Ариф Сапаров - Битая карта
— Я говорю правду.
— Подумайте хорошенько, Борис Павлинович. И советую не больно-то рассчитывать на помощь вашего настоящего шефа…
Думал Берг четыре дня, изводя Егорова явной нелепостью наивных своих утверждений.
На пятый день решил говорить правду. Признался, что работать на английскую разведку начал еще с Кроми, что знакомство у них завязалось в военные годы, в ресторане «Донон», а после разгрома английской шпионской сети некоторое время бездействовал, пока не явился к нему новый резидент.
Фамилии, к сожалению, не знает. Это мужчина лет тридцати, высокого роста, худощавый, спортивного вида, до чрезвычайности осторожный и никому обычно не доверяющий. Зовут его по-разному. Иногда Павлом Павловичем, иногда Пантюшкой.
Последняя встреча состоялась в августе, числа двадцатого, вскоре после налета катеров на Кронштадт. Встреча была заранее условленной. В садике у Зимнего дворца.
Пантюшка взял у него флотскую информацию и сказал, что уезжает ненадолго в Гельсингфорс, а возможно, и в Стокгольм. Новой встречи не назначил, заметив, что сам найдет Берга, если потребуется. Прощаясь, попросил в случае каких-либо непредвиденных осложнений взять на себя роль главной персоны. Сказал, что в провал не верит, но, в случае осложнений, Берга немедленно выручат. Гарантировал это честным словом джентльмена, похваставшись, что в Чека у него имеются верные люди, выполняющие любую его просьбу.
Держался, как всегда, самоуверенно, но чувствовалось, что сильно чем-то обеспокоен. Несколько раз повторил, что глупейшая история получилась в Кронштадте и что нужно срочно выяснить, где содержатся пленные с английских торпедных катеров.
— А ведь ты будто в воду глядел! — прибежал к Профессору запыхавшийся Егоров. — Набрехал, сукин сын, никакой он не резидент! Приказано было брать все на себя…
К немалому удивлению Александра Кузьмича, новость эта не вызвала у Профессора особых эмоций. Спокойно он записал несколько фактов к себе в книжицу, затем расспросил насчет информации, переданной англичанину Бергом.
— Продолжайте с ним работать, Александр Кузьмич, — посоветовал Профессор. — Не будем этого мерзавца раздувать, но не будем и преуменьшать его значение. Берг, я убежден, еще кое-что должен открыть. Расспроси его о связях с меньшевистским подпольем… В общем, действуй, желаю тебе удачи! А теперь — извини меня, здорово я занят…
— Ладно, ладно, мешать не буду, — чуточку обиделся Егоров. — Но ты учти, дорогой товарищ, насчет «своих людишек в Чека»… Это тебе не шуточное показание…
— Учтем, товарищ Егоров, — пообещал Профессор, нетерпеливо глянув на часы. — Все будет в порядке, только нервничать не нужно…
Облава на Мальцевском рынке
Александр Кузьмич не был осведомлен о важных изменениях в обстановке. За пять дней, ушедших у него на возню с бывшим командиром воздушного дивизиона, бурным потоком нахлынули новые события.
Егоров, как и другие, знал, разумеется, что на фронте под Петроградом достигнут важный перелом. Ценой героических усилий Седьмой армии удалось изгнать белогвардейцев из Детского Села и Павловска.
Теперь этот перелом надо было закрепить. Воодушевленные первыми успехами, наши части продолжали победное контрнаступление.
«Пока не будет разгромлена наголову вся армия Юденича, Красный Питер будет под угрозой, — говорилось в воззвании политотдела Седьмой армии. — Красные солдаты! Доведите до победного конца начатое наступление! Ни часу передышки! Без остановок — вперед! Недобитая белая гадина может еще ожить. Надо добить ее насмерть!»
Заметно сбавил голос все еще выходивший в Гатчине «Приневский край», фронтовые дела не веселили.
«Граждане! — обращалась газетенка к гатчинским обывателям. — Вчера вы целовались от радости на улицах, как в первый день пасхи. Сегодня вы ропщете: „Однако наступление что-то затянулось“. А вы думаете, одерживать победу — это семечки грызть?»
Не подозревал Егоров о внушительном успехе, достигнутом в тайной войне. Именно в эти ненастные ноябрьские дни, пока он добивался правды от «главного агента английской разведки», с треском провалилась операция «Белый меч». Только, как и принято в безмолвных схватках разведывательных служб, до поры до времени немногие были посвящены в эту оперативную тайну.
