Михаил Шмушкевич - Я вас жду
«Не узнал! — думаю. — Таких встреч у него тысячи да тысячи».
В ответ добродушно-лукавая усмешка:
— А что и вправду есть чем хвастать, Галина Платоновна? Стройка… — Он не договаривает. Задумывается, будто припоминает что-то. — Одну минутку… Я вас, кажется, где-то встречал, знакомо мне ваше лицо. Нет, не ошибаюсь, — уверяет он самого себя.
Павел Власович вновь прикасается к моему локтю: не очень-то, мол, забывайтесь, перед вами министр!
— В гостинице «Лебедь» вас поймала. Я тогда ещё в восьмой класс ходила. За отца больного, учителя, хлопотала…
— Совершенно верно, — соглашается Сергей Сергеевич. — Помню, помню, как же. Вы тогда…
Жар ударяет мне в лицо.
— Спасибо, что помогли восстановить справедливость.
В улыбке министра проскальзывает доброжелательная взыскательность…
— Помню, помню. От вашего отца требовали, чтобы он «заземлился». Кстати, как он сейчас себя чувствует?
Отвожу в сторону взгляд.
— Извините, — сочувственно произносит министр.
Подъезжаем к стройке. Здесь словно ждали гостя: ветер полощет растянутый вдоль всей площадки плакат с надписью «Передовым бригадам почёт!», а у самого входа в будущее здание висит очередная «Молния».
— «Молния», надо полагать, выпущена сегодня, может вчера, а данные — за какой период? — обращается Кирилл Филиппович Малюк к Павлу Власовичу.
Директор делает неопределённый жест.
— Думаю, вчерашние, а в общем…
— Может, Галина Платоновна уточнит? — оборачивается ко мне министр. — Заодно объяснит, почему не указано, какой план выполнен. Декадный, месячный, годовой?..
Меня словно окатили ушатом холодной воды. Какой промах! Как это мы сами не додумались? Надо же…
Собираюсь ответить, а тут помощник прораба, секретарь школьной комсомольской организации Сергей Романюк показывается на стремянке. Директор представляет его, и на вопросы гостей отвечает уже он. От смущения несколько сбивчиво. «Молния», как правило, объясняет Серёжа, вывешивается ежедневно в конце смены — и данные за этот же день. Замечания будут учтены, «Молния» — вчерашняя.
Гости с Романюком обходят стройку.
— Как у вас со стройматериалами, перебоев нет? — обращается министр к Романюку.
— Бывают, товарищ министр, довольно часто, — отвечает Серёжа. — Хотя в последние дни графика стали придерживаться.
— Чем объяснить?
— Мы сами поехали на завод стройматериалов и поговорили с комсомольцами по душам, по-комсомольски.
Малюк, держась в сторонке, втихомолку, как и я, любуется Сергеем.
— Павел Власович, это случайно не тот ли самый «неисправимый» ученик, который учительницу лягушкой до смерти напугал? — спрашивает он весело. — Его за это долго прорабатывали…
— Тот самый, — кивает головой Суходол.
— Должность обязывает? — обращается затем секретарь райкома к Ларисе Андреевне.
— Ещё как!
Два года назад наш любимец Серёжка выкинул такую штуку, что шуму было на весь район.
В селе редко встретишь человека, который бы боялся лягушек, а вот наша Оксана Ивановна до смерти их боится. Увидит лягушку — визг поднимает, будто перед ней тигр. Откуда у неё такая странность? Ведь и родилась и выросла в селе.
Как-то шутки ради ученик восьмого класса Серёжа Романюк решил её напугать и себе в помощники взял Лёню Вереса. Лёня отвлёк работавшую на огороде учительницу, а зачинщик тем временем забрался через окно в кухню и бросил лягушку в кувшин с молоком. При этом Серёжа, смеясь, доказывал: «А засыплемся, скажем — что тут такого? Лягушек кладут в молоко, чтобы было холодным и не прокисало».
И вот этот самый «неисправимый» Романюк, одетый в брезентовую куртку и железную каску, прощается с министром:
— Обещаем, товарищ министр. Обязательно пригласим на открытие.
20 октября, среда.
Обидно, стыдно. Разыскиваю с нашими красными следопытами героев по всей стране, а они рядом, в нашей хате. Не приехал бы Анатолий Владимирович, то так и не узнала бы, что… Нет, я, пожалуй, начну с того, зачем приехал в Сулумиевку известный в стране хирург ленинградец Пекура.
К нам в учительскую после уроков заходит седой, однако довольно ещё бодрый на вид мужчина и бойко представляется: я, мол, такой-то и такой-то. Затем, немного смутившись, объясняет цель своего приезда. Он работает над книгой воспоминаний и разыскивает оставшихся в живых товарищей, свидетелей боевых действий в годы Великой Отечественной.
