Олег Меркулов - Комбат Ардатов
— Не повезло, — уронил Белоконь. — Не повезло мужику.
— Пухом земля ему будет, — прошептал сокрушенно Тягилев. — Эхма!..
Ардатов посмотрел на часы. С той минуты, когда он их собрал, когда объяснял, что требуется, и спросил: «Добровольцы есть?» — и Стадничук тоже вызвался добровольцем, и он отобрал его, с той минуты прошло всего лишь четверть часа. Последние четверть часа жизни Стадничука.
«Мы похороним тебя ночью, когда они ничего не будут видеть. Так что до ночи там полежи. Тебе ведь, друг, теперь все равно», — сказал он про себя Стадничуку. Он еще раз поглядел в бинокль и опустил его.
— Передать по цепи — беречься снайпера! Больше посылать никого не будем, — сказал он Щеголеву.
— Да, — кивнул Щеголев. — Нет смысла.
Это было очень плохо, что против них где то устроился снайпер. Ардатов и Щеголев хорошо знали, как одиночка-снайпер терроризирует — ни поднять головы, ни перебежать, целый день не высовывать носа над окопом, потому что в любое мгновение снайпер может послать точную пулю. Никто ведь не знает, кроме самого этого снайпера, когда он дремлет, устав следить через прицел, не появится ли цель, когда ест, когда готов нажать на спуск.
«Так! — подумал Ардатов. — Дела! — Он стал смотреть вперед и прикидывая, как лучше расположить свое воинство. — Вот и начинается этот день! Ну-ну…»
После смерти Стадничука, которая, конечно, подействовала плохо на всех, все копали торопливо и ожесточенно, углубляя траншею, но Ардатов не слышал ни громкого разговора, ни шуток, за которыми многие люди, попав на передний край, прячут взволнованность, и поэтому радостный голос Чеснокова зазвенел над их позицией неожиданно громко и чуждо, ломая установившуюся тишину, отдаляя их всех от Стадничука, как отсекая их, живых, от него — мертвого.
— Фрица! Фрица поймали! — сообщая всем, бежал к Ардатову Чесноков. Он еще издали доложил: — Товарищ капитан, захвачен пленный! Фриц! Настоящий! Вон его ведут! Вот это да! — Чесноков был рад, почти по-щенячьи ему рад. Он так и сиял улыбкой и глазами. Можно было подумать, что кончилась война. — Вот это да! А, товарищ капитан?..
И правда, по траншее в цепочке красноармейцев, которые были и впереди и позади него, выделяясь своей серо-зеленой шинелью, шел, держа чуть растопыренные, поднятые на уровне плеч руки, немолодой — лет сорока — немец, которого чуть не подталкивал в зад штыком Тягилев. Он вместе со своими слепыми и захватил его.
— Мне, значит, слепыри говорят: «Шумит чего-то в полыни». Вот, значит, Авдеев, он первый услышал, а потом Никонов, он тож услышал…
Тягилев, объясняя, как оно было, показал на Авдеева и Никонова, и оба они закивали, подтверждая, что было именно так, что Тягилев говорит по справедливости.
— А я не чую, малость глуховат, кузнецы, они все, товарищ капитан, глуховаты…
Тягилев говорил торжественно, потому что, полагал он, захватить пленного дело не простое, не каждому дается, тут нужна и сообразительность и отвага и все остальное, что, звучало в тоне Тягилева, у него, не в пример другим, имелось.
Конечно, возле пленного сгрудились все, кто мог. Вытягивая шеи, красноармейцы старались рассмотреть его получше, теснились так, что пленный через минуту оказался плотно прижатым к Тягилеву и, нависая у него над головой, слушал, чуть улыбаясь, Тягилева.
Что ж, для Тягилева это были дорогие мгновения.
Маленькому ростом, щуплому, хотя и по-рабочему жилистому, пожилому, ему, конечно, уже не раз, за недолгую его службу запасника, не раз пришлось слышать насмешечки молодых и здоровых, и хотя все эти насмешечки, все это традиционное в армии подшучивание было беззлобным и делалось лишь ради того, чтобы как-то скрасить однообразие военной службы, чтобы потешить честной народ, все таки роль предмета насмешек была обидной. И теперь Тягилев брал реванш за все те смешки и шуточки.
— Потом глядю — полынь то заколыхалась, глядю, а там голова! Эна! Я было на вскидку, а он как заорет: «Нет! Сдаюсь! Гитлер капут!»
Тягилев переживал вновь это событие.
— Ну, думаю, вот те на! Тута слепыри подоспели, я ему: «Иди! Иди!» И чего-то вроде как бы пса какого-то звал, приблудного, — признался он, что именно так почему-то позвал перебежчика. — А ведь вроде тоже человек хотя и немец, а? Все как надо: руки, ноги, глаза человечьи… Ну, значит, он поднялся, пошел… Ишь, — Тягилев обернулся к немцу, — смеется, смеется, фрицка! Надо же!..
