Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
— Ничего подобного! — возразила Вера. — Все дело в сквозняках. От сквозняков керамика трескается.
— Твой любимый конек, — с места сказал ее муж. — Ветерок-сквознячок, на него что хочешь можно свалить.
— Я не сваливаю, а по инструкции…
— Поменьше бы цеплялась за инструкцию!
— Ну уж извини! Отступать от техпроцесса мы не можем.
— Да дайте же мне сказать! — крикнула Тамара так отчаянно, что ей тотчас дали слово.
— Тут Вадим сказал о беззаботности, — дрожащим от волнения голосом начала она. — Это просто бессовестно так говорить. Мы точно, ну ни чуточки не отступаем, делаем по инструкции…
— Опять инструкция виновата.
— Мы ведь ее не сами выдумали, нам прислал институт, а вы… такие обвинения…
— Да ты не плачь, — посоветовал Вадим.
Но именно после его слов Тамара и в самом деле заплакала.
— Хоть бы лаборатория приличная была, а то пустая комната, приборов нет, простого анализа сделать нельзя, — жаловалась она, по-детски ладошками размазывая слезы.
Вадим растерянно смотрел на Тамару. Плачет. Что надо делать, когда девушка плачет? Подойти, погладить по голове: «Ну, перестань, не надо, что-нибудь придумаем». Если б не собрание, так бы и сделал. А тут… Другие смотрят, как будто ничего не случилось. Костя даже речь держит.
— Души надо побольше вкладывать, вот что. Не верю я, чтобы нельзя было найти причину. Ее и не искали по-настоящему.
— Ищи, — крикнула Вера, — если у тебя есть время, а я с программой кручусь, как юла.
— Так ведь не на программу, а на помойку работаем!
— Надо в институт написать, пусть они там проверят свои рецепты.
— Почему Минаева не пригласили на собрание?
— У Минаева только строительство на уме.
— Не разорваться же человеку.
Слов было сказано много, а разошлись, ничего не решив. Да и что они могли решить? Брак голосованием не прекратишь.
Тамара после собрания пошла в лабораторию. «Наверное, одеваться», — подумал Вадим и решил подождать ее на улице. Надо все-таки объяснить, что он вовсе не хотел ее обидеть.
Костя с Верой, горячо споря о чем-то, прошли мимо.
— Вадим, ты не идешь? — крикнул Костя на ходу.
— Да нет, жду тут товарища.
Когда врешь, всегда получается глупо: все «товарищи» уже разошлись. Но Костя, спасибо, больше не приставал с расспросами.
Тихо было на заводском дворе. Только генератор гудел да из кузнечного глухо доносилось буханье молотов. На небе зажглись первые звезды. Вадима начал пробирать мороз. Неужели прозевал, не заметил, когда прошла? А если не прошла, — что она может делать? Смена давно кончилась.
Вадим обогнул цех, подошел к окну лаборатории. Свет в лаборатории горел, но ничего нельзя было разглядеть: окна обледенели. Вадим приложил к стеклу ладонь, оттаял маленький кружок, и приник к нему глазом.
Тамара одна сидела за столом, опершись лбом на ладошку, и читала какую-то толстую книгу. В другой руке у нее был карандаш. Вот она подняла голову, долго смотрела в одну точку, о чем-то раздумывая, и опять принялась читать.
Вадим все стоял у окна, как будто увидел Тамару впервые. Такой он и в самом деле не видел ее. Было что-то удивительно милое, трогательное в ее склонившейся над столом фигуре, и в этом юном, очень серьезном лице и в том, как она сосредоточенно водила по строчкам карандашом.
Мороз опять затянул тонкой паутинкой глазок, который оттаял в стекле Вадим. Белая пленка становилась все плотнее и скоро совсем скрыла Тамару. Вадим хотел снова очистить стекло, но почему-то не стал. Он повернулся и пошел к проходной, так и не сказав Тамаре того, что собирался. Теперь это казалось ему неважным. А что было важно, он сам не мог понять.
30
Комсомольское собрание, хотя на нем и не было принято никакого решения, все же не прошло бесследно. Особенно для Веры. Если раньше, едва прибежав домой, она рьяно принималась за ужин, стирку, шитье, то теперь она поняла: надо учиться. Вера забросила на шкаф свои выкройки, наспех расправлялась с домашними делами и садилась за книги.
Зато Косте прибавилось хлопот.
— И зачем только я женился? — шутливо ворчал он. — То хоть одного себя надо было кормить, а теперь заботься, чтобы жена с голоду не померла!
Вера молчала. Подперев голову руками, она читала и перечитывала страницы знакомых книг, рассматривала диаграммы. Нет, ничего не подсказывали ей книги. Ведь всегда добавляют в этил-силикат одно и то же количество солянки, спирта, бензина — она знает точно, сама следит за этим. А раствор получается то хороший, то неудачный. Почему?
