Айбек - Детство (Повесть)
Состязание кончилось, когда солнце уже перевалило за полдень. После этого в одной из юрт собрались девушки и молодые женщины. К ним вскоре вошла группа разодетых джигитов.
Вместе с джигитами входим в юрту и мы, и сразу же видим невесту — симпатичная такая девушка, что конфетка в бахромчатой обертке, круглолицая, щеки, будто два тюльпана, рдеют румянцем, глаза горячие с искоркой, а на голове венец, украшенный пушистыми перьями филина.
По казахскому обычаю девушки и джигиты начали песенное соревнование. Импровизируя, они так тонко и весело высмеивали друг друга и так быстро складывали ответ, что нам с Агзамом приходилось только удивляться их мастерству.
Когда очередь дошла до жениха, добротно одетого рослого джигита с широкой богатырской грудью, он запел негромко, сильно смущаясь. Невеста звонким чистым голосом ответила ему так красиво и остроумно, что все гости разразились дружным смехом и громкими одобрительными возгласами.
Время проходило весело и бежало незаметно.
— Мусабай, нам пора уходить, а то запоздаем, — тихонько шепчет мне Агзам.
Уходить мне совсем не хотелось, но — что поделаешь — мы незаметно выскользнули из юрты.
— Эх жаль! — говорю я Агзаму, глядя на пылающий горизонт и темнеющее небо. — Как скоро день кончился.
Мы уходим, а там, в юрте, все еще слышатся звонкие голоса девушек, звенящи серебром смех.
Шагаем мы быстро и все-таки входим в кишлак уже затемно.
— Мерзавец! — сердито кричит отец Агзама. — Где ты шлялся весь день?
— Мы вдвоем с Мусабаем ходили… — нерешительно бормочет Агзам.
Я пытаюсь вступиться за приятеля:
— Мы на свадьбе были, дядя. Кумыс пили, смотрели улак. Такая интересная свадьба была!..
— Иди домой! — строго приказывает Агзаму отец. Потом грозит, обращаясь ко мне: — Вот подожди, не я буду, если не нажалуюсь на тебя отцу!
Я молчу. Тихонько подхожу к своей калитке и с опаской шмыгаю во двор.
* * *Солнце палит нещадно. Бакалейщики, насвайщики, чайханщики одурели от жары и от скуки. Время от времени на площади появляется какой-нибудь казах верхом на лошади, на ишаке или пешком, покупает насвай, сахар или чай и опять скрывается в степи.
— Дядя, дайте я покатаюсь на вашем ишаке, — прошу я одного из казахов.
— Ладно, свет мой, садись, — соглашается он.
Обрадованный, я взбираюсь на ишака.
Лавочники смеются, подшучивают надо мной. Кто-то из них незаметно сует под хвост ишаку щепоть насвая или, может, перца. Ишак юлит задом, пускается вскачь. Кусает себе хвост, злится. Не удержавшись, я падаю, взвихрив облако пыли. А лавочники хохочут — рады случаю посмеяться.
Среди лавочников есть один тихий и ласковый старичок-бакалейщик — борода с проседью, лоб высокий, на носу очки, всегда с книгой. Книг у него много. Меня особенно интересовала «Тысяча и одна ночь». Но я умел читать пока Только коран.
— Дядя, почитайте немного из «Тысячи и одной ночи», а я послушаю, — пристаю я к бакалейщику.
Старик качает головой.
— Почитал бы я тебе, да ты еще молод, младенец — можно сказать. В этой арабской книге много увлекательных фантазий, но есть стыдные места.
Я продолжаю приставать. Бакалейщик долго листает тонкие страницы. Наконец находит подходящий рассказ, — читает. А я молча слушаю, притихший.
— В рассказе много поучительного, — говорю я. — И описания интересные.
Бакалейщик смеется:
— У арабов много таких Вот поучительных рассказов.
Так проходят дни.
В воскресенье, в базарный день, с утра начинают съезжаться казахи, среди них порядочно женщин. Присмотрелся я: у некоторых в руках палки, топоры, серпы..
Вместо того, чтобы идти по лавкам, казахи, разбившись на кучки, начинают оживленно обсуждать что-то. А часов в одиннадцать, наверное, точно не помню, вдруг с криками «Алаш!» затевают драку. Я со страхом смотрю на свалку. Потом срываюсь, бегу к отцу:
— Дада, дада! Казахи дерутся!
Отец спокойно машет рукой:
— А-а. Это один из казахских родов, наверное, требует с другого кун — плату за кровь или за обиду какую-нибудь. Понял? — говорит он и, взглянув в сторону шумной толпы, качает головой: —Да, суматоха эта, пожалуй, затянется до вечера. Значит, торговля, говори, нарушена…
Я хватаю за руку подбежавшего Агзама:
— Смотри, смотри! У них ножи, топоры!