— Молодец! — сказал ему Ардатов, соображая, что перебежчик — это, конечно, и хорошо, и плохо — хорошо, потому что от него можно кое-что узнать, а плохо, потому что возле него теперь придется постоянно держать часового, да не какую-нибудь тюхтю-матюхтю, а толкового, чтобы, вздумай немец удрать — черт его знает, что у него может быть в башке! — чтобы, вздумай немец удрать назад, к своим, часовой мог бы с ним справиться. Пристрелить или заколоть.
Он отдал честь Тягилеву.
— Объявляю благодарность!
— Служу… Служу Советскому Союзу! — поперхнувшись от радости, ответил Тягилев и принял бравый вид.
— Вам, красноармейцы Авдеев и Никонов, также объявляется благодарность!
Он им тоже отдал честь, и они вразнобой, пряча смущение, стараясь выполнить получше в этой толкотне стойку «Смирно», тоже ответили, что служат Советскому Союзу, а потом, опустив глаза, некоторое время рассматривали свои обмотки и ботинки.
«Ах, старики! Ах, вы мои старики! Что-то будет со всеми нами? — подумал тепло Ардатов. — Если бы мы вышли к своим!..»
Что ж, они имели право на это тепло. Ардатов давно убедился, что солдаты из пожилых — отличные солдаты. Они, конечно, не могут ни быстро, ни долго бекать, перебежки делают тяжело, слабы в рукопашной, в рукопашной их много погибает, но уж кто-кто, a они, скомандуй только, всегда поднимаются для этих перебежек, всегда готовы идти в рукопашную. Они уважают начальство, делают, что приказывается, в трудные дни ропщут тихонько и робко, тянут, покряхтывая, солдатскую лямку и верят, что делают нужное дело. За спиной у них семьи, родные гнезда, в которые они вложили нелегкий свой труд, и та жизнь — их семьи, их работа, что у них были до мобилизации — для них единственная, последняя, и, так как ее надлежит беречь, они, во избежание осложнений, слушаются начальство, считая, коль уж пришлось попасть на службу, так надо служить добросовестно.
— Какой части? — спросил Ардатов перебежчика, вспоминая фразы из разговорника. Немец, опустив руки, свел каблуки вместе, прижал руки к бедрам и слегка оттопырил локти.
— 23-й танковой дивизии. Обер-ефрейтор, ружмастер разведбатальона Густав Ширмер. Дивизия передана из группы «А» с кавказского направления в 6-ю армию генерала Паулюса.
С готовностью отвечая, перебежчик смотрел на Ардатова без страха, больше того, с какой-то затаенной радостью.
И дальше он отвечал подробно и медленно, четко выговаривая каждое слово, как бы давая возможность лучше понять его. Тех не очень богатых знании школьного и университетского немецкого плюс вызубренный военный разговорник было достаточно, чтобы Ардатов понимал его ответы.
— Задача дивизии?
— Мне неизвестна, — Ширмер наклонил голову вбок, как бы сожалея, что задача дивизии ему неизвестна. — Задача разведбатальона — двигаться в авангарде полка в направлении Малые и Большие Россошки с последующим выходом к Гумраку и далее к западной окраине Сталинграда.
При этих русских названиях Тягилев, который стоял с открытым от удивления ртом с той самой секунды, как пленный заговорил, словно это было так же удивительно, как если бы заговорила корова, при этих русских словах Тягилев вмешался:
— Эва, как чешет! Россошка, Гумрак! Сталинград!.. — Удивление на его лице сменилось сердитым выражением. Он осмотрел немца сверху вниз и снизу вверх и ловчее поставил у ноги винтовку. — Ишь, Россошка!.. Гумрак тебе!.. Ишь он какой! А кабы я пальнул тебе в физию? Кабы пальнул? Раз — и квас! Кабы так? Был бы тебе Гумрак!..
— Отставить! — приказал ему Ардатов. — Есть ли в разведбатальоне танки? Сколько? Какого типа?
«Нда!» — подумал он, когда Ширмер сказал, что разведбатальону придан батальон танков, что вообще 23-я дивизия, хотя и понесла потери на кавказском направлении, перед переброской к Сталинграду была пополнена и техникой и людьми, так что представляет из себя весьма боеспособное соединение. Далее Ширмер сообщил, хотя Ардатов его и не спрашивал об этом, приблизительный состав дивизии — ее полки и приданные средства усиления, фамилии командиров, которых он знал, где, когда, с каким полком разгружался разведбатальон, предположительные пункты разгрузки остальных частей дивизии и другие сведения. Эти сведения были очень важны для Нечаева и бесполезны для Ардатова.
Он узнал главное для себя: против них за высотками — разведбатальон и батальон танков. Этот разведбатальон, видимо, острие немецкой стрелы, в которую был построен авангардный полк 23-й дивизии, вот-вот должен был начать движение и вот-вот должны были завести моторы танки. И хотя он, Ардатов, со своими людьми удачно отбился от пешей разведки, щупавшей ночью предполье батальона, он знал, что днем ему и его плохо вооруженным людям будет кисло, так кисло, что кислее и не придумаешь.
