Леонид Жуховицкий - Ночной волк
— Все? — сказала моя сообщница — я про нее почти забыл.
— Еще чуток, — попросил я и тоже пошел к арке, не снимая руку с ее плеча.
— А чего лапшу вешал? — спросила она. — На той стороне, на той стороне…
— Да уж больно противно, — ответил я не в лад, но ее эта бессвязность как будто устроила.
— Твоя девка?
— В чем и суть, — кивнул я, предоставив ей самой придумать убедительную историю.
— А мужик?
— Подонок, — произнес я совершенно искренне.
— И чего будешь делать?
— Вот это мне и надо решить.
— Не бери в голову, — утешила она, — весь мир бардак, все девки бляди.
Я ответил что-то в тон.
Мы прошли так три, а то и четыре квартала. Малый впереди был виден хорошо, рост способствовал. Я сторожился случайного взгляда, но он, как ни странно, ни разу не оглянулся. Ничего не опасался! Он шел по городу, будто это был его город, и переулок его, и люди вокруг ему подчинялись. Что его охраняло? Собственная сила и сноровка? Лапа наверху? Вроде бы и верха сменились, и власть не та, а он ничего не боялся. Хозяин.
А потом он вдруг исчез.
Я ускорил шаги и быстро понял, куда он делся: в стене старого трехэтажного дома была дверь, мало что низкая, но еще и утопленная в тротуар. Обычный подвал, несколько ступенек вниз и окна в решетках.
Я повернулся и так же, в обнимку с понятливой попутчицей, пошел обратно. В первый же поперечный переулок свернул, это позволило бросить взгляд назад. Кажется, пронесло.
Только тут мне стало страшно. Слишком уж далеко я забежал на минное поле. А в таких случаях войти куда легче, чем выйти. Выйти сложно, Федулкин вот не сумел.
— Ну, засек? — спросила девчонка.
— Да вроде.
— Мстить будешь?
— Там видно будет.
— А ты плюнь, и все. Было бы из-за чего! Все дырки одинаковы.
— Это верно, — согласился я.
У нее телефона не было, у меня был, но до трубки не дотянуться. Она сказала, что часто болтается на Пушке.
— А чего?
— Да ничего. Все веселей, чем дома.
На том и расстались. Может, и есть на свете бабы лучше москвичек, но мне не попадались.
Я вновь позвонил Антону на работу. На сей раз его позвали, и мы договорились встретиться. Ни за мной, ни за ним вроде бы никто не следил, но конспирация уже вошла у нас в привычку: не спеша прошлись по улице, внезапно прыгнули в отходящий автобус и вышли на остановке, где не вышел больше никто. И машина не тормознула ни спереди, ни сзади. Между домами мы прошли на параллельную улочку, нашли лавку в открытом дворе и уселись. Хорошее место, незаметно не подкрасться.
Я сразу спросил о главном:
— Федулкинскую рукопись смотрел?
— А это не рукопись, — сказал Антон, — это папка какая-то. Чужая, не знаю, при чем тут он. Вроде мужика какого-то там есть координаты, можно позвонить.
— Не звонил?
Он покачал головой, и у меня отлегло от сердца. Я рассказал про федулкинскую «Хронику» так подробно, как мог.
— Интересно, — бормотал Антоха, — очень интересно.
Оказалось, Федулкин принес папку, когда забегал последний раз. Встреча была под «лимонную», и он ее, видимо, просто забыл. На эту тему Федулкин не разговаривал и после не позвонил. Впрочем, через два дня он уже и не мог позвонить.
— Ты записку видел? — спросил я.
— Видел.
— И что?
— Ребус. Намек на намеке, сплошной подтекст. Я, правда, вникнуть не старался, цели такой не было, но фразочки там… «Если встать на мою собаку и глядеть на мою собаку…» Очевидно, жаргон для узкого круга. Вот мы с тобой говорим «классик», и понятно, что Федулкин. Наверное, и у них так. В общем-то Федулкин все верно изложил. Что можно разобрать, он разобрал, ну вот еще кличка собаки. А дальше все, темень, сплошная гимнастика ума. Так что, наверное, «это» раскопают археологи лет через триста.
Помолчали, и я заговорил о том, что меня больше всего удивляло и беспокоило:
— Понимаешь, чего я не могу просечь? Они ведут себя как хозяева. Запросто ходят в милицию. За мной следили — они же практически не прятались, дежурили во дворе, будто из КГБ. А эти убийства? Троих похоронили, и хоть бы хны, никакого шума, будто ничего не произошло. Просто по теории вероятности хоть в одном случае должны были найти убийц.
Антон вдруг встал с лавочки. В стороне по тротуару плелся какой-то парень с длинной трубкой для чертежей. Антон подошел к нему, что-то спросил. Тот, опустив голову, ответил, и Антоха вернулся ко мне.
— Ты чего это? — удивился я.
— Время спросил.
— У меня же часы.
