Владимир Востоков - Знакомый почерк
Во дворе стояла светлая машина «Жигули».
— Тут недалеко ресторан «Загородный», — сказал Стась, когда уселись и поехали.
— У тебя в семье что-то не очень мирно. Или мне показалось?
— Крупно поговорили. Ленка на дамского мастера выучилась, в парикмахерской работает. Поступила в институт на заочное. Сегодня объявила, что заниматься не будет.
— У тебя что, родительской власти нет?
— Не тот характер, — сказал Стась.
— Выпиваешь? — спросил Казимир Михайлович.
— Нет. По праздникам да в дни рождения.
— В партии состоишь?
— Да.
— Работаешь где?
— В статистическом управлении. Заведую сектором. Я ведь, знаешь, Плехановский институт закончил. Народного хозяйства.
— Много зарабатываешь?
— Двести. Вот мы и приехали.
Стась поставил машину недалеко от ресторана. Они прошли через прокуренный, пропахший кухонным чадом зал в буфет. Стась попросил бутылку «Столичной». Казимир Михайлович добавил:
— И вина.
— Какого? — уточнила буфетчица.
— Узбекское десертное у вас есть? — спросил Стась.
— И шампанского две бутылки, — сказал Казимир Михайлович, разглядывавший полку с винами.
Он не позволил брату платить. Через десять минут они вернулись. Александра Ивановна уже приготовила закуску. Была и черная икра и балык.
Казимир Михайлович лишь попробовал шампанского и больше не сделал ни глотка.
— Расскажите о себе, нам очень интересно, — попросила Александра Ивановна.
— Что ж, попробую. Но ведь как уложить тридцать семь лет в застольную беседу?
— Ничего, у вас получится. Вы так хорошо говорите, — ободрила его Лена.
— Вы имеете в виду мой язык, Леночка? В нашей фирме работают люди разных национальностей. Есть и русские, очень интеллигентные люди. Так что мне язык забыть не дают. Да и с литературой приходится дело иметь. Я ведь доктор социологии.
— Правда?
— Некоторым образом.
— Ну, рассказывайте. Все, все, вы ведь в тридцать седьмом со Станиславом расстались? — напомнила Александра Ивановна.
Казимир Михайлович посмотрел на брата.
— Помнишь, Стась, как я уезжал?
— Ты уходил, а не уезжал, — уточнил Стась.
— Верно, лошади у нас не было, а на воле ехать скучновато. От хутора до большой дороги пешком дотопал, там до Бреста на попутных, а от Бреста до чехословацкой границы — зайцем на поездах. — Казимир Михайлович засмеялся, вспоминая. — Трудно мне было зайцем. Двадцать три года, здоров, как бугай. В ящик под вагоном не спрячешься.
— На билет не было?
— Мы с отцом больше двадцати злотых за раз в руках не держали… Да, одним словом, доехал. И границу перешел благополучно. А там меня схватили, за немецкого шпиона приняли. Швейка принимали за русского, а меня за немецкого. Но сторожили плохо, и я утек. Шел лесами, пил из речки. Сало и сухари у меня еще оставались. Самое трудное было Дунай переплыть. Но я плотик из тростника смастерил, и переплыл, и очутился в Австрии…
Александра Ивановна наливала шампанского дочери и себе. Они закусывали с большим аппетитом. Брат пил водку маленькими рюмками и не закусывал. Он слушал. Казимир Михайлович повернулся к нему:
— Помнишь, мать повесила мне серебряный крестик? На голубой ленточке. Продал я его в Констанце какому-то барахольщику.
— Постой, — сказал брат, — где же это — Констанца?
— В Румынии. Я из Австрии по Дунаю на нефтяных баржах в Черное море свалился. Там Констанца. Потом Бургас, а потом Стамбул. В Стамбуле нанялся на аргентинский пароход матросом — бесплатно, за одно питание — и прибыл в Монтевидео… Конечным пунктом я себе наметил Канаду и добрался туда через полгода. Там повезло — встретил в Монреале земляков. У них своя организация была, что-то вроде профсоюза. Помогли мне устроиться на работу, а немного погодя добились для меня канадского гражданства. Очень хорошие люди, я им многим обязан…
— Вы ничего не едите, — заметила Лена.
— Спасибо, не хочу.
— А вот мы с мамой любим поесть. Ну дальше. — Она по-прежнему не очень-то церемонилась.
— Что же дальше? Выбился я постепенно в люди. Работал и учился. Много работал, мало спал. Сколачивал капитал, а это требует усилий.
— И все время один? — посочувствовала Александра Ивановна.
— На пути, который я себе избрал, лучше быть одному.
— Ну а потом? — спросил Стась.
— Слушай, брат, давай на этом поставим точку. Как ни расписывай, всего не опишешь. Достаточно тебе и того, что вот сижу я здесь благополучный, но старый. Не хочется ворошить. Жизнь целая прошла, не очень сладкая жизнь. Ты лучше об отце с матерью скажи, я ведь ничего не знаю.
— С ними все получилось просто. Но я тоже долго ничего не знал.
— Ты уехал от них, что ли?
— Да, в сороковом. Когда у нас уже Советская власть была.
— Учиться?
— В ремесленное, в Минск. На слесаря.
— А они?
— Ну потом война. Они остались в оккупации. Отец с партизанами был связан. Повесили его немцы.
Казимир Михайлович прикрыл очки рукой.
— Боже мой, бедный отец.
— Матери еще хуже пришлось. В сарае у полицаев семь дней помирала.
— Ты ездил туда?
— В сорок шестом. Тогда и узнал. Хутор наш сожгли. Дуб, правда, остался.
Казимир Михайлович вытер платком под глазами, минуту молчал.
— Как же у тебя сложилось, Стась?
— Нас эвакуировали на Урал. Там работали. А в сорок втором меня взяли в армию.
— Кем служил?
— ВУС номер один — стрелок. Был командиром отделения. Сержант.
— Пришлось воевать?
— Немножко. На Курской дуге первую дырку получил. После еще две.
— У него орден Славы есть, — сообщила Александра Ивановна.
— Третьей степени, — уточнил Стась. — И где же закончил?
— В Будапеште. Осенью сорок пятого демобилизовался по ранениям,
— А потом?
Стась посмотрел на жену.
— Вот ее встретил в Москве — заехал столицу поглядеть.
— Это уж в сорок шестом году, — уточнила на сей раз она.
— Поженились, она меня прописала. Поступил на автомобильный, на ЗИС. Учился в вечерней школе. Потом институт. Да, кажется, плохо выбрал.
— Ты и не выбирал, — поправила жена. — Просто что ближе к дому. Мы тогда на Большой Серпуховке жили, а там Плехановский рядом.
Стась ничего на это не сказал.
— Где же вы наш адрес взяли? — спросила Лена.
— В справочном бюро, — соврал Казимир Михайлович. — И телефон тоже.
— А что ж раньше? Не пытались разыскать?
Казимир Михайлович, отвечая на этот вопрос, опять повернулся к брату и говорил как бы для него одного:
— Если быть откровенным, то боялся.
— Чего? — удивился Стась.
— Боялся разыскивать тебя.
— Почему?
— Ну видишь ли… Думал, начну посылать запросы — у тебя неприятности будут.
— Какие неприятности?
— Не притворяйся, Стась. Ты же прекрасно понимаешь. За это преследовали.
— За что?
— Брат за границей.
— Никто за это не преследовал. Чепуха какая-то.
— Значит, я был неверно информирован. Во всяком случае, у нас много об этом писали.
— А я в анкетах писал, что ты за границей.
— Оставим это. Есть у меня мысль… Надо бы обсудить.
— Давай обсудим.
— Если я пришлю тебе приглашение, приедешь?
— В Канаду?
— Нет. Видишь, какая штука. У нас в Австрии есть филиал. Ближайшие полгода я буду работать там. Можно оформить приглашение. Все расходы, разумеется, я возьму на себя.
— Паскевич в Европе! — Лена захлопала в ладоши, как в театре.
— Можно всей семьей, — сказал, не обратив на нее внимания, Казимир Михайлович.
— А что? Мы бы с матерью махнули.
— Веди себя прилично, — сказала дочери Александра Ивановна.
— Никуда вы не махнете. — Станислав Михайлович повернулся к брату. — Стоит ли? Канитель…
— Но тебе разрешат?
— А кто может запретить? Чепуха какая-то.
— Я пробуду здесь месяц. Поеду по стране, в Брест загляну. Может, до хутора доберусь. Но обратно полечу из Москвы. Мы еще повидаемся и тогда детально договоримся. — Он встал.
— Уходишь?
— Поздно уже. — Казимир Михайлович посмотрел на часы. — Половина двенадцатого.
— Я тебя отвезу.
— Ты что, с ума сошел? — возмутилась Лена. — Выпил же. «Отвезу».
— Да, отставить. Я тебя лучше пешком провожу.
— Не беспокойся, дорогу знаю.
— Не пьяный я, честное слово. За руль, конечно, не надо, но до метро я тебя провожу.
Казимир Михайлович попрощался с женщинами по-родственному, Александра Ивановна даже поцеловала его в щеку. Он высказал надежду, что они еще увидятся, и неоднократно. На улице он взял брата, который был чуть ниже ростом, под руку.
— Приедешь ко мне?
— Видно будет. Почему бы и нет?
