Леонид Сурин - Митя Колокольцев путешествует по векам
Он стоял на горе, которая крутым откосом спускалась к реке. У самого берега торчал огромный, покрытый зеленым мохом камень. Митя сразу узнал это место. Это был тот самый камень, с которого ребятишки любили нырять, купаясь в реке. Но как все было странно и дико кругом! Вместо красивой набережной вправо и влево тянулся заросший травою пустынный берег. Там, где должна была быть широкая асфальтированная улица с большими домами и газонами возле тротуаров, с автомобилями и троллейбусом, с нескончаемым потоком пешеходов, теперь виднелись только верхушки деревьев. Лишь у опушки леса можно было заметить крыши какой-то захудалой деревеньки. На другом берегу реки, где должны были быть корпуса гигантского завода, виднелись только труба да несколько приземистых деревянных строений.
Вид этот до того поразил Митю, что он совершенно забыл о странных звуках, но громкие всхлипывания послышались вдруг совсем рядом. Митя повернул голову и увидел в нескольких шагах от себя беловолосого мальчугана в старенькой рубахе и таких же старых заплатанных штанах. Мальчуган лежал на земле, уткнувшись вниз лицом, и плечи его вздрагивали от сотрясавших его рыданий.
Митя подошел к нему, присел и осторожно взял за плечо. Мальчишка вскочил, как ужаленный, и заплаканными глазами уставился на Митю.
От слез на его чумазом, покрытом копотью и сажей лице образовались грязные полосы.
— Ты чего плачешь? — участливо спросил Митя.
Мальчишка мрачно сверкнул на него белками глаз и сразу перестал всхлипывать.
— Ничего я не плачу, — громко проговорил он и отвернулся.
— Ну да… не плачешь. Я же вижу.
— А видишь, чего же спрашиваешь? — отрезал мальчишка и зашагал прочь по тропинке, которая вилась между кустами.
— Эй, обожди! — крикнул Митя и, догнав мальчугана, схватил его за рукав грязной холщовой рубахи.
— Чего ты бежишь от меня? — спросил он.
Мальчишка неохотно остановился ц глядел на Митю и шмыгнул носом.
— Шел бы ты домой, барчук, — хмуро сказал он.
У Мити даже горло перехватило от незаслуженного оскорбления.
— Как ты сказал? А ну, повтори! — грозно спросил он. Пальцы его сами собою сжились в кулаки, и он подступил к мальчишке с решительным видом, не обещавшим ничего хорошего.
— Это кто же барчук? Это я — барчук? Говори! Я, да? — наступал он.
— А то я, что ли? — невесело усмехнулся мальчишка.
Митин вопрос показался ему, по-видимому, забавным. Толстые губы раздвинулись в улыбку, глаза повеселели, и угрюмое лицо приобрело добродушное выражение.
— Иди-ка ты, молодой барин, домой, — степенно и рассудительно, как взрослый, сказал он. — А то увидят тебя со мной, и тебе попадет, а мне — того боле.
Митя уже собрался задать этому толстогубому мальчишке хорошую трепку за «барчука», но внезапно острая догадка осенила его. Он скользнул взглядом по его рваной, затасканной одежонке и невольно оглядел свой новый темно-синий костюм и начищенные до блеска ботинки.
«Ясно, — подумал он. — Я забыл, что я в прошлом веке. Он, конечно, принимает меня за какого-нибудь помещичьего сынка».
Улыбнувшись, Митя сказал миролюбиво:
— Я вовсе не барин, а такой же мальчишка, как ты. Понимаешь? Я нездешний только. Я приехал, — он на мгновение запнулся, подыскивая нужное слово, — приехал издалека. Понимаешь?
— Понимаю. Ты, стало быть, к нашим господам в гости приехал?
— Опять ты про господ! — с досадой передернул плечами Митя. — Я же тебе говорю, что я не буржуй. Ну, одет получше тебя — вот и все. Тебя как зовут?
— Ивашкой.
— А меня Митя. Хочешь дружить?
Он порылся в кармане, вытащил складной перочинный нож с двумя лезвиями и протянул его Ивашке.
— Держи на память.
— Это ты мне? — удивился Ивашка.
— Тебе, тебе. Бери.
— Ух ты! — восхищенно вырвалось у Ивашки. Схватив подарок, он стал рассматривать его и совсем забыл про Митю. Митя уселся на пенек, обхватил руками колени и с любопытством стал разглядывать своего нового знакомого.
— Ты чего все-таки плакал-то? — спросил он и тут же пожалел об этом. Вся радость, с которой Ивашка рассматривал Митин подарок, сразу исчезла. Он поскучнел, улыбка на его лице увяла, и, глядя в землю, он ответил коротко и неохотно:
— Высекли.
— Как высекли? — не понял Митя.
— Известно, как секут, розгами.
— За что же это тебя?
— Я возле горна уснул на работе.
— Ты работаешь? — удивился Митя. Ивашка молча кивнул.
— Сколько же тебе лет?
— Тринадцать минуло нонешней весной.
— Как же тебя на работу взяли? Такого маленького?
Ивашка озадаченно посмотрел на Митю.
— Ты с луны свалился, что ли? — сердито спросил он. — Кто же меня задарма кормить будет? Я уж пятый год роблю. — Он помолчал и глубоко вздохнул. — Еще нынче бить будут, — сказал он грустно, и в глазах его блеснули слезы.
— За что же еще?
— За то, что с работы убег. Выпороли меня, а я в лес удрал, разве я виноват, что уснул? Затемно вставать приходится, не высыпаюсь я.
— И часто тебя… это самое… секут? — спросил Митя, со страхом глядя на Ивашку.
— А меня, что ли, одного? — горько усмехнулся Ивашка. — Дедушке Пахому восемь десятков, а и ему штаны спустили. Вот скоро сам барин из Питера приедет, тогда держись. Каждое утро десятка два драть будет.
— Да как же вы терпите такое? — чуть не закричал Митя, но, вспомнив, в каком он веке, смолчал.
— Ну, я пойду, — сказал Ивашка. — Может, украдкой на завод проберусь. Прощевай. За ножик спасибо. Чудной ты, а, видать, хороший.
— Подожди, я тоже с тобой, — сказал Митя. Оглянувшись, чтобы как следует запомнить лесок, в котором он спрятал машину, Мятя догнал Ивашку, и мальчики пошли по едва приметной тропинке.
Вы… вы не смеете!
Редколесье скоро кончилось, и Митя увидел перед собой деревенскую улицу. Ветхие покривившиеся домишки словно вросли в землю. Густой бурьян и лебеда кустились под окнами. На лужайке копошились куры, у крайней избы Митя невольно замедлил шаги, привлеченный необычайной картиной.
Возле ворот стоял широкоплечий усатый человек. Медные пуговицы на его кителе были ярко начищены, сапоги блестели. Перед ним на коленях — худая изможденная женщина, которая с мольбой протягивала к нему костлявые руки. Кривоногие ребятишки, одетые в одни рубашонки, сгрудились за ее спиной и громко ревели.
— Батюшка, смилуйся! Батюшка! — с плачем повторяла женщина. — Как же мы без коровы с малыми детишками? Батюшка!
— Чего это она? — шепотом спросил Митя у Ивашки.
— Корову за недоимки уводят, — тоже шепотом ответил тот.
Мальчики свернули с дороги и притаились возле забора.
— Эй, чего там мешкаете? Выводи! — на всю улицу крикнул усач с медными пуговицами.
Ворота со скрипом распахнулись, а двое мужиков вывели на улицу тощую рыжую коровенку. Она упиралась, мотала головой, и один из мужиков, сердито выругавшись, огрел ее веревкой.
Следом из ворот показался высокий худой мужик. Он был босой, с всклокоченной бородой и прихрамывал, опираясь на костыль.
— О господи! — завыла баба, бросаясь к усачу и хватая его за полу кителя. Но он брезгливо оттолкнул ее, и она упала, не переставая голосить, ребятишки заревели еще громче.
— Да замолчите вы! — истерически выкрикнул инвалид с костылем и рванул ворот рубахи. — Марья, замолчи! Пущай берут! Пущай все забирают! Все едино подыхать. Сейчас щенят своих передушу и сам в петлю залезу. Лучше сразу, чем этак жить. Сразу, чтобы кровь не пили!
— Эй, Касьян! — предостерегающе крикнул усач и повернул к мужику строгое лицо. — РОЗОГ захотел? Гляди!
Какая-то неведомая сила подтолкнула Митю, Он бросился вперед и, сжав кулаки, остановился перед человеком с медными пуговицами.
— Вы… вы не смеете! Не смеете! — задыхаясь от гнева, закричал он. — Я пожалуюсь на вас, я напишу… Вы ответите!
Он еще что-то кричал, куда-то грозил написать, махал руками.
Усач удивленно смотрел на него, потом на лице его появилась снисходительно-угодливая улыбочка.
— Ваше благородие, молодой барчук, — проговорил он, — вы не сомневайтесь, мы по закону. Мыслимое ли дело вашей милости себя утруждать, об мужике беспокоиться. Касьян, он мужик ленивый, калекой прикидывается, подати не платит. Его проучить надо. Я вот еще до тебя доберусь! — погрозил он кулаком в сторону мужика и, повернувшись к Мите, опять выдавил под усами улыбку. — А вы идите домой. Не дело вам тут быть, еще заразы какой наберетесь. Эвон их сколько, голопузых, наплодилось, — кивнул он на ребятишек, которые уцепились за подол матери и но все глаза глядели на Митю. — От них любая хворь прилипнет. А ну, повели! — скомандовал он мужикам, и те потащили упиравшуюся корову по улице.
