Владимир Пистоленко - Товарищи
— Даже с удовольствием.
— Хорошо. А вы, Жутаев?
— Я, если можно, тоже поеду. С охотой.
— Правильно. А еще желающие есть? Кто хочет поехать в подшефную эмтээс, поднимите руку.
Все в группе оказались желающими.
— А когда ехать? — спросил Мазай.
— Ехать придется через несколько дней, — ответил мастер. — Об этом будет объявлено.
ПЕРЕД СОБРАНИЕМ
После обеда Жутаев зашел в комитет комсомола, куда вызвал его Батурин.
— Явился? Прекрасно! — сказал Батурин, протягивая ему руку. — Теперь все в сборе, можно начать наш разговор.
В комнате, кроме Батурина и Жутаева, сидели еще двое ребят. Знаком с ними Жутаев не был, но видел их в цехе и знал, что они из одной с ним группы.
— Знакомы? — спросил Батурин.
— Да специально не знакомились, а вообще знаем немного друг друга, — бойко ответил невысокий остроносый паренек с карими веселыми глазами.
— Придется познакомить. Это Саша Филатов, сказал Батурин, показывая на бойкого паренька, — а это Гена Широков, наш абсолютный чемпион трудрезервов по боксу. И не только в нашем училище, но и но области.
Широков смутился, растерянно глянул на Батурина, потом на Жутаева и опустил глаза. Щеки его покрылись густым румянцем, и на высоком выпуклом лбу показались мелкие бисеринки пота.
— Да ты не красней! — ободряюще сказал Батурин и положил ему руку на плечо. — Это же хорошо, что ты добился таких успехов. А ты стесняешься! Не у всех бывают такие удачи.
— Да я и не стесняюсь, — глуховатым баском ответил Широков. — У меня просто характер такой дурацкий: как только заговорят обо мне, совсем теряюсь.
Он сидел, плечистый, рослый, и мял в своих больших руках подол гимнастерки.
— Оба комсомольцы, — продолжал Батурин представлять товарищей Жутаеву, — недавно приняты. Совсем, можно сказать, без стажа, но пока что других комсомольцев в вашей группе нет. Теперь вас будет трое… А это — новый ваш товарищ, Жутаев. Как говорится, прошу любить и жаловать. В комсомоле он уже больше двух лет. В сергеевском училище был комсоргом группы. Комсомольская организация дала ему прекрасную характеристику. И по теории и по практике он отличник. В вашей группе отличников пока еще не было. В общем, с таким человеком, как Жутаев, дружить, ребята, не стыдно. А его, как мне известно, в группе приняли нехорошо. Как чужака. Даже выжить из группы хотели.
— О характеристике я ничего не знаю и говорить не буду. А насчет того, как приняли, скажу: он сам хорош. Со старостой подрался, с Мазаем. Сам в драку лезет и сам же жаловаться ходит. Сразу видно, какой он тип! — почти не переводя дыхания, выпалил Саша Филатов.
Жутаев поднялся со стула.
— Насчет драки ты прав, — обратился он к Филатову, — а вот что я ходил жаловаться, это неправда. Вранье, Не ходил и никогда не пойду. Понятно?
— И ничего не понятно! — продолжал горячиться Филатов. — Товарищ Батурин, скажите, только по правде: ведь это он вам нажаловался, что в группе плохо приняли и так далее?
— Прежде всего, Саша, ты должен усвоить, что в комсомольской организации говорят только правду. Говорят человеку в глаза и плохое и хорошее. В этом наша сила. Настоящий комсомолец не боится правды — он всегда стремится к ней… Встречаются, конечно, и такие ловкачи: почти всегда молчат, критиковать открыто боятся — как бы не обидеть кого, не испортить приятельские отношения, — но зато, оглядываясь как вор, бегают к начальству и в комитет комсомола: ноют, жалуются, бьют себя кулаком в грудь, доказывают, что болеют за общее дело. Это не комсомольцы, а слизняки. Грош цена такому человеку! Он ни за что не болеет, ничего нет у него дорогого… А Жутаев, мне думается, не такой. Нигде он не жаловался ни на Мазая, ни на кого другого. Это я могу подтвердить вам, ребята. И думаю, даже уверен: если Жутаев заметит в товарище плохое, он скажет об этом в глаза, а не за спиной. Правильно, Жутаев? Я не ошибаюсь?
Борис неопределенно пожал плечами:
— Жаловаться я ни к кому не ходил. И не пойду. Вот и все. И вообще считаю это трусостью. По-моему, если человек идет жаловаться, значит, не надеется на свои силы и хочет спрятаться за другого. Выставляет кого-то вместо себя, а сам забивается в щель. Я так думаю, что одними жалобами делу не поможешь. Вот и все.
Разговор затянулся. Батурин посмотрел на часы и спохватился: ребята у него уже больше часа.
