Александр Мелихов - Весы для добра
Нет на земле человека, который не любил бы делать добро — чувствовать себя добрым. Только нам мешает любить друг друга (кроме противоположных интересов, конечно) различие мнений. Многие согласились бы любить людей и помогать им, если бы те им вполне покорились. Они были бы хорошими рабовладельцами, если бы люди были их рабами. Или хотя бы не имели собственных мнений. С животными проще, их многие согласны любить, даже терпеть из-за них какие-то неудобства — зато животные не колеблют нашей несомненности — основы душевного комфорта.
Правда, животные нам еще и не соперники.
Старушка, прихлопывая ботами, пошла к выходу, примерившись, поднялась на ступеньку, с усилием открыла дверь и вышла. Внезапно он стиснул зубы в сардельке от боли за старушку. Боль была не оттого, что он таким представил себя в будущем, — сейчас он в это не верил, — боль была именно за нее. Марина говорила, что стариков надо удалять в какие-то загородные изоляторы (где-то в цивилизованных странах так делается), чтобы они не портили остальным аппетит. Он снова почувствовал ненависть к ней.
Как обычно: с сильным чувством приходит и несомненность. «Может быть, моя мечта взвешивать добро и зло с полной беспристрастностью — просто бессмыслица? Освободиться от пристрастий — не значит ли это освободиться от самого себя: пристрастия и есть ты? Может быть, только мои хотения и дают толчок разуму, а я, дурак…»
И вдруг он всерьез испугался: а что, если он, и вправду, дурак? Он своим умом доискивается до чего-то, а сам даже не знает в точности, не дурак ли он. А ведь если дурак — все доводы летят к черту.
Тут испуг почему-то прошел: он почему-то уверился, что он не дурак.
3
Светило солнце, но все же, — наверно, той стороной тела, которая была в тени, — чувствовалась прохлада. По-прежнему казалось, что солнце выглянуло только на минутку. Он снова с удовольствием почувствовал себя спокойным и самостоятельным: захотел есть — зашел и поел, и пошел дальше, как ни в чем не бывало. (А глаза машинально высматривали Анни Жирардо.)
Все-таки любить добрые дела — самое выгодное хотение. Почти как питаться воздухом — он всегда под рукой. И в подтверждение увидел ту самую интеллигентную женщину в непомерно просторном платье. Разрешите вам помочь — нет-нет, ей совсем не тяжело, что ей нужно, немного овощей…
А дальше? Он был готов слушать ее со вниманием, сочувствовать — а если она молчит? Все это верно, и городок у них очень милый, и погода гораздо лучше прежнего — да уж не надоедает ли он своими дурацкими разговорами человеку, которому ну абсолютно не до него? Олег извелся, пока они дошли до ее дома — он, Олег, оказалось, совсем пустой, нет у него ничего для нее, кроме, разве что, мышц, да и они ей ни к чему: что ей нужно — немного овощей…
А вот и ее дом. Он свинья, конечно, но он определенно рад, что пришли. Да, вот это ее подъезд, четвертый этаж, не слишком удобно, но что делать, с передышками она пока что добирается. И еще крыша часто протекает — ведь над ней уже прямо чердак, слышно, как кошки топают, не улыбайтесь, ночью, когда не спишь, все удивительно слышно. А вон там ее балкон, рядом кухня… но почему оттуда валит дым?..
Ну вот, все теперь сгорит… вещей не жаль — что ей нужно, но ведь каждая вещь — память…
Она говорила так, словно все уже произошло лет сто назад, и она уже лет пятьдесят, как с этим примирилась.
Дайте ключ и звоните в пожарку — ключ она, разумеется, забыла дома, вот, видите, три рубля, пять рублей (аккуратнейшим образом вложенные друг в друга, как матрешки), вот немного мелких денег, а больше ничего в кошельке нет, да, нет, она всегда кладет ключ в это отделение. Да и что пожарные, все равно все зальют, перепортят, ей никогда уже не отремонтироваться, пора проситься в приют…
Олег птицей взлетел на четвертый этаж. Дверная ручка немедленно осталась в руках — дверь была неприступна, как сейф международного банка.
С чердака, из люка спускалась корабельного вида лесенка, Олег откинул тяжелую крышку, протопал, согнувшись под стропилами, успев, однако, хорошенько приложиться макушкой, через слуховое окно выбрался на крышу. Вдоль края жестяной желоб — прочный, в два слоя, надо ступать вдоль него, тогда не соскользнешь. Что паршиво — сверху балкон почти не видно, приходится лечь у желоба и свесить голову вниз — не очень это приятно (да и такой ли он прочный — этот желоб).
Ага, вот и дым, вот и балкон. Спрыгнуть можно в два счета, но край крыши, черти бы его побрали, нависает над балконом до половины — спрыгнуть можно только строго вертикально, без малейшего толчка вперед: как бы выпасть у кого-то из рук. Значит, сначала нужно повиснуть на руках и… Сердце уже колотилось в горле. Повернуть обратно, ко всем чертям… Каждая вещь у нее память, видите ли… будет еще одна дорогая могилка… юмор у тебя… ого, уже народ собирается… может, и Анни Жирардо здесь?..
Край крыши немилосердно дерет ляжки — туда и дорога, может, больше и не понадобятся, локти как влитые вкладываются в желоб — вот так бы и провисеть остаток жизни, ничего больше не надо… Левый локоть приходится оторвать, сползать боком — пусть и его дерет, не жалко… дьявольщина, если он сейчас отпустится, локти скользнут по скату, как с горки, и его отбросит от стены — чуть-чуть, но этого и хватит, ноги окажутся по одну сторону перил, а плечи… поясницей об перила… забраться назад… народ смотрит… Анни Жирардо… повиснуть на обеих руках… все равно хоть немного да проедешься — оттолкнет от стены… подтянуться обратно, пока не поздно… не убиваться же из-за них… Анни Жи… боже, желоб разгибается, нельзя держаться за его край… а за что…
Олег успел лапнуть за гладкую, как стол, крышу и… Пятки стукнулись об бетон, а, пардон, задница проехалась по перилам балкона.
— Ура-а-а! — завопили внизу. Как в школьном спортзале, в основном детские голоса.
Спасен!!! Но руки тряслись невиданным образом: не пальцы, а прямо локти прыгали. Но Олег быстро к ним приспособился и орудовал, как механизм. Балконная дверь, разумеется, заперта, но это ерунда, стекло. Лучше, пожалуй, выдавить оконные — хоть и два, зато поменьше, легче будет достать.
Половым ковриком Олег выдавил стекла (противно было давить, как на живое, стекло же все-таки!), ковриком же вдавил внутрь ощерившиеся осколки покрупней и проскользнул между мелкими. Не дышать, у пластиков ядовитый дым… Пламени нет… ага, вещи целы (минутная неприязнь к ним миновала)… на кухню… пламени не видно… на плите обугленная кастрюля.
Нацелившись малопослушной рукой, Олег без промаха выключил газ и, обливаясь слезами, бросился обратно к балкону — дышать. Коврику кастрюля отдалась безропотно, водяной струе ответила не шипом, а пеньем.
Обливаясь слезами, Олег вышел на площадку (половинка двери открывалась внутрь, а он-то рвал ее наружу). На площадке стояла хозяйка квартиры, с грустью разглядывая дверную ручку… «А, это вы… А я все-таки нашла ключ, я его, оказывается, в другое отделение положила».
Снизу бесстрашно мчались двое орлов-пожарных в средневеково-палаческих кожаных воротниках. Уже не нужно — отбой… Олегу было никак не выплакаться. И не наговориться. Он отчасти затем и стекольщика отправился разыскивать — чувствовал, что иначе ему не умолкнуть.
Анни Жирардо на улице не было, но это ничего. Хоть жив остался.
Оказалось, что знаменитости ничего не стоит добыть стекольщика — мальчишки и проводят к нему, и вместо тебя объяснятся, и тот с готовностью согласится, и всего за десятку, хотя вообще по выходным он не работает из принципа, потому что всех денег не заработаешь даже и таким способом (задержал только коренастый мужичок, объяснявший, как поджимать ноги, когда прыгаешь с парашютом; брюзгливо-волевая его физиономия почему-то напомнила Олегу, что не следует перебегать дорогу перед быстро движущимся транспортом, и он вспомнил, что мужичок этот шел по проходу в электричке, когда по вагонному радио чем-то таким запугивали).
Рассолидневшись, Олег указал пацанам, что старушкам нужно помогать не только во время пожара, и они поскучнели: помогать старушкам, которых полным-полно, вовсе не так интересно, как отважному, прокопченному герою, пусть даже и заплаканному. Тому, кто в этом нуждается, помогать неинтересно: зачем тебе внимание или благодарность столь жалкой особы!
Подтянув у дверной ручки последний шуруп, Олег даже чаю попить не остался — в лучших традициях: ищут пожарные, ищет милиция…
Олег бодро вышагивал по улице, время от времени машинально обнюхивая свой рукав, — запах дыма долго но выветривался. И в пальцах все еще отдавалась некая подземная вибрация — будто напилился свилеватых дров. Ссадины хотя и ныли, но даже приятно. Нехорошо, конечно, что он такой довольный, ведь женщина в чересчур просторном платье так и сидит одна в продымленной квартире. Но у него почему-то была полная уверенность, что он заслужил довольство собой (Анни Жирардо вот его только не видит).