Десятого ноября, в понедельник, на Мальцевском рынке в Петрограде с утра происходила облава. Как обычно, начали ее неожиданно, выходы все перекрыли вооруженными патрулями, и всем, кто занимался в то утро коммерцией, пришлось предъявлять документы. Правда, задерживали лишь крупных тузов черного рынка, а всех прочих отпускали с миром.
Смуглую эту девчонку в невзрачном осеннем пальтишке с повязанным на голове дырявым платком никто бы, разумеется, задерживать не стал. Что в ней было особенного? Притулилась в углу, торгует игральными картами. И колоды все подержанные, засаленные, хоть суп из них вари…
Увидев милиционера, девчонка попыталась выбросить револьвер, — вот что осложнило ситуацию. Револьвер был маленький, изящный, похожий на игрушку — с дорогой перламутровой отделкой на рукоятке. И коробочка патронов была к нему, двадцать штук.
Назвалась девчонка Жоржеттой Кюрц. Лет ей всего шестнадцать, документов никаких, живет с отцом, преподавателем французского языка. Бедствуют они страшно, голодают, оттого и надумали продавать старые вещички. Не обязательно на деньги, лучше всего в обмен на продукты.
Но карты эти милицию не интересовали. Не заинтересовал никого и найденный у девчонки дневник. Маленькая книжечка в кожаном переплете, и записи в ней какие-то пустяковые, девчоночьи. Непонятно было, откуда револьвер. Разве не читала она распоряжений об обязательной сдаче оружия?
Жоржетта плакала и сквозь слезы все твердила, что не виновата. В оправдание свое рассказала весьма наивную романтическую историю. Будто возвращалась однажды из кинематографа, где шел фильм с участием Мозжухина, а возле Владимирского собора догнал ее молодой человек, спросил, как пройти на Боровую улицу. Будто понравились они друг дружке с первого взгляда и стали встречаться ежедневно, пока не уехал ее возлюбленный из Петрограда. Уезжая, оставил на память револьвер, вот этот самый, просил сохранить до возвращения. Она понимает, что нарушила приказ, но очень хотелось выполнить просьбу дорогого ей человека.
— А звать его как?
— Семой…
— Фамилия?
— Фамилии не знаю, — пролепетала Жоржетта.
— А адрес знаешь?
— Нет, и адреса не знаю… Он не сказал, а я не спросила…
— Врешь ты все, мамзелька! — рассердился старший патруля. — Ладно, возиться нам с тобой некогда… Подумай как следует, а в участке советую говорить правду…
Пока Жоржетту вели на Моховую улицу, в шестнадцатый участок милиции, она, видимо, сообразила, что объяснение у нее получилось никудышное. И взамен прежней, горько плача, выложила новую версию.
Правильно, револьвер «бульдог» никто ей на хранение не передавал и никакого Семы она не знает. Испугалась на рынке, вот и насочиняла что пришло в голову. Револьвер она нашла. Гуляла в Летнем саду, любуясь осенними красками, и вдруг нашла. Лежал он под скамейкой, завернутый в тряпочку. Сперва она хотела сдать его в милицию, как положено, а после передумала; испугалась, как бы у папы не вышло из-за этого неприятностей. Кроме того, если уж во всем сознаваться, она решила, что «бульдог» ей самой понадобится…
— Это для чего же? — полюбопытствовал следователь.
Вместо ответа Жоржетта заплакала еще безутешнее. С трудом удалось выяснить, что девчонка, оказывается, успела разочароваться в жизни. Давно собирается покончить с собой, вот только папочку жалко, слишком большое будет для него горе.
— С чего же ты разочаровалась, глупенькая? — сочувственно спросил милиционер, доставивший ее в участок.
Да и сам следователь, пожилой дядька с красным бантом в петлице, какие носили бывшие красногвардейцы, поглядывал на нее с участливым вниманием. Влюбилась, поди, дуреха… У них, у гимназисток, насчет этого остановки не бывает…
Словом, проканителься свидетель еще немного, и отпустили бы Жоржетту к папочке. Выругали бы напоследок, велели бы выбросить из головы дурные мысли. Где это слыхано, чтобы с шестнадцати годочков стрелялись? Ремня надо хорошего за такие фортели…
Свидетелем, по доброй воле примчавшимся в милицейский участок, был старый токарь с «Айваза» Никифор Петрович Уксусов. Это он приметил, как выбросила револьвер Жоржетта. Плохо, что его и самого сцапали по ошибке. Придрались, черти полосатые, что торгует зажигалками. Того не примут во внимание, что надо же как-то семью кормить. Мастерская у них день работает, а неделю на простое, — поневоле начнешь мастачить зажигалки.