Действительно, появляется новая толпа казахов, вооруженных топорами и ножами. С криками они бросаются в свалку. Шум и гвалт продолжаются долго. Появляются раненые — у одного голова проломлена, у другого выбит глаз.
Потом откуда-то появляются бии, начинают переговоры. Словесная перепалка тоже продолжается довольно долго, по в конце концов стороны приходят к соглашению.
Торговля уже не возобновляется, казахам, видно, не до покупок.
* * *Суббота. Отец рано закрыл лавку. Вместе со своими знакомыми он собрался поехать в горы Козыгурт. И меня обещал взять с собой. Я, конечно, обрадовался предстоящей прогулке.
Сели мы на лошадь — отец впереди, в седле, я сзади. Стоим, ждем, пока насвайщик насыплет в пузырек насвая. Вдруг — и надо же было такому случиться! — наш конь сцепился с другим. Я не успел ухватиться за отца, упал, и прямо на камень. Подбежал Хасан-ака — знакомый отца. Этот небольшого роста шустрый старичок, с козлиной бородкой и острым проницательным взглядом, любил меня, часто шутил со мной, смешил разными занимательными историями. Он поднял меня на руки и внес в лавку. Следом прибежал и отец.
— Нога у него повреждена малость, — говорит Хасан-ака отцу, а меня успокаивает: — Ничего, сынок. Для джигита — это пустяк, а ты ведь богатырь.
Достав кусок кисеи, старик туго-натуго перевязывает мне ногу, и мы трогаемся в путь. Долго едем по взгорьям, увалам, крутым склонам с каменными осыпями.
Солнце уже склонилось к самому горизонту. Свежий ветерок предгорья, чистый воздух, как масло, заполняют легкие, радуют и веселят. Участники прогулки то обмениваются веселыми шутками, то умолкают, захваченные чудесной картиной, открывающейся взору. Очарованный окружающей меня красотой природы, я еду молча, любуясь пунцовым закатом, золотыми бликами на горных вершинах, искрами, брызжущими из-под копыт, когда лошади минуют каменные осыпи, прислушиваюсь к мягкому конскому топоту, когда лошади шагают по траве. На душе у меня светло, только боль в ноге несколько омрачает мое настроение.
У подножия гор от ковра свежей зелени повеяло тонким ароматом цветов и разных пахучих трав. Деревьев здесь почти не было, лишь изредка то там, то здесь встречались небольшие приземистые деревца.
Лошади у всех были добрые. Поднимаясь в гору, они шли гордой поступью, с каким-то особым изяществом несли головы. Глаза умных животных весело поблескивали, они испытывали явное удовольствие от прогулки по таким чудесным местам. А какие красавцы есть среди них! Я люблю от всей души, искренне люблю лошадей!..
Мы то поднимаемся на взгорье, то спускаемся вниз. Время от времени на пути попадаются казахские аулы. Вокруг юрт табуны лошадей, верблюды, стада баранов. Поднимаются к нему клубы дыма от очагов.
Уже в глубокой темноте мы достигаем подножия величавой горы Козыгурт. Здесь расположился небольшой аул. Рядом, из гущи переплетающихся деревьев, выбегает звонкий ручей.
— Какая высокая гора, дада! Завтра поднимемся на нее?
— Обязательно, обязательно поднимемся! — кивает головой отец.
Все слезают с лошадей. Я тоже хотел было соскочить на землю, но почувствовал боль в ноге и обеими руками уцепился за седло. Отец подхватил меня на руки:
— Что, болит?
Казах, встретивший нас, вынес из юрты большую белую кошму и расстелил ее на траве. Все участники прогулки располагаются на ней — кто садится, скрестив ноги, кто ложится, опершись на локоть.
Отец тревожно и растерянно посматривает на меня.
— А ну, ступи ногой, попробуй! — говорит он, опуская меня на землю.
Закусив от боли губу, я делаю несколько шагов и валюсь на край кошмы.
Участники нашей дружеской компании достают из хурджумов чай, лепешки, сахар. Наполняют узкогорлый кувшин прозрачно-голубой водой, ставят его к очагу, вырытому в земле. Казахи режут молодого барашка и начинают готовить шурпу. У нас нет никакого освещения, кроме звезд в небе. Но вскоре одному из джигитов удается раздобыть где-то тускло горящую лампу с закопченным, наполовину отбитым стеклом.
Начинаются шутки-прибаутки, остроты и экспромты. Участники компании по очереди прикладываются к полой камышинке, опущенной в яму, в которую высыпана щепоть анаши и брошен уголек. Отец тоже делает короткую затяжку.
Становится прохладно. Я набрасываю на плечи отцовский чапан.
Здесь много соловьев. Их звонкие голоса временами звучат так дружно, что кажется поет сам воздух вокруг.
