Герд Фукс - Мужчина на всю жизнь
Теперь, когда звонил телефон, она не снимала трубку. Тогда на улице у нее стало возникать ощущение, будто кто-то ее преследует. Однажды ей показалось, что она его поймала. Он делал вид, что внимательно изучает витрину. Она схватила его за руку, но это оказался незнакомый человек.
Теперь она почти не выходила из квартиры, в магазин посылала Риту или Карстена. А как-то утром дети не застали ее, как обычно, на кухне.
Марион заперлась в спальне.
Они стучали, но она только повторяла:
— Оставьте меня в покое.
В конце концов Карстену пришла в голову хорошая мысль: нужно позвонить бабушке.
Бабушка приехала вечером, из Зольтау, где она жила у своей сестры с тех пор, как овдовела. Она выслушала все подробности, потом подошла к спальне.
— Сию же минуту отопри, Марион.
Она ждала, не повторяя приказания. Наконец дверь была отперта. Она вошла и включила свет. Марион, натянув одеяло до подбородка, съежившись, сидела в изголовье.
— Теперь давай-ка ложись, — сказала мать. — У тебя озноб. Я приготовлю тебе грелку.
Она велела дочери вытянуться на постели, укрыла ее, приготовила ей грелку, а затем и куриный бульон, и Марион беспрекословно позволила укрыть себя одеялом, согреть, накормить, она лежала расслабленная, обессиленная, измотанная, она была не в состоянии говорить, но уже могла улыбаться, пусть даже сквозь слезы, которые теперь ничего не значили, просто текли сами собой, главное же было, что мать не отталкивала ее руку. Она могла бы лежать так долго-долго.
Пока в дверях не появился врач.
Марион приподнялась на постели. Но, поняв в чем дело, откинула одеяло, встала и начала одеваться.
— От меня ушел муж, — сказала она врачу. Вот и все. А вообще я вполне здорова.
Она повернулась к матери спиной, и в этот момент позади раздался стон. Врач оттолкнул ее в сторону. Мать с посиневшими губами свешивалась со стула.
— Помогите мне, — сказал врач.
— Это астма, — сказала Марион.
Врач пощупал пульс, измерил давление, потом достал шприц и ампулы. Марион застегивала свое платье. Мать тяжело дышала.
— Два дня ей нельзя вставать с постели, — сказал врач, выписывая рецепт. И уже на ходу: — А вы в самом деле хорошо себя чувствуете?
— Мне бы нужно немного отдохнуть, — сказала Марион, — и чтобы при этом кто-нибудь обо мне заботился. А теперь она лежит в постели на моем месте. И так было всегда.
Она говорила, не понижая голоса. Ей было все равно, слышит мать или нет. Потом проводила врача до двери. Молодой парень с быстрым, изучающим взглядом.
— Я сейчас приготовлю ужин, — сказала она, проходя мимо Карстена и Риты, которые молча сидели в гостиной.
Потом прошла к матери. Раздела ее, на тянула на нее ночную рубашку, уложила в постель и накрыла одеялом; дыхание у больной стало ровнее и спокойнее. Марион обращалась с ней, как с деревянной куклой.
— Можно понять, почему от тебя сбежал муж, — сказала вдруг старая женщина.
Марион наклонилась, лицо матери было совсем рядом.
Женщины поглядели друг другу в глаза.
— Я знала, что ты это скажешь, — произнесла Марион и вышла из комнаты.
После ее замужества взаимоотношения с родителями становились все более натянутыми. Когда умер отец и мать переехала к своей сестре, эти отношения — если не считать редких праздничных визитов — практически сошли на нет. Вот уже пятнадцать лет, как она покинула родительский дом, но, оказывается, ничего не забыла. Обида, нахлынувшая на нее при виде врача, снова пробудила ощущения той давней поры, да и сама обида эта была чем-то очень знакомым, это чувство доминировало в ее взаимоотношениях с матерью и через пятнадцать лет не утратило своей горечи. Когда она вошла к матери с чашкой крепкого мясного бульона, та лежала словно в забытьи и почти не реагировала на окружающее.
Как часто в детстве Марион вот так же подолгу стояла перед ней, пока наконец ее услуга не принималась, из милости. И теперь тоже. С чувством облегчения Марион помогла матери сесть на постели. Благодарно подложила ей еще одну подушку.
Но, вернувшись на кухню, в бессильной ярости скомкала носовой платок. И почему она не могла просто рассмеяться старухе в лицо? Почему не могла просто оставить ее лежать до тех пор, пока та сама не поднимется? Однако уже в тот момент, когда Марион клялась не идти у матери на поводу, она знала, что все равно тут же побежит к ней в комнату, и так оно и случилось.
Тем временем старуха повеселела.
— Девочка моя, я снова причинила тебе столько хлопот, но ты выглядишь великолепно, поди-ка сюда, мне нужно кое-что тебе рассказать.
