Георгий Граубин - На берегах таинственной Силькари
Посол Головин, побывавший в Нерчинске, привез в Москву 193 сорока соболей, 194 собольих пупка и 1293 лисицы, собранных в Нерчинске, Удинске и Селенгинске.
Иркутский, Телембинский, Иргенский и другие остроги для того и строились, чтобы собирать ясак. Недаром один за другим появлялись такие указы: «И на Селимбе быть острогу, да осмотреть и описать накрепко и ясачных инородцев призвать и аманатов иметь».
В тот же год, когда в Нерчинск приехал посол Головин (а это было в 1689 году), там числилось 778 ясачных тунгусов. С каждого из них полагался ясак по три соболя в год. Но некоторые платили и по пяти, не считая поминок.
Вначале «поминками» считались добровольные приношения (теперь бы это назвали взяткой) в почесть царя, воеводы, приказных — дьяка и подьячего. Потом «поминки» стали требовать в обязательном порядке.
Если случались недоимки, то их взыскивали потом не только за ясак, но и за поминки. Так, например, приписанный к Нерчинску эвенк Телько Бурухин со своим сыном должен был платить ясак — пять соболей и один соболь поминок. Между тем с него взыскивали еще недоимку за девятнадцать предыдущих лет — 70 соболей.
Нередко воеводы и приказчики задабривали местных князцов подарками, чтобы они заставляли своих людей вносить больше пушнины. Недаром воевода Войеков писал в Енисейск, что в Нерчинск приезжают «ясачные князцы разных родов и бьют челом о подарках». За сукна, котлы, топоры, ножи да огнива они готовы были запродать свою душу.
Когда в Сибири появился табак, его тотчас запретили продавать, чтобы ясачные люди не «прокурили» свои меха. А в тот год, когда казаки пошли искать Шилку, царь велел за курение и продажу табака резать уши, рвать ноздри и ссылать в дальние города.
Ясак собирали со всех: с тунгусов, бурят, юкагиров, чукчей.
Некоторые подумают, что от сборщиков ясака можно было укрыться в тайге — ищи ветра в поле. Но вы уже, наверное, заприметили незнакомое слово «аманат». «Ясачных инородцев призвать и аманатов иметь», «Лучших людей брать в аманаты, чтобы было за кем ясак и поминки имать по всея годы», — писалось в наказных грамотах.
Аманат — это значит заложник. Придя на новое место, казаки выясняли, кто у этого племени князь, брали его в плен, наглухо запирали в амбар. Амбары эти строили специально, они так аманатными и назывались.
Если не удавалось поймать вождя племени, брали в аманаты его детей. Держали их в амбаре обычно по году, а потом просили привести замену. Тут уж волей-неволей понесешь меха — ведь всякому жалко своих детей! А чтобы люди не сомневались, что пленники живы, их время от времени им показывали.
Порой, боясь за себя, ясачные люди приносили меха и бросали их в окно или через забор. А казаки, боясь, что их убьют, тоже не выходили за ворота острога. Все происходило, как в немом кино: одни молча приносили меха, другие молча их забирали.
Тюремные сидельцы, которых пригнали с запада, от зари до зари работали у пылающих печей, выплавляя серебро. Крестьяне, которых прислали сюда обживать забайкальскую землю, корчевали леса, распахивали пашни, сеяли хлеб. Но многих из них приписали к заводам, и они тоже стали руду и выплавлять серебро.
Денег на заводе они получали столько, что их не хватало даже на уплату податей-налогов. А на провиант, который им полагался на заводе, почти ничего не оставалось. Да и провианта этого выдавались крохи. Недаром же горное нерчинское начальство писало, что рабочие «каждодневно не сыты бывают и, не могши того хлеба разделить, чтоб на весь месяц стало, съедают тот месячный провиант за 4–5 дней до начала нового месяца, а потом терпят совершенный голод; милостыню же получить здесь за скудостью обывателей невозможно, да и из самого их образа всякому видно, что отощали и изнурились».
Холодно и голодно в Забайкалье жили не только «вольные» поселенцы. Не в лучшем положении были и солдаты, которых должно было одевать и обувать государство. «Чинить свою обувь и одежду средств не имеют и от скудости впадают солдаты в воровство», — писал о них управитель Нерчинских заводов, дядя великого полководца Суворова. (Кстати сказать, ему удалось немного облегчить жизнь приписанных к заводам крестьян.)
А простым бурятам жилось еще хуже, чем русским крестьянам. Ведь они испытывали двойной гнет: их угнетало и царское правительство, и свои тайши и нойоны.
О том, как они жили, свидетельствовал Селенгинский комендант. «Хозяйства их и вовсе разорены и пришли в бессилие, — писал он. — Многие не имеют юрт и принуждены жить в балаганах, делая оные из травы и соломы». Или: «В их роду почти все недостаточны», многие «не только бы скотину или лошадь у себя имели, но и никакого пропитания не имеют, как только просимого милостыней и с великим голодом себя содержат травяным кореньем, степным луком, сараной».