— В сорок первом году мы защищали и Сулумиевку от фашистов. Я тогда был младшим лейтенантом, стрелковой ротой командовал. Тут, честно говоря, немец нас крепко помял и окружил…
Молча переглядываемся, с сочувствием ждём продолжения рассказа. Но гость достаёт из бокового кармана справку и подаёт её сидящей подле него Софье Михайловне.
Справка переходит из рук в руки. Написана она председателем нашего сельсовета Семёном Михайловичем Мирошником. Читаю и я:
«Документы при подходе немецко-фашистских оккупантов к Сулумиевке были сожжены. Интересующий вас человек (приблизительно 1931 года рождения) десятилетний в ту пору мальчик Вася Кусенко опросом местного населения не установлен».
— Такой у нас не проживает, — заявляю я авторитетно. — Мы бы знали.
— Галина Платоновна — руководитель красных следопытов, — объясняет Лариса Андреевна. — Да и я бы знала: родилась здесь, выросла.
— Какая досада, — вздыхает Анатолий Владимирович. — Но ведь был такой мальчик, был! — восклицает он. — Бесстрашный паренёк!..
Хочется спросить: «Может, это случилось в другом месте, да и фамилию, имя могли забыть? Сколько лет минуло!» Однако молчу.
Тишина. Гость то и дело пожимает плечами, вздыхает. Вдруг он встаёт, подходит к окну и, указывая на холм, на котором раскинулся фруктовый сад, спрашивает:
— А по ту сторону холма есть село?
— Нет, — отвечает Лариса Андреевна. — Правда, было до войны, Камышовка. Немцы его сожгли дотла, вместе с жителями: командир партизанского отряда был камышовский.
Опять тягостное молчание. Угрюмые, задумчивые лица.
— Тогда он из Камышовки! — произносит задумчиво Анатолий Владимирович. — Мальчик полз к нам с той стороны… Может… как знать?
— А какой подвиг совершил мальчик? Расскажите, пожалуйста, — прошу.
Синяя кастрюля
…Тонкий зубчатый лес, заболоченный луг, камыш, чёрные и рыжие клубы дыма с огненными сердцевинами — рвутся снаряды.
Пушки, миномёты, автоматы, штыки — ничто не в силах пробить брешь в нашей обороне. Полк майора Козлова стоит насмерть. Тогда гитлеровский генерал бросает на этот маленький клочок земли авиацию, подтягивает на транспортёрах пополнение, окружает полк, прижимает к непроходимому болоту.
Гремит радиорупор, картавый голос горланит: «Русские, сдавайтесь! Ваш полк окружён, рассечён, вы голодаете, у вас нет боеприпасов, много тяжелораненых…»
К сожалению, всё это было правдой.
В первую ночь окружения ни одному нашему воину не удаётся проскользнуть сквозь сплошную стену заградительного огня и фейерверк осветительных ракет.
В особо тяжёлом положении оказалась рота младшего лейтенанта Пекуры. Её бойцы стоят уже около двадцати часов по пояс в болотной воде и сдвинуться с места до наступления сумерек не могут. Раненых приходится держать на «стульчиках», сплетённых из рук.
Пекура, однако, не теряет надежды прорваться. Его смущает другое: почему гитлеровцы после долгого молчания возобновили обстрел. Выкурить задумали? Только так.
Кое-где камыш загорелся, задымил. Командир роты прикладывает бинокль к глазам, следит за лесом, откуда вражеская артиллерия ведёт огонь.
— Товарищ младший лейтенант, видите? — спрашивает санинструктор, пожилой усатый сержант Ловченко. — Что-то движется к нам. Кастрюля… Синяя.
Пекура недоверчиво, с опаской взглянул на сержанта: что с ним? Не мерещится ли старому храбрецу горячая каша? Четвёртые сутки без еды!..
— Голодному всегда каша со шкварками чудится, — замечает он, смеясь.
А санинструктор не унимается.
— Вон у той балки, товарищ младший лейтенант, правее орешника.
— Кастрюля, — соглашается поражённый командир роты.
Он снова поднимает к глазам бинокль. Бугор, купа кустарников и синяя кастрюля рванулись к нему.
Эмалированная посудина приближается к камышам, как чудо. Теперь вся рота наблюдает за волшебной, неизвестно откуда появившейся кастрюлей. Она движется так, будто солдаты тянут её к себе бечёвкой.
Вблизи посудины неожиданно разрывается снаряд, и в небо поднимается гриб земли. Поднялся и не спеша опускается, накрывает бугор чёрным облаком.
Напряжённое ожидание. Рота ждёт, когда осядет пыль, рассеется дым.
— Целёхонька! — восклицает кто-то из бойцов.
