Николай Омельченко - В ожидании солнца (сборник повестей)
Растерянная девушка долго отказывалась, но все же согласилась примерить. Босоножки оказались велики на нее, пришлось натолкать в носки пакли. А как преобразилась в них Лариса! И ростом стала выше, и будто взрослее. А ноги — никогда потом Саша не видел таких красивых ног! Смущенная, раскрасневшаяся, не очень уверенно передвигаясь по некрашеным доскам пола красного уголка, где они тайком остались после работы, Лариса говорила:
— Ну хорошо, поношу немножко, пока куплю себе, а потом продам и верну тебе деньги…
Вскоре к новым радостям ребят прибавилась еще одна. Вера, решив заняться, как она выразилась, «Илюшкиной культурой», потащила его в библиотеку. Они зашли в читальный зал и стали просматривать свежие газеты. Вера вдруг спросила взволнованно:
— Как звали Витькиного отца?
— Григорий.
— Точно?
— Точно.
— А отчество?
— Кажется, Иванович…
— Ой, неужели!? Нашелся!
— Кто? — не понял Илюшка.
Но Вера, радостная, возбужденная, ничего не объясняя, схватила Илюшку за руку и потащила к выходу. И лишь на улице выкрикнула:
— Да ты читай, читай — Витькин отец!
Илюшка прочитал статью, подпрыгнул:
— Айда к Витьке!
Дома его не оказалось, и они побежали к Старченко. Ирина мама сказала, что Ира с Витькой ушли в кино. Возле кинотеатра бушевала огромная толпа желающих попасть на кинофильм, дверь брали штурмом. В центре толпы они увидели вдруг белую голову Витьки и черную косу Ирины. Из толчеи их пришлось вытаскивать за руки. У Витьки на новом костюме не хватало двух пуговиц, а у Ирины платье было настолько измято, что она очень расстроилась и тут же хотела бежать домой гладить.
— Да погоди ты со своим платьем, — отмахнулась Вера, — вот слушайте! — и торжественно, косясь на Витьку, чтобы видеть, какое впечатление произведет на него новость, стала читать статью.
Витька, казалось, уже не слушал. Он стоял как пьяный, чуть-чуть покачиваясь, лицо покрылось капельками пота. И когда Вера прочла о том, как его отец, сражаясь в Чехословакии, в последнем бою, уничтожив много фашистов, погиб, Витька лишь едва заметно покачал головой:
— Так, так, все верно, но где же он, какой у него адрес? Написать надо…
— Он же погиб, Витя, — тихо сказала Вера.
— Да, да, — закивал Витька. И вдруг заплакал. Затем отвернулся, вытер кулаками глаза и пошел по щербатому тротуару, спотыкаясь.
Все медленно двинулись за ним. Потом Вера взяла Витьку под руку и потянула в улочку к Илюшиному дому.
Бережан и Лидия Антоновна как раз пили чай.
— Читайте, читайте! — прямо с порога прокричала Вера и развернула газету.
— Ну что ж, Витя, — прочитав статью, сказал Бережан, — хоть и мертвый, но нашелся твой отец. Он настоящий герой!
Лидия Антоновна всплакнула и вышла на кухню.
— Надо бы нашему заводу присвоить имя Юденкова. Мы предложим от имени комсомольцев! — пылко заявила Вера.
— Ну, заводу не заводу, а цеху можно, — заметил Бережан, — я поддержу вас.
В театр они в ту субботу так и не попали — пришлось идти только Лидии Антоновне да девочкам. Вышла из строя четвертая печь, нужен был срочный ремонт. Они, правда, надеялись, что устранят неполадки к вечеру, и девушки даже ждали их у проходной.
В цехе, кроме ремонтников, уже никого не было. Все стояли у печи и с надеждой глядели на лежащего лицом вверх в сушильном отверстии Бережана. Он выполз, черный от сажи, невесело посмотрел на ребят:
— Если до утра управимся, заслужим памятник при жизни.
— А если отложим на утро, а сами пойдем в театр? — нерешительно спросил Саша.
— Если отложим, участок будет стоять, — хмуро ответил бригадир.
— Ну чего канителить? — сердито сказал Витька. — Раз надо, давайте начинать.
Надолго запомнилась им та ночь, пропахшая гарью колосников, утомительная и бессонная, сбитые зубилами пальцы, першащее от сажи горло. Говорят, что в работе да в заботе время быстро летит. Для Сашки же и его товарищей та ночь показалась вечностью. Однообразный лязг зубил, боль в боках и в спине от неудобного положения — приходилось или лежать, согнувшись в три погибели, или до ломоты в позвоночнике сидеть на корточках, слипались от усталости глаза… Бережан торопил. А ему ведь было труднее, чем всем им, вместе взятым. Иногда он, вылезая из печи, не мог разогнуться, кривился от боли, растирал раненое, как он когда-то сказал, «набитое осколками бедро»…
Утром по гулкому, еще безлюдному цеху шли двое: Петр Петрович Вирин и Вера.