И Марион подошла, села рядом, улыбнулась, послушно разрешила похлопать себя по руке, она снова была хорошей девочкой из своего детства, маленькой девочкой в плиссированной юбочке, гордостью своей мамули, ее опорой и единственным утешением.
Внезапно Марион поднялась.
— Скажи, пожалуйста, ты еще не забыла, зачем сюда приехала?
Конечно, она не ждала ответа. Взгляд матери сказал ей достаточно.
Она вышла. Ее душили слезы. Как она ненавидела эти плиссированные юбочки! И как презирала тогда своих школьных подруг в их разноцветных юбках и блузках, с прическами, похожими на лошадиные хвосты, — весь этот шумный, хихикающий курятник, среди которого она так выделялась — в вельветовых брюках, худая, коротко стриженная, с вечно поцарапанными грязными руками, карманы битком набиты какими-то бечевками, винтиками, перочинными ножичками и другими необходимыми вещами.
Она решила лечь спать. И долго, борясь с собой, размышляла, заходить к матери или нет, наконец сдалась и вошла в спальню. У матери был как раз новый приступ астмы.
— Ах, оставь, — услышала она. — Все образуется. Когда-нибудь это ведь должно случиться в последний раз.
Она перенесла свою постель на кушетку в гостиную.
Все верно, когда-нибудь это и в самом деле должно случиться в последний раз, с ожесточением подумала она.
Астма началась, когда Марион было лет тринадцать. Это было время, которое ей после еще долго ставили в упрек. В иные минуты у матери хватало совести связывать свою астму с тогдашним поведением дочери. Однако даже врач не принимал эти измышления всерьез. Впрочем, если поступки близких могли вызвать у человека астму, то следовало бы — так считала Марионна всякий случай проанализировать и поведение отца, который в ту пору нередко возвращался домой очень поздно, а несколько раз не приходил совсем. Она так и не узнала, что именно происходило тогда в семье, и в любом случае она не понимала, что конкретно можно поставить в вину ей, Марион.
Жили они тогда возле станции метро "Латтенкамп". Напротив был городской пляж, рядом Хайнпарк, где Альстер, еще не соединившись с главным своим притоком, разливался озером. За пляжем был расположен большой дровяной склад, неподалеку находились причалы и лодочные верфи, позади — мельничный пруд, питаемый Тарпенбеком, устремлявшимся после Борстеля к морю сквозь путаницу мелких садовых участков, — огромная, многоликая городская окраина, которую они всей ватагой излазили вдоль и поперек, всякий раз открывая для себя заново. Было бы преувеличением сказать, что она была вожаком — вожаком был, конечно, один из парней, — но она принадлежала к самому избранному кругу. Ее школьные подруги — многие в то время уже делали химическую завивку — посмеивались над ней. Она же в свою очередь смеялась над теми, кто не способен был разобрать велосипедную передачу, промыть как следует все детали и собрать снова. Мать считала Марион умственно отсталой. Но сама Марион не сомневалась, что намного опережает в развитии своих подруг.
Было время, она даже заткнула за пояс Данни и Бернда, вожаков банды. Собственно, на почве того, как лучше прочистить карбюратор мотоцикла, она и познакомилась тогда с Антоном. А Антон — это значило бесплатные билеты на игру футбольной команды "Винтерхуде", прогулки на каноэ по каналам в верховьях Альстера, и еще пневматическое ружье. Антон — это значило стратегический рывок вперед по сравнению со всей борстельской шайкой. В то время как Бернд и Данни уже не могли придумать ничего нового, Марион вынашивала головокружительные планы: обход с флангов основных соединений противника (используя каноэ), лишение противника свободы маневра в районе шоколадной фабрики "Пеа" и одновременно захват его опорного пункта (лесной хижины) в районе Большого Борстеля (на мотоцикле), непрерывное наращивание огневой мощи (с помощью рогаток, серийное производство которых Антон наладил из бетонной арматуры). А кроме того, Антон еще умел пришить оторванную подметку, залатать кожаные шорты и решить уравнение на тройное правило.
Антон Павелчик был каменщиком, играл защитником во втором составе команды "Винтерхуде", обладал наряду с множеством почти немыслимых талантов такими уже упомянутыми сокровищами, как мотоцикл, каноэ и пневматическое ружье, к тому же он еще выращивал кроликов на небольшом садовом участке, примыкавшем к его расположенной на первом этаже старого дома двухкомнатной квартирке. Марион Антон Павелчик казался пожилым мужчиной, на самом же деле ему было двадцать четыре года. Антон был довольно неповоротлив, как на футбольном поле (там он компенсировал это необычайно сильным ударом), так и на традиционных спортивных праздниках. Коротконогий, с необычайно развитым торсом и сметливыми поросячьими глазками на толстом краснощеком лице, он ничем не мог отразить насмешки девушек или глупые шутки товарищей, разве только улыбкой, всегда добродушной и слегка смущенной, так что никто не мог сказать наверняка, смеется ли он над самим собой или же над теми, кто его поддразнивает.
