четверку. Мне самому ответ понравился, а это главное.
Так и шел день за днем. Больше недели промчалось с тех пор, как покинул дом Тепшарыко, а ни он сам, ни родня его даже не попытались меня разыскать. Не пытались — и не надо. Я через порог их дома никогда не перешагну. Если бы я им был нужен, найти меня не составило бы большого труда.
Второй экзамен я сдал, а оценки за первый нам еще не объявляли. Попробуй в такой ситуации готовиться. Оказалось, что из тех ребят, что живут со мною в спортзале, трое сдают экзамены на историко-филологический. А всего парней в нашей группе пятеро. Белобрысый поступает на факультет физвоспитания. На первых двух экзаменах он получил четверки. По гимнастике и легкой атлетике. На экзамен по гимнастике я отправился вместе с ним. Он так старался, что его тут же останавливали, наверное, преподаватели боялись, что он поломает себе позвоночник. Но, по-моему, они зря волновались. Если бы видели, как он целыми днями тренируется в спортзале, они бы поняли, что волнуются понапрасну.
И вот нам сказали, что сегодня объявят итоги экзаменов. У доски собралась толпа.
Сердце мое часто-часто забилось. Через головы ничего мне не удалось разглядеть, и потому я стал пробираться поближе к доске. Отыскал свою фамилию — «удовлетворительно». Первым чувством, которое я ощутил, была радость. «Удовлетворительно» не двойка. Это что-то да значит! С такой оценкой можно продолжать сдавать экзамены.
После этого я отыскал фамилии моих товарищей. Все оказались в списке. У двоих, как и у меня, было «удовлетворительно».
А на третьем экзамене я отличился. Преподаватели меня похвалили, один даже поинтересовался, из какого я села. А фамилию нашего учителя записал в книжечку. Зачем это ему было надо, один Бог знает. Приятнее всего было то, что я получил «отлично». И очень мне захотелось, чтобы и Тепшарыко услышал, как меня хвалили. Или, на худой конец, пусть бы ему об этом кто-нибудь рассказал.
На историко-филологический факультет принимали только двадцать пять человек, а из поступавших осталось тридцать пять. Остальные отсеялись. Теперь все зависело от последнего экзамена. Так что у меня была одна задача: не заработать двойку.
Ночью, ворочаясь под ковром, я не раз считал и пересчитывал свои баллы, но так ни к чему определенному прийти не мог.
Чтобы долго не мучиться, я решил пойти на экзамен первым. Вытащил билет, посмотрел на вопросы и будто камень с плеч сбросил. Уж чего-чего, а двойки я не получу.
Все, что знал, я коротко вписал на бумагу, насколько позволяло время, и без запинки стал отвечать.
Меня сначала внимательно слушали, но вскоре прервали:
— Этот вопрос ты знаешь. Переходи ко второму.
Я ответил без запинки и получил «хорошо». Это слово аккуратными буквами вывели на экзаменационном листе.
Когда я вышел из аудитории, меня стали поздравлять. Теперь, пожалуй, мне ничего не угрожало. Не у многих оценки были лучше, чем у меня.
Конечно, мне тут же вспомнилась Нана. Теперь ей не просто будет загонять меня в угол. Ведь всего два месяца назад я был еще школьником, а теперь вот-вот буду студентом. Отлично! Но не рано ли я радуюсь?! Вдруг все изменится? Надо подождать еще пять дней. И тогда все будет ясно. Все встанет на свои места.
После каждого экзамена я приходил к той доброй женщине, которая принимала у меня документы. Я рассказывал ей о своих делах, и она внимательно выслушивала. Вот и на этот раз она встретила меня с улыбкой.
— Теперь ты можешь считать себя студентом! — сказала она, узнав, какую мне поставили оценку. — Всем нос утер! И тем, у кого мать жива, и тем, у кого отец есть.
Откуда это она узнала, что у меня нет ни матери, ни отца? Ах да, конечно же, из моих документов. А я почему-то думал, что никто в них не заглядывает.
