Михаил Шмушкевич - Я вас жду
— Адрес вам дал комендант? — спросила Анна Феодосьевна, уставившись на мои непокорно падающие на плечи волосы, подумала, наверное, что крашеные.
— Проректор.
— Сам?! Поставьте чемодан, девушка, тяжёл небось. Сам проректор, говорите? — переспросила она, и у неё в горле забулькал хриплый смешок. — Кстати, он вас проинформировал, что беру сто рубликов в месяц?
Я отшатнулась: какая жадность! Везде за угол берут пятнадцать, двадцать…
— …и за газ, электричество, другие коммунальные услуги — отдельно, — продолжает невозмутимым голосом старушка.
Потакать стяжателям не в моей натуре. Несмотря на поздний час, хватаю чемодан и — к двери.
— Вот как?
— Вот так.
— До свидания. Хотя с такими не прощаются… — бросаю уже с площадки.
Меня неожиданно останавливает смех. Оборачиваюсь. Анна Феодосьевна, вытирая платочком слёзы, смотрит на меня, как мать на своего ребёнка, не понявшего её шутки.
— Поздравляю. По моему предмету вы сдали на «пять». Странно, неужели Максим Тимофеевич не говорил, что комнату его заочникам сдаю без какой-либо платы?
— Ничего не говорил, — бормочу едва слышно.
Вспоминаю, что когда наша беседа с проректором кончилась, он позвонил куда-то, поинтересовался, не направили ли кого-нибудь к Анне Феодосьевне, потом на узенькой полоске бумаги написал: «Репинский переулок, 4, кв. 18. А. Ф. Таран» и пояснил: «Здесь вам будет неплохо. Хозяйка с ершистой натурой, с причудами, зато добрейшая женщина».
Выходит, она меня разыгрывала. Но без какой-либо платы? А это ещё что за фокусы?
Между тем хозяйка спустилась ко мне, взяла за руку и закрыла за собой дверь.
— Снимите плащик, жарко. Духота, как в парилке.
Потом заводит меня в этот кабинет.
— Мой тронный зал. Как прикажете вас звать, моя королева?
— Галя, — отвечаю едва слышно.
— Располагайтесь, как вам заблагорассудится. Здесь будете жить, готовиться к занятиям. — И вдруг: — Гриву свою чем красите? Химией, травками? М-о-да, — едко растягивает она. — Недавно все блондинками ходили, теперь — одни рыжие.
— Не крашусь.
— Натуральная?
— М-м.
— Признаться, рыжих недолюбливаю: уж больно хитромудрые они, палец в рот им не клади, откусят разом с рукой.
Чувствую, как кровь ударила мне в лицо. «…С ершистой натурой, с причудами, зато…»
— Однако нет правил без исключений. Например, мой первый муж был рыжим, но до удивления добрым, мягким, внимательным. Погиб совсем молодым, в партизанском отряде… Воевали мы вместе против фашистов. Он — командиром, я — стряпухой. Полтора года из леса в лес. Красная Армия уже в три шеи гнала Гитлера, вот-вот подойдёт к нам, а тут немчура на нас как навалилась… Танки, самолёты, автоматчики, дороги все отрезаны, бой, сами понимаете, неравный: у них-то техника какая, а у нас один пулемёт, винтовки, людей раз-два и обчёлся. Всё же держались.
Как-то раз борщ готовила для хлопцев. Вдруг чувствую сильный удар в бок, вроде топором. Упала, и меня поволокли. Фашисты! Двое верзил. В штаб свой потащили, допрос учинили: что за отряд, кто командир, сколько партизан? А я молчу. Бьют чем попало, я — молчу… Потом за хату повели, на расстрел. Не успели. Наш танк как ударит снарядом по этому штабу — он в щепки вместе со всеми фрицами. А танкист один на мушку верзилу взял, что расстреливать меня собирался. Догадываешься, кто был этот танкист?
Пожимаю плечами.
— Шамо, — произносит с нескрываемой гордостью Анна Феодосьевна. — Теперь проректор, доктор педагогических наук, профессор.
Я прямо-таки обомлела: в один день столько совпадений, неожиданных встреч!
— Да, Шамо Максим Тимофеевич, — повторяет хозяйка. — Ну, чего стоишь? Распаковывайся, вещички — в шкаф, что в моей комнате стоит. Утюг — на кухне, там гладим.
И следя за тем, как я, встав на колени, принялась распаковывать чемодан, она продолжала:
— Шли годы… Вышла замуж вторично — жизнь есть жизнь. Потеряла второго мужа. Ответственный пост занимал, электромонтажный трест возглавлял, днём и ночью трудился… Обругал его ни за что ни про что вышестоящий начальник — инфаркт…
Я сочувственно вздохнула и подумала: «Век электроники, космических полётов и инфарктов».
— Да, так о чём я?.. Ага, — подымает хозяйка указательный палец вверх, — вот о чём! Проходит ещё несколько лет, встречаю Максима Тимофеевича. Разговорились, напомнила ему, как он на танке своём меня в медсанбат доставил, на раны свои пожаловалась — ноют на непогоду. Словом, о том о сём, а он вдруг говорит: «Студентов бы взяли к себе. Всё же будет и к пенсии прибавочка». — «С бору по сосенке?.. Нет», — отвечаю. Обиделась я жутко, на официальный тон перешла: «За кого меня принимаете, товарищ Шамо? К вашему сведению, кубышки я не завела. Детей у меня нет, а копить деньжата просто так не хочу». Смеётся, вижу, доволен. Тогда говорю: «Студентиков ваших давайте, задаром ладных держать буду. Только долгогривых и канареек в бесстыжих юбках не присылайте, не пущу». Хорошо, говорит, пришлю вам ладных. Боже мой, раскудахталась, — всплёскивает руками Анна Феодосьевна, — фильм начался!
Через полминуты в другой комнате загремел телевизор, потом стало тише: хозяйка вспомнила обо мне.
…Максим Тимофеевич Шамо. Полный, с благодушным лицом, на котором под стёклами очков выделяются тёмно-серые понимающие глаза. Сижу неподвижно, а внутренне вся напряжена от волнения. Он не торопясь изучает мои документы. Слежу за каждым его движением, жду момента, когда он возьмётся за ручку.
Слабое, но назойливое жужжание вентилятора, стоящего на столике рядом с телефонами, непрестанный грохот улицы, от которого дрожат стены. Какое наказание жить в городе, думаю. С ума сойдёшь! Когда училась в сельскохозяйственной академии, вдалеке от шумных трасс, и то…
Почувствовав на себе взгляд, поднимаю голову. Проректор уже без очков, они лежат со скрещёнными дужками на моих документах. Максим Тимофеевич смотрит вроде на меня, но вряд ли видит. Он о чём-то думает. О чём? Отказать или принять? А может, вовсе о постороннем?
— Значит, вы родились не в Сулумиевке, а в Тумановке? — обращается он наконец ко мне.
— В Тумановке, — отвечаю.
Он опустил веки, прикусил нижнюю губу. В чём дело? Почему у него так сразу осунулось лицо? Почему в его взгляде мелькнула какая-то тревога?
— Товарищ Троян, по какой причине, интересно знать, вы оставили колхоз, куда были направлены по окончании сельскохозяйственной академии? — кивнул на мои документы проректор.
— Сцепилась с председателем из-за яблонь.
— Из-за яблонь?
Стараюсь быть предельно откровенной.
— Было дано указание высадить вдоль дороги фруктовые деревья и развести колхозный сад. Наш председатель старательно его выполнил. Минули годы, снят первый урожай и — новая директива: выкорчевать деревья, так как озимые рентабельнее, меньше требуют затрат рабочих рук. Ночью втайне от сулумиевцев выкорчёвываются посадки вдоль дорог. О случившемся мы узнали слишком поздно, утром. Немало грубостей наговорила я председателю, обозвала его и беспринципным человеком, и трусливым служакой, судом угрожала. Затем, никому ничего не говоря, подалась в райцентр, оттуда — сюда, в область… Словом, фруктовый сад удалось спасти от вырубки… Правда, благодаря директору школы товарищу Суходолу, который заявил, что всю заботу о саде берут на себя дети. «Может, Павел Власович, вместе с яблонями и Троян возьмёте? — спросил председатель. — Мы с ней, вижу, не сработаемся, кому-то из нас придётся уйти».
— А директор? — рассмеялся Шамо.
— Директор, не задумываясь, ответил: «С удовольствием, если Галина Платоновна согласна. Нам как раз нужен руководитель школьной производственной бригады». Я, конечно, согласилась.
Всё это я выпалила в один присест, не спуская глаз с проректора. Он глядел на меня, слушал внимательно, вместе с тем видно было, думал о чём-то своём. Меня это и коробило, и пугало.
— Вы правильно поступили, — заявил после продолжительной паузы Шамо. — А какие взаимоотношения с председателем у вас сейчас? Наверное, приходится с ним сталкиваться — пятьдесят гектаров земли, фруктовый сад…
— Бесспорно.
— Так как? Дружно живёте? — допытывался проректор, пряча улыбку.
— Лысый он, Максим Тимофеевич, за чуб не ухватишься, — отделываюсь шуткой.
Максим Тимофеевич рассмеялся, тут же, вздохнув, вновь посмотрел на меня с беспокойством и уважением.
— Узнаю Платона Трояна.
Я невольно заморгала.
— Вы знали моего отца? — И сама же ответила на вопрос: — Да, вы же до института были зав. облоно, отец — учителем…
— Мы познакомились с ним задолго до того. В одной тридцатьчетвёрке горели.
Горели… Невольно вспоминаю наш семейный альбом, пожелтевшие фото группы танкистов… Отец объясняет: «Это наш командир танка Максим Шамо. Однажды снаряд угодил прямо в бензобак. Горим, а тут ещё осколок зацепил мне ногу. Шамо вытаскивает меня через нижний люк и, не обращая внимания на обстрел вражеских пулемётов и пушек, выносит на себе с поля боя». Я тогда посмотрела на стройного молодого танкиста и подумала: «Вот это человек!» Понравилась мне его улыбка — скромная, застенчивая… Годы дарят человеку мудрость, опыт жизни, но меняют его внешность, старят его.