— Неужели закончили так рано, что успели разойтись по домам? — недоуменно пожимал плечами Петр Петрович.
— Не могли ведь они уйти, не закончив ремонта, — с тревогой уверяла и себя, и Вирина комсорг Вера.
— Посмотрим…
Возле печи на ящике из-под ветоши сидел, дымя сигаретой, Бережан. Лицо серое, осунувшееся, глаза полузакрыты. Неподалеку на куче ветоши покотом спали трое ребят.
— Готово, что ли? — недоверчиво спросил у Бережана Петр Петрович.
— Готово, — кивнул Василий Николаевич.
Вирин обеими руками схватил вялую, словно неживую руку Бережана и с чувством потряс ее.
— А эти пусть поспят, до смены еще двадцать минут, — растроганно прошептала Вера.
— Комсомольцы? — поинтересовался Петр Петрович.
— Нет, — покачала головой Вера.
— Надо подготовить ребят, пусть поступают. Это твоя, Вера, так сказать, прямая обязанность.
А вскоре в красном уголке состоялся праздник. Очень запомнилось лицо Витьки в тот вечер — растерянное, в розовых пятнах от волнения. На крохотную сцену поднялся Петр Петрович, сказал торжественно:
— Итак, товарищи, отныне ремонтная бригада Василия Бережана будет носить славное имя нашего земляка, бывшего рабочего нашего завода, Героя Советского Союза Григория Ивановича Юденкова…
К Витьке тянулись с поздравлениями, а он стоял смущенный, бесконечно счастливый. А потом играл заводской духовой оркестр, и за барабаном едва видна была-маленькая Лариса…
Ира Старченко и Витька почти каждый обеденный перерыв проводили в тире. Однажды, едва лишь они открыли дверь, в тир прибежала Вера.
— Знала, что ты здесь, — запыхавшись, сказала она Витьке. — Тебя Коротков разыскивает.
— Зачем это я понадобился такому высокому начальству?
— Не знаю. Передал только, чтоб ты срочно зашел.
— Вечно кто-нибудь помешает, — с досадой сказал Витька и просяще поглядел на Иру. — Давай захватим пистолет с собой, постреляем в овраге, теперь ведь мне можно?
— Ну что мне с тобой делать? — притворно вздохнула Ира.
— Ну разреши уж… — обнял ее Витька.
— Ладно, — согласилась Ира. — Только спрячь — и никому ни гугу. Узнают — будет скандал. А главное — тренер ключи у меня заберет…
— Не подведу, — весело заверил Витька и спрятал пистолет под куртку.
Насвистывая, поднимался он по лестнице из подвала, быстро шел по коридорам, на ходу здороваясь с ребятами и девушками, знакомыми и приятелями, которых немало теперь было у него на заводе. Вежливо постучался в отдел кадров и, открыв дверь, поздоровался с улыбкой. Ему в эти дни очень хотелось быть хорошим, вежливым. Ведь он был счастлив, а счастливые всегда хорошие.
— Здравствуйте, садитесь, — буркнул Коротков.
Витька кивком, как взрослый, поблагодарил, сел — и вдруг почувствовал в груди сосущий комочек тревоги. Коротков мельком взглянул на него и, перекладывая на столе бумаги, спросил:
— В комсомол вступаешь?
— Вступаю, — кивнул Витька.
Тот поднял голову, жестко взглянул на него и сказал неприязненно:
— Не рекомендую.
— Почему? — растерялся Витька; он все еще не понимал, не сознавал ясно, откуда идет чувство тревоги, что хочет сказать ему этот человек, всегда казавшийся веселым, приветливым и добрым, а сейчас холодно-надменный.
— Не рекомендую, это значит — не советую. Таким, как ты, в комсомоле не место.
— Не понимаю, — совсем растерялся Витька. — Если у меня когда-то и было что-то, то… я теперь работаю не хуже других… Вот спросите у Бережана, у Петра Петровича…
— Не в тебе дело, — нетерпеливо перебил его Коротков. — Вчера мы получили бумагу. Твой отец действительно Юденков, действительно Григорий Иванович, бывший токарь, но не тот, не снайпер, который погиб смертью героя. Тот с Харьковского тракторного. А твой… добровольно сдался в плен, был начальником полиции. Вот бумаги. Я все проверил, затем и сижу здесь.
Смысл этих страшных слов не доходил до Витьки.
— Возьми почитай, — Коротков сунул ему лист бумаги, на котором густо дрожали отпечатанные на машинке буквы.
Витька наклонился над листом, стал читать. И, все еще не веря написанному, цепляясь взглядом за лицо Короткова, будто ища в нем спасения, спросил:
— А может, все это неверно, может, ошибка?