— Вера, иди ужинать.
Она поднимает на Костю отсутствующие, затуманенные усталостью глаза.
— Что?
— Ужинать, говорю, иди.
Вера послушно переходит к обеденному столу, вяло жует Костину стряпню, по-прежнему размышляя о чем-то.
— О, людская неблагодарность! — с нарочитым возмущением восклицает Костя. — Хоть бы похвалила.
— Кого?
— Да меня, меня, профессорша! Ведь два часа у плиты жарился.
— Это просто колдовство какое-то, — говорит Вера опять о своем.
Костя становится серьезным.
— Что-нибудь нащупывается все-таки?
Вера вздыхает.
— Нет.
— Ты напрасно одна бьешься. Посоветовалась бы с кем-нибудь, хоть с Тамарой.
— Не знаешь, так не говори, — грубо перебивает Вера. — Тамара до полуночи сидит в лаборатории.
— На меня-то зачем орать, я же не виноват в ваших неполадках, — повысил голос Костя и тут же пожалел об этом. — Совсем ты себя замучила, — добавил он миролюбиво. — Тебе надо отдохнуть. Сегодня властью строгого супруга запрещаю тебе заниматься. Давай лучше послушаем музыку.
Он включил приемник, отыскал в эфире концерт.
— Ты слышишь? Верка, ты слышишь? Пятая соната Бетховена.
Вера очень любила пятую сонату. Постепенно она поддалась обаянию музыки. Производственные заботы отступили куда-то, притаились в глубине сознания. Невидимый пианист властно уводил Веру в удивительный мир звуков, то нежных и робких, как девичьи грезы, то бурных, зовущих к борьбе и сулящих победу.
Костя бесшумно унес посуду в кухню, потом вернулся, присел рядом с женой на диван. Он не мог с такой увлеченностью слушать музыку. До встречи с Верой он вообще не признавал серьезной музыки. «Опять завели симфонию», — ворчал Костя, относя к «симфониям» довольно много музыкальных жанров. Теперь он стал куда музыкальнее, даже узнает многие произведения. И все-таки он больше наблюдает за женой, чем слушает.
Как меняется лицо Веры! Разглаживаются неглубокие морщинки, исчезают недавнее напряжение и тревога. Нежнее становится цвет матово-бледных щек. Завороженно светятся из-под длинных ресниц глаза. Удивительная устремленность к чему-то высокому, светлому чудится Косте в знакомых чертах.
Резкий звонок непрошенно врывается в поток музыки. Костя идет открывать и возвращается с Тамарой Логиновой.
— Ой, Вера, что случилось, — возбужденно начинает Тамара.
— Садись, послушай…
— Нет, ты не представляешь, что случилось!
Вера выключила приемник. Как можно слушать Бетховена и говорить о чем-то? Или мыть посуду под Моцартовский «Реквием?» Это кощунство, казалось ей. Музыке надо отдаваться всей душой, или не слушать вовсе.
— Вера, милая, ты только послушай. Помнишь тот раствор, ну, у дверей, в бутыли, совсем створоженный, мы решили его вылить? Вот. А я… честное слово, сама не знаю, как это… просто хотела попытаться, без всякой там теории. Взяла и плеснула соляной кислоты. Немножко сначала. И вдруг он посветлел. Честное слово! Тогда я еще. И лила так по капельке, пока он не стал совсем нормальным. Побежала к тебе. Никак не могла утерпеть. Минаев уже ушел, некому сказать, я и побежала… Что-то там, в этих инструкциях, напутано.
— Но ведь один случай ничего не доказывает. И потом ты лила кислоту без расчета. Не можем же мы готовить раствор наугад.
Тамара вздохнула — и оттого, что ее не понимают, и просто от наплыва обуревавших ее мыслей.
— Хочешь чаю? — спросил Костя.
— Еще как! — сказала Тамара. — Черного бы хлеба с маслом. Есть?
— Есть, — засмеялся Костя.
— Совсем не в этом дело, — обернулась Тамара к Вере. — Как ты не понимаешь! Один раз я угадала, как исправить раствор. Теперь десять раз ошибусь. Но если сделать тысячу опытов, то сколько-то раз получится! А мы все будем записывать. Понимаешь? Не верю я в эти инструкции, раз они подводят. Если авария, — разве люди ждут каких-то указаний сверху? Нет ведь! А мы только в книжки смотрим, как будто там все про все написано.
— Молодец, Тамара, — одобрил Костя. — Садись за стол, вот тебе хлеб с маслом, чай сейчас вскипит.
— А вы?
— И мы попьем.
— Я так переживаю все время, — пожаловалась Тамара. — Училась, училась, в школе всегда по химии пятерки, и в техническом училище меня хвалили, сколько тетрадей исписала формулами, а тут первая трудность, и ничего поделать не могу. Вот тебе и химик! Но теперь я не отступлю, ни за что не отступлю!