— И у меня. Я просто проверил, так сказать, следственный эксперимент. Вот представь, у меня в рукаве железка. Он наклонился, а я ему раз по кумполу! Потом я в одну сторону, ты в другую, а у метро встретились. Как думаешь, нас поймают?
Я задумался. А верно, поймают? Кто нас видел? Кто-то, может, и видел здесь на лавочке, но хоть бы и видел — на черта нужно было нас запоминать? Пока не убили, мы никому не интересны. Значит, станут раскапывать мотивы, шуровать по родным, по знакомым, искать врагов…
Антон сказал:
— Тебе не кажется, что в этой ситуации нам все же следует что-нибудь предпринять?
— Что?
— Ну не вся же милиция у них в кармане.
Я ответил:
— Не знаю. Потому что не знаю, кто такие ОНИ. Но чего я точно не хочу — это чтобы меня, как Федулкина, нашли утром на тротуаре…
В центре магазины еще работали, кое-что я все же успел. В окне у Изауры горел свет. Я позвонил. Она сказала:
— А я уж думаю, куда делся.
Она придвинула мне тапочки, женские, но разношенные.
— Ишь ты, накупил, — ворчала Изаура, и видно было, что довольна она не столько едой, сколько самим фактом — мужик притащил харчи. Она и стол в кухне накрыла на два прибора, по-семейному, и про матрасик больше не вспоминала, обе подушки сразу же положила на диван.
Уже в койке я спросил:
— Убьют, хоть плакать будешь?
— А то! — сказала она и, подумав, добавила: — Шляйся меньше, вот и не убьют.
— Мать когда вернется?
Пошевелив губами, она сосчитала, что, наверное, в пятницу.
— Придется выметаться, — проговорил я словно бы про себя. Изаура промолчала.
— Домой мне пока нельзя?
Она произнесла неуверенно:
— Наверное, нельзя.
— А когда можно будет?
— Скажут.
Дальше спрашивать было неудобно.
— Ну, до пятницы-то вон сколько, — успокоила она, — может, чего придумается.
— Чего?
— Ну… отменят.
— Что отменят?
— Да все. Ты же не ищешь. Вот и отменят.
— А чего надо искать? — придурился я.
— Наоборот, не надо.
— Ну и слава богу, — сказал я с облегчением. В общем-то я не врал. Таинственная записка занимала меня, но не больше, чем нерешенный кроссворд. Не то чтобы не хотелось неожиданно разбогатеть, иногда я даже мечтал об этом — но вяло, как мечтает средний студентик о любовнице-кинозвезде. В отличие от Федулкина я был уверен, что таким, как я, богатство не достается — впрочем, таким, как он, тоже. Федулкин воспринял туманную возможность слишком всерьез, потому и погиб. Если бы он попытался добыть три или пять тысяч, ну десять даже, он бы, наверное, рано или поздно их нарыл. А он нацелился на «это», что было глубоко неразумно. Новичок может прыгать с трехметровки, ну с пятиметровки — но не с Крымского моста. Я с моста прыгать не собирался. Я просто забавлялся головоломкой, и то потому, что она сама попала ко мне в руки. Я бы с радостью выкинул из памяти и папку с запиской, и даже ни в чем не повинную федулкинскую рукопись, если бы меня оставили в покое. Но тем, от кого я прятался, нужен был как раз я, я сам, и интеллектуальные развлечения вокруг чужой тайны не меняли в моей судьбе ничего. Встать на собаку и глядеть на собаку… Может, все-таки Лабрадор? Может, есть в Москве, в районе загадочной Толиной высотки, переулок или тупик с таким странным названием?
Я вдруг сказал:
— Давай уедем?
Я сам не знал, откуда взялась эта фраза. Видно, что-то копилось подспудно и вдруг прорвалось. И недели не прошло, как началась вся эта мерзость, а я уже наелся ею под завязку. Обрыдло! Прежняя жизнь теперь казалась мне чуть ли не раем. Конечно, она была не бог весть какая, но моя, только теперь я ее оценил. Были дом, работа, заработок, да, маленький, зато дважды в месяц, как штык, с гарантией. Был город, мой город, где я шлялся, как хотел, где, уходя с работы, точно знал, что приду домой, а ложась спать, был уверен, что проснусь. И мог шпарить с ребятами в преферанс, а потом возвращаться ночью. И мог привести любую бабу, если соглашалась.
Все ушло. А той Москвы, что окружала меня нынче, жалко не было. Искать крышу на ночь, пересчитывать последние деньги, оглядываться, прятаться… хоть бы знать, от кого! Да на хрена мне такая жизнь и такой город!
Девчонка, лежавшая рядом, была глупа, невежественна, безвкусна, да и в постели никакая — но как бы здорово прожить с ней год где-нибудь в глухом поселке, где все всех знают и никто ни за кем не следит. Ведь не объявят же на меня всесоюзный розыск! Целый год в глуши с молчаливой бабой — ну не роскошь ли? А постель — что постель! За год всему научится: и как лечь, и как встать, и как губы сложить, и как ноги раздвинуть…
