Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть
— Откуда вы, ребята?
— Мы?
— Ну да.
— Из пионерлагеря...
— Мы заготавливаем лекарственные растения, — показал один из мальчиков на корзинку, полную зелени.
— А–а-а… — Ветлицкий взглянул на часы. — Вот это вздремнул на природе!…
— А мы подумали, что вы… — замялся мальчик.
— Нет, ребята, это меня от воздуха лесного разморило. На заводе — другим воздухом дышим…
— Дяденька, а ваши автобусы все уехали.
Ветлицкий присвистнул, поглядел кругом, покачал головой. Дневная жара спала, солнце опустилось за вершины деревьев и косматые тени от берез протянулись через поляну.
— Ну, спасибо за побудку, ребята, а то бы я до утра не встал. Вот вам за это грибы, посушите на зиму, а мне теперь топать на электричку.
Попрощавшись с мальчиками, он пошел просекой к железной дороге, пролегавшей в десяти километрах к северу.
Сверхурочница
«Не может быть того, чтоб для человека с руками-ногами не нашлось работы, если везде висят объявления, приглашающие на всякие места!» — сказала себе Зина, когда Ветлицкий не разрешил ей остаться сверхурочно. И оказалась права. Продавщица из овощного магазина возле общежития сказала, что работы навалом. У них на базе сейчас со свежими овощами форменная запарка, поэтому нанимают поденно кого попало, а вечером после работы выплачивают заработок наличными.
Все так и было. Работа для Зины знакомая, деревенская: перебирай, носи, складывай огурцы, капусту, кабачки и прочую зелень. За два выходных — субботу и воскресенье — Зина получила четвертную и помчалась скорей в магазин «Кулинарию», чтобы успеть прихватить чего‑нибудь на ужин. Перед закрытием на полках — пусто, остались только картофельные котлеты. Купила десяток, прибавила к ним немного масла, хлеба и поехала в общежитие.
Воскресным вечером там пусто, соседки по комнате ушли очевидно гулять, можно будет спокойно перекусить и… и больше ничего. Ровным счетом ничего. Лежать на койке, расслабить уставшее тело и отдыхать, а захочется, можешь думать о деревне на берегу Ветлуги, о маме, по которым не просто скучала, а тосковала, потому что любила свой дом, родителей, никогда не доставляла им хлопот, не ссорилась с соседками, со сверстницами и в то же время совершенно не была похожа на них. Ей казалось, подруги как‑то застыли, неподвижны, собственное будущее представляется им как повторение пройденного матерями или даже еще более куцым: выйти замуж за умного трезвого человека, создать семью, иметь детей, дом, сад, огород, держать домашних животных и птицу, а ежели повезет, то завести собственного «Москвича» и ездить на нем в городской театр.
Зина, при всей своей деревенской наивности, считала, что думает иначе, и будущая жизнь ей представлялась иной, а какой — того сказать она не могла. Знала только: в любимой деревне она ничего не достигнет. Она рассуждала конкретно по каждому житейскому пункту. Все умные и трезвые парни ушли в армию или просто удрали из деревни в город, поэтому выйти замуж за хорошего шансов нет. Значит, и семьи хорошей не получится. Детей нарожать, конечно, несложно, примеров тому достаточно. Две бывшие подруги уже стали матерями–одиночками. Пропади такая жизнь пропадом! Лишь полоумный может позавидовать их судьбе. Дом построить тоже несложно, только вопрос: где взять деньги? Огороды, домашние животные и птицы — все это ушло в область преданий. Даже в зоне отчуждения железных дорог запретили сажать картошку, вместо овощей бурьян бушует вовсю! А приусадебные участки обкарнали так, что курице ступить негде. Животных кормить нечем, комбикормов в продаже нет, сенокосные угодья распаханы, на их месте посеяна кукуруза, которая вымахала по колено… А в этом, 1963 году, хоть Лазаря пой. Пшеничный хлеб исчез с прилавков магазинов, а в деревенских — и подавно. При такой жизни вряд ли захочется ехать в областной центр даже на собственном «Москвиче»… Нет, надо ехать в Москву и там искать свои пути-дороги.
Физический труд Зине не страшен. Привыкла с детства ко всякой работе. В ней всегда жила какая‑то радость действия, она просто получала удовольствие от труда еще со школьной скамьи. И вот, собрав свои грамоты и похвальные листы, которыми награждали ее за успехи в школе и в поле, она отправилась в широкий мир.
На заводе, оказавшись в роли лимитчицы, Зина как-то растерялась и не могла никак уяснить себе, почему люди относятся к ней не так искренне, не так по–доброму, как бывало в деревне? Правда, и здесь не все черствые, есть два–три человека душевных: Катерина, начальник Ветлицкий, а другие? Взять того же Элегия Дудку, за что он ненавидит ее? Проходу не дает, насмехается, злоехидничает?
Держа в руке сверток с котлетами, Зина шла по вечерней улице, выдыхающей накопленную за день густую духоту. Занятая своими заботами, она не обращала внимания на встречных мужчин, чьи пристальные взгляды привлекала ее стройная фигурка, фигурка девчонки, находившейся в той жизненной поре, когда не исчезла еще милая угловатость подростка, но и не появилась округлость созревшей девушки.
Зина сунула ключ в замочную скважину двери своей комнаты, но она оказалась запертой изнутри. Значит, соседки дома. Постучала.
— Кто? — раздался недовольный голос Гали.
— Я, откройте!
В комнате помедлили, затем полуодетая Галя, приоткрыв дверь, сердито буркнула:
— Мы считали, ты не скоро придешь, выходной же! Погуляла бы подольше…
— Я — с работы, — потянулась Зина к выключа телю, но Галя отстранила ее руку.
— Не надо!
— Почему? Я хочу поесть себе приготовить.
— Ко мне и к Лизе пришли мужья.
— Мужья?
— Твое дело телячье…
Теперь, когда глаза привыкли к полутьме, Зина увидела, что действительно на койках соседок лежат мужчины. Женское общежитие, куда вход мужчинам не разрешен, и вдруг…
— Выходит, мне на улице спать?
— Ложись да спи, кто тебе не дает? — фыркнула Галя, поводя кокетливо голым плечом.
— Я… я не буду, я не могу, когда посторонние!
— Здесь все свои…
— Не шуми девочка; — раздался повелительный мужской голос. — Не хочешь спать одна, мы и для тебя женишка сообразим. Запросто! Заживем сообща, колхозов!
Зину бросило в жар от изумления:
— Как вам не стыдно! Безобразие! Я к коменданту пойду!
— Ух, ты! Аж страшно стало!
— Нет, вы только посмотрите на эту колхозницу-навозницу! Она еще командует! А между прочим, тебя никто сюда не приглашал, так что помалкивай в тряпочку или катись на все четыре! — крикнула обозленная Лиза, вскакивая с постели и наступая воинственно на Зину. Та невольно попятилась к двери и выскочила в коридор. Слезы обиды застили свет. Она спустилась вниз, сказала вахтерше, что в ее комнате спят посторонние мужчины.
— Этого не может быть, — пробасила могучая вахтерша безапелляционным тоном, но, вглядевшись в лицо Зины, пожала плечами, сказала решительно: — А ну, пойдем.
Дверь в комнату оказалась незапертой. Вахтерша по–хозяйски без стука распахнула ее толчком и включила свет. Зина глазам своим не поверила: Лиза и Галя лежали в своих постелях под простынями, отвернувшись к стене, и делали вид, что спят. Кроме них в комнате никого не было. Вахтерша посмотрела кругом, заглянула в шкаф, под кровати, спросила громко:
— Кто здесь у вас?
Галя заворочалась, жмурясь от света, пробурчала недовольно:
— Ни днем, ни ночью покоя нет. Чего надо?
Вахтерша повернулась к Зине, посмотрела вопросительно, насупив широкие брови.
— Ты что ж это, девка, выдумываешь? Мужчины ей стали мерещиться на ночь глядя.
— Я не вру, они только что были здесь! — вспыхнула Зина и топнула ногой.
— Голодной куме все хлеб на уме, — отозвалась Лиза, а Галя вздохнула страдальчески:
— Напьются и безобразничают. Дадите наконец вы спать!
Вахтерша покачала головой, ушла. Зина, погасив верхний свет, включила ночник у своей кровати, достала из тумбочки сковороду и пошла на кухню жарить картофельные котлеты. Минут через десять вернулась и чуть сковороду не выронила — в постелях соседок сиять лежали мужчины. Зина опустилась в бессилье на стул и заплакала. Ей хотелось кричать, протестовать против издевательств этих распущенных девок, которые не только над ней, но сами над собой глумятся, унижают себя. Да пропади все пропадом! Зачем я приехала сюда? Зачем мучаюсь? Да ноги моей больше не будет здесь. Ни минуты не останусь!
Зина схватила сумочку и пронеслась мимо удивленной вахтерши в ночной город, где у нее не было ни друзей, ни пристанища. Едкие слезы обиды кололи глаза. Быстро обогнула стеклянную пристройку магазина, пошла по улице, куда глаза глядят, отдаваясь на волю своим расстроенным чувствам. Увидела троллейбус, села и поехала на Комсомольскую площадь к Ярославскому вокзалу.