А известный бурятский летописец Тугулдур Тобоев записал, что однажды «произошел голод, скот вышел в расход, буряты обнищали и некоторые своим оставшимся скотинам делали кровопускание и питались кровью».
КТО ИХ ГРАБИЛ
Почему же на богатой забайкальской земле так плохо жилось нашим прадедам? Потому что их без конца обирали и грабили.
Грабили наших земляков многие: кулаки, купцы, чиновники, церковь, царь.
Купцы не останавливали их на большой дороге с кастетом в руках (хотя изредка случалось и такое), не врывались в их дома с ружьями, не снимали с их плеча одежду насильно. Они их раздевали и обирали без шуму, хитро, вежливо. Проходили порой многие-многие годы, прежде чем человек начинал понимать, что его обокрали.
В селе Зеленое Озеро, что в трехстах километрах от Нерчинска, живет старый эвенк охотник Иннокентий Семенович Чупров. Перед революцией он сам платил ясак, но не соболями, а белками, потому что соболей к тому времени уже извели. Как утверждает старый охотник, купеческие тропы сохранились в тайге до сих пор. «Они, конечно, заросли шибко, но если надо — могу показать».
Сейчас в тайге для охотников каждый год устраивают бальжоры. Бальжор — это встреча охотников после полуторадвухмесячной охоты. В определенный день они выходят из разных уголков тайги и собираются в каком-нибудь зимовье со своими трофеями. А здесь их уже ждут родственники, кино, самодеятельность, магазины и ларьки, председатели колхозов. Охотники отдыхают, узнают новости, пополняют запасы и снова уходят в тайгу. В своих селах эвенки с 1934 года живут в добротных домах. Дома строит для них государство, и платят они за них всего одну четвертую часть стоимости. Стоит только родиться младенцу, как ему государство вручает подарок-приданое. А когда он подрастет, — его понесут в ясли, потом поведут в садик, потом он будет жить в интернате. И его родители за все это не заплатят ни единой копейки!
Прошло уже пятьдесят лет с тех пор, как перестали обирать Чупрова купцы, а он до сих пор не может забыть их. Тогда он только недоумевал, почему это каждый раз он, отдавая им свою добычу, оставался в должниках, как это зюльзинским купцам Мальцеву и Комогорцеву удавалось обвести его вокруг пальца. А теперь, с годами, хорошо разобрался в этой механике.
Эвенки, обремененные ясаком, всегда жили трудно. И вдруг находился «благодетель», который говорил: если хочешь, я тебе могу и товаров, и денег дать вперед, авансом. Но с одним условием: к весне ты мне принесешь тысячу белок по двадцать пять копеек за штуку. Ну, а уж если не сможешь добыть тысячу, не обессудь: за каждую недоданную белку я вычту по рыночной цене.
Не подозревая, какая тут ему поставлена западня, охотник торопливо соглашался на эти условия да еще и благодарил своего «благодетеля». Весной, отправляясь к купцу с восемью сотнями шкурок, охотник думал: «Ну ничего, за восемьсот шкурок все же прилично получу, отдам долг, возьму товаров — глядишь, и ладно будет». Но не тут-то было: оказывается, купец должен из стоимости восьмисот белок вычесть стоимость двухсот белок по рыночной цене. А рыночная цена на них — полтора рубля за штуку. И уже, оказывается, не купец должен заплатить охотнику, а охотник должен приплатить купцу!
Чертыхаясь, возвращался охотник в дырявый чум с новым авансом и еще большим долгом. Ему и невдомек было, что рыночную цену купец поднял специально.
Так обманывали эвеннов-охотников купцы из села Зюльзя, что стоит недалеко от Нерчинска. Так действовал нерчинский купец Кандинский, который держал в своих руках весь край, так поступали сотни других купцов.
Кандинский был хитрее любой лисицы. Он так опутал эвенков, крестьян и чиновников долгами, что они чувствовали себя мухами, попавшими в паутину. Доходило до того, что чиновники месяцами не получали жалованья — его за «долги» забирал купец.
Отец Кандинского был церковным вором и сидел в якутской тюрьме. Сын — будущий купец — за темные дела угодил на Нерчинскую каторгу. Не отбыв срока, этот ловчила вышел на свободу и каким-то образом вступил в купеческое сословие, занимаясь больше разбоем на больших дорогах. Через пятнадцать лет он стал купцом первой гильдии. (Эти степени присваивались не по способности, а по деньгам. Тот, у кого было до двадцати тысяч рублей, считался купцом третьей гильдии, у кого их было до пятидесяти — второй, а у кого было и того больше — первой. Для купцов были заведены бархатные книги, в которых записывался их род, они имели право носить шпагу.)