— Засиделись мы, — сказал он.
Широков поднялся со стула, но Батурин остановил его:
— Подождите. Я вас вызвал по делу. Вы слышали, что сегодня собрание вашей группы?
— Знаем, — ответил Филатов.
— Мастер говорил, — подтвердил Широков.
— Так вот. Комсомольской организации в вашей группе пока еще нет, и комитет комсомола поручает вам, как членам комсомола, подготовиться к этому собранию.
— Как — подготовиться? — недоумевая, спросил Широков.
— Подготовиться — значит прежде всего серьезно, очень серьезно продумать, как живет и работает ваша группа, что у нее положительного…
— А мы и так все знаем…
— Товарищ Батурин, — прервал Широкова Филатов, самодовольно улыбаясь, — так тут же и думать нечего. Наша группа известная. Любого в училище спросите — по пальцам расскажет про наши дела. Тут и говорить нечего.
Батурин, конечно, знал, что Филатов намекает на перевыполнение планов производственной практики, но сделал вид, что не понял:
— Во-первых, Саша, прерывать собеседника, не дослушав до конца, не следует, это признак некультурности. Я говорю тебе по-товарищески. Что же касается вашей группы, ты прав. Да, известность у нее большая. Особенно за последние дни. Неудивительно, если о ней узнают даже в министерстве, в Москве. Шутка ли, о побегах ребят из ремесленных училищ давно уже говорят, как о прошлом, а тут, пожалуйста, — побег. Из какой группы? Из вашей. А дурная слава по свету без задержки бежит. Каждый теперь вправе задать вопрос: что же собой представляет группа, в которой учился беглец? Вот бы и подумайте над этим. А на собрании расскажите, поделитесь своими выводами. Ведь, наверно, были причины, которые заставили Бакланова сделать такой позорный шаг. Обо всем этом и нужно откровенно поговорить сегодня на собрании.
— Значит, нужно выступать? — растерянно спросил Широков и снова покраснел.
— Да, нужно будет выступить.
— Я не умею выступать. Вот что хотите со мной делайте, а не умею! Забываю, о чем думал говорить.
— Выступишь, выступишь, Широков! Ничего с тобой не случится, — сказал Батурин. — Нужно приучаться держать себя в коллективе. Уметь перед другими четко и ясно излагать свои мысли. В общем, вам, комсомольцам группы, где случилось неприятное для всего училища событие, на сегодняшнем собрании молчать нельзя. Понимаете? Нельзя. К выступлению надо подготовиться заранее. Лучше всего записать на листок главные вопросы своей речи — тогда свободнее себя чувствуешь, не собьешься. Чуть потерялась нить, взглянул в листочек — и все в порядке, можешь продолжать дальше. Широков и Филатов, вы свободны, идите готовьтесь. А ты, Жутаев, задержись, с тобой мне надо еще поговорить.
Жутаев снова сел на стул. «О чем же он хочет со мной говорить? — думал он. — Наверно, по поводу драки. Вообще эта драка свалилась на меня как снег на голову. Просто обидно. В сергеевском ничего подобного не было, и в семилетке тоже. А тут будто назло. Нет, нужно было сдержать себя и не связываться».
Когда за Широковым и Филатовым закрылась дверь, Батурин неторопливо прошелся по комнате, потом придвинул стул, сел напротив Жутаева и задумался. Борис уже хотел что-нибудь сказать, лишь бы нарушить тягостное молчание, но Батурин вдруг встал, снова зашагал по комнате и заговорил отрывистыми фразами, будто высказывая свои мысли вслух:
— Начало, конечно, неважное. Драка! И дернул же тебя нечистый связаться!.. Ты нас всех просто удивил. Понимаешь, Жутаев? Не ждали мы этого — ни я, ни директор, ни мастер. Не так, не с того началась твоя жизнь на новом месте.
— Товарищ Батурин! — поднявшись со стула, горячо заговорил Жутаев. — Я же все это понимаю. Очень хорошо понимаю! Я злюсь на себя, что так случилось. А вместе с тем и другие мысли есть. Мазай наговорил мне много оскорбительного, он толкал меня, не давал спать, а я все же сдерживал себя. Но когда он швырнул на пол карточки моих родителей… тут все и началось. Понимаете? Я никому не позволю оскорблять отца и мать. Никому! А он… он же подло поступил. Разозлился на меня, так и счеты пусть сводит со мной. При чем тут мои родители?..
Батурин слушал Жутаева, не спуская с него взгляда. Откровенный тон, горячность речи, блеск его глаз — все это показывало, что Жутаев говорит искренне.
Батурин снова зашагал по комнате, затем подошел к Жутаеву и дружески хлопнул его по плечу. Единственный его глаз вдруг прищурился, и лицо озарилось хорошей, доброй улыбкой. Он перешел на задушевный тон и стал говорить почему-то полушепотом:
