Олег Меркулов - Комбат Ардатов
«А Нечаев прав, они действительно перебрасывают части с Кавказского направления, — все же хотя и не к месту, подумал Ардатов. — Не хватает на все задачи. Но сегодня они дадут нам прикурить. Раздавят, сволочи!..»
Его интерес к пленному упал, все, что надо, он получил от него, он уже прикидывал, где его держать, кого поставить охранять, причем, вспомнил о контрразведчиках, считая, что это их хлеб, но и сразу же отодвинул эту мысль соображением, что контрразведчиков, особенно Жихарева, надо оставить в цепи, что один Жихарев будет стоить в ней пяти, а, пожалуй, и больше необстрелянных красноармейцев, сапожников или пекарей. Он вспомнил Васильева, Талича, и стал искать их глазами, переводя взгляд с лица на лицо Тягилева, Чеснокова, Жихарева и Просвирина, других красноармейцев, когда немец вдруг сказал:
— Прошу доставить меня к старшему начальнику. Прошу, как можно быстрее, — Ардатов понял это — «как можно быстрее». Немец сказал это твердо, глядя прямо на Ардатова, и в интонации просьбы Ардатов услышал и ноту требовательности.
— Чего это он? Чего? А, товарищ капитан? — уловил перемену в разговоре Тягилев. — Чего ему надо?
— Я старший начальник, — отрезал Ардатов.
Еще когда немца вели к нему, Ардатов заметил, что немец не то тревожно, не то озабоченно оглядывает попадавшихся ему навстречу красноармейцев, их оружие, снаряжение, вертит головой по сторонам, рассматривая окопы и ходы сообщения, что он несколько раз, вытягивая шею, посмотрел в тыл. Можно было предположить, что пленный делает все это, просто нервничая, опасаясь, не пристрелят ли его, не начнут ли мучить. Но сейчас Ширмер, вновь вытянув шею, посмотрел в тыл.
— Чего он говорил? Чего говорил-то? А, товарищ капитан, — не отставал Тягилев.
— Давал сведения.
— Сведения? Это хорошо! Это знатно! — обрадовался Тягилев, поворачиваясь ко всем. — Значит, толк есть. Есть ведь, землячки? Оно, конечно, не генерал попался, но…
— А если врет? Так тебе он и раскололся, держи карман шире! — бросил презрительно ему Жихарев. — А ты хлебало раскрыл и…
— Да брешет он, брешет, собака! Шкуру спасает. Трясется, как бы не шлепнули тута! — врезался в разговор Просвирин. Он выбросил вперед руку наподобие семафора. — Гад! Травит свою легенду! Да такого надо!..
Отталкивая других, он было рванулся к Ширмеру, ко Жихарев с силой дернул его за ворот, а Ардатов как хлестнул по лицу командой:
— Назад!!!
— А может, и врет, правда, товарищ капитан, — вмешался Авдеев. — Вы ему не больно-то верьте. Вдруг подослан?
— Ну и что же? — крикнул звонко Чесноков. — Ну и что же? Мы же не дураки! Мы ему и верим и не верим!..
Ширмер с полуулыбкой смотрел на все это, но потом снова твердо не сказал, а как потребовал у Ардатова:
— Если вы старший, прошу выслушать меня наедине. Имею сведения особой важности.
«Что за черт! Какие там особые сведения», — подумал Ардатов.
— Чего ему надо, капитан? — спросил Щеголев. — Хоть что то дельное сообщил? Или так — обычное: «Арбайтер, мобилизован… Прощай, Москва! Гитлер капут?». Песенки, которые они поют, пока их не уведут с переднего края. Это?
— Да нет, не только это. Есть и дельное. — «Разведбат и батальон танков! — повторил он про себя. — Куда уж как дельней!» — Пошли. — Ардатов расстегнул кобуру. — Пошли, — повторил он Щеголеву, который, не понимая, посмотрел на него и на кобуру. — Пошли, пошли!
Щеголев взял автомат за шейку приклада так, что его ствол был направлен вперед и вниз.
— Ну, что ж, но, может…
— Комм! — приказал Ардатов Ширмеру, но тут Чесноков, золотая мальчишеская душа, отчаянно закричал:
— Этого нельзя! Товарищ капитан, нельзя! Он же пленный! Он сам перешел! Товарищи!..
— Отставить! — бросил через плечо Ардатов. — Отставить! По местам! Лейтенант Тырнов — разведите людей.
— Правильно, — выкрикнул, перебивая Чеснокова, Просвирин. — На распыл его!
— Дурак! Дурак ты! И сам — гад! — Чесноков крикнул это, задыхаясь, отчего его голос сорвался на громкий шепот. Вдруг, изловчившись, он увернулся от Тырнова и подбежал к Ардатову. — Товарищ капитан… Это же не эсэсовец… Он же…
Чеснокову показалось, что сейчас будет совершено гнуснейшее дело — два командира Красной Армии заведут в тупичок траншей безоружного пленного и расстреляют, пустят, как предложил Просвирин, «на распыл». При мысли об этом, еще не ожесточившееся, не заматеревшее сердце Чеснокова переполнилось таким возмущением, что он забыт, что он — на войне, забыл, что он подчиненный и не имеет права ни возражать, ни протестовать против действий командира, тем более в боевых условиях.
— Назад! — Щеголев стал между Ардатовым и Чесноковым, но Ардатов отвел Щеголева.
— К ноге! Автомат к ноге! Спокойно! Никто не собирается стрелять его. Стой здесь. Никого к нам не пускать. Ясно? Выполняй. Комм! — повторил он немцу.
Немец улыбнулся Чеснокову и кивнул: «Данке! Данке, камерад!»
Шагов через десять, как бы оправдываясь, Ардатов бросил Щеголеву:
— Видал? Этот Чесноков… Все еще…
— Привыкнет. — хмуро ответил Щеголев. — Так чего он хочет, капитан? Или — чего ты хочешь?
Они и правда завернули в тупичок и здесь, в пулеметном окопе для отсечного огня, остановились.
— Слушаю! — Ардатов в упор смотрел на немца. — Быстрей.
Немец кивнул и вдруг сказал по-русски:
— Прошу доставить к офицеру разведки. Имею особое сообщение. Это все, что я могу сказать. Не имею права добавить ничего. Товарищ капитан, — Ширмер так и сказал — «Товарищ капитан», — прошу отправить меня в штаб.
Щеголев от удивления свистнул:
— Фюи-и-ить! Вот так сюрприз! Вот так подарочек! И говоришь, ничего не имеешь права добавить? Так-таки и ничего? А где эти сведения? Где они? Ну?!
Ширмер показал пальцем на лоб и постучал по нему.
— Там, там. Только там!
— Да? Да? Там? — усомнился Щеголев, но сразу же и смирился: — Вообще логично. Не таскать же через фронт засургученные пакеты. — Он посмотрел на Ардатова. — Что будем делать? Держать его, конечно, нельзя, надо побыстрей отправить, но, с другой стороны, только они высунутся, а послать с ним надо минимум пару человек…
«Не этих, — подумал Ардатов о контрразведчиках, уж больно ненадежным показался ему Просвирин. — Не доведут!»
— …Только они высунутся, и их всех перестреляют. Или вы рискнете? Хотя… Если он действительно такая важная птица, рисковать нельзя, нельзя, капитан. Надо ждать… Хотя что там будет впереди?
«Впереди будет, — мыслено ответил ему Ардатов, — разведбат и батальон танков».
Пока они обговаривали, что делать дальше с Ширмером, Ширмер стоял слушая, и на его лице не было ни тени страха, ни заискивания, он держался как равный и как свой, как будто разность их армейской одежды то ли была так, мелкая деталь, то ли вообще ее не существовало.
— Нет, рисковать нельзя, — согласился Ардатов. — Но пост к нему выставим. Посменный пост. Не помешает.
— Ты ему веришь вообще-то? — Сам Щеголев судя по его тону, не очень верил. — Веришь?
Ардатов пожал плечами.
— И да, и нет.
Они не отошли, они говорили, как если бы Ширмер не понимал их.
Расспрашивать Ширмера дальше, задавать вопросы вроде: «Почему раньше не перешел фронт? Почему именно тут решил перейти?» — расспрашивать об этом Ардатов считал бессмысленным. Ширмер мог ответить, как угодно, и поди проверь его! Определяющим являлось, однако, то, что Ширмер действительно сам сблизился с ними, сам незаметно подполз, сам обнаружил себя, сам сдался, то есть был перебежчиком чистейшей воды, а не плененным в бою, подобранным раненым или взятым в других обстоятельствах. Ширмер был натуральным перебежчиком, и это было неоспоримо. И, второе, Ширмер сделал такое заявление, которое или надо было принимать как достоверное, или следовало отвергать начисто, во всяком случае, перепроверить хоть крошку его Ардатову было не по силам. Поэтому все дополнительные вопросы оказывались ненужными, а так как Ардатова ждали дела, куча дел, он, кивнув, объяснил Ширмеру, что при первой же возможности он отправит его в ближайший штаб, и что, пока такой возможности нет. Он только заметил:
— Вы хорошо говорите… Откуда такой русский язык?
— Я говорю по-русски, потому что родился в России. В Саратовской области. Там жило много немцев, — с готовностью ответил Ширмер. — Я уехал с родителями в Германию в двадцать втором году. Отец получил маленькое наследство — домик и слесарную мастерскую. Я русский язык помню — половина нашей деревни была русской. Это где-то там, — Ширмер показал на северо-восток. — Близко. Я прошу вас, товарищи, верьте мне.
Ему очень хотелось, чтобы ему верили. Он прижал руки к груди, как бы подчеркивая этим жестом свою искренность.
— Здесь моя родина. Здесь. Близко!
— Да-а-а, сейчас близко, — хмуро подтвердил Щеголев, и Ширмер сразу поправился:
