Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
В самый разгар веселья неожиданно пришли Люба Иванова и Тамара Логинова. Люба была высокая, стройная, в нарядном светлом пальто и велюровой шляпке, из-под которой небрежно выбивался на лоб темно-русый локон. Тамара рядом с подругой выглядела бедновато в своем потертом и немного тесном пальто и красном берете с какой-то безвкусной пластмассовой булавкой.
Андрей вскочил и галантно помог девчатам снять пальто, Саша отложил в сторону гитару и старательно причесал свои густые кудри. Вадим пытался навести порядок на столе, а Костя любезно сказал:
— Мы только что выпили за ваше здоровье.
— Вот как? — удивилась Люба и звонко рассмеялась. А Тамара только сдержанно улыбнулась.
Люба была красива, знала это и держалась с горделивой независимостью. Тамара казалась застенчивой и неловкой, но в ее полной по-девчоночьи неуклюжей фигуре, в круглом румяном лице с пухлыми губами, в том даже, как она ладошками пригладила свои и без того гладко причесанные волосы и как перебросила назад упавшую на грудь косу, — во всем было что-то милое, привлекательное.
— Садитесь, девчата, за стол, — пригласил Вадим. — Я сейчас сбегаю портвейну куплю, а то вы, небось, водку не пьете.
— Что вы, не нужно, — удержала его Тамара и покраснела. — Мы никакое не пьем.
— Не надо, — поддержала ее и Люба. — Мы на минуточку, по делу.
— Брось ты, — бесцеремонно проговорил Саша. — Скажи честно, что соскучилась без меня.
Вадим удивленно посмотрел на Любу. С лица ее вдруг исчезла веселость, она задержала на Саше какой-то совсем новый — печальный, укоряющий и в то же время ласковый взгляд и тихо сказала:
— Ты опять?..
— Что — опять? — взъерошив свои кудрявые волосы и как будто сердясь, спросил Сашка, но в голосе его заметно было некоторое смущение. — Ну что — опять? Новоселье! Вот не знаешь, а говоришь.
Люба не ответила ему, взяла гитару, проверила строй.
— Споем? — предложила она и, не дожидаясь ответа, начала:
Родины просторы, горы и долины,
В серебро одетый зимний лес грустит…
Все подхватили. Сашка дирижировал. Пели слаженно и с воодушевлением. Только Вадим пел тихо, почти неслышно — голос у него был хотя и могучий, но такой грубый, что он старался не давать ему волю.
Тамара сидела напротив, опершись пухлой щекой на руку, и смотрела на Вадима. Взгляд у нее был мягкий, мечтательный. Вадим перехватил его, и вдруг ему захотелось немедленно увидеть Соню. Тотчас вскочил бы и побежал на завод, если бы не был хозяином этой вечеринки. «Пойду к ней к концу смены, встречу у проходной и провожу до дому, — решил он. — Пойду к Соне. Увижу ее…».
Ему вдруг захотелось сделать какую-нибудь глупость.
— Карасик, давай поборемся, а? — предложил он.
— Да ну, — только и ответил Карасик, продолжая жевать колбасу.
Гитара была уже у Сашки. Он заиграл плясовую, Люба вышла на середину комнаты, топнула узким каблучком. Вадим выбрался из-за стола и пошел вокруг нее вприсядку. Плясали здорово, только тесновато было, так что чересчур развеселившийся Вадим опрокинул стул.
Всем было легко и весело. Даже Тамара осмелела, принялась читать стихи Есенина.
— Любить лишь можно только раз, — говорила она негромким проникновенным голосом.
«Только раз, — мысленно соглашался Вадим. — Ты слышишь, Соня? Только раз. Только тебя».
Сашка и Костя Жарков отправились провожать девушек. Едва они ушли, Вадим тоже начал торопливо собираться — оставалось уже немного до конца смены.
— Ты куда? — удивился Андрей.
— На завод.
— С ума сошел! Зачем это, в полночь?
— Нужно, — уже в дверях крикнул Вадим и выбежал из комнаты.
Он успел вовремя — очутился у проходной как раз в тот момент, когда вторая смена только начала выходить. Народу было очень много, шли через несколько дверей, и Вадим боялся пропустить Соню. И в самом деле, чуть не пропустил, увидел ее спину, когда Соня была уже довольно далеко от проходной.
— Соня! — крикнул он и кинулся догонять.
Она не услышала, не обернулась и только когда он оказался рядом и взял ее за руку, испуганно вскинула глаза.
— Ты?
— Ага. Знаешь, я решил… Пришел тебя встретить.
— От тебя водкой пахнет.
— Ну, немного. С товарищами выпил. Я перешел в общежитие.
— Почему? Разве Аркадий…
— Все! С Аркадием — все! Ты устала, да? У тебя лицо бледное.
— Не очень устала. Куда ты меня тянешь, Вадим? Надо к трамваю.
— Нет. Я тебя провожу, идем пешком, ладно? Ты ничего не знаешь. Есть стихи. Не запомнил… Только одну строчку помню, вот: «любить лишь можно только раз». Правильно, да?
Соня засмеялась.
— Странный ты сегодня, Вадим.
— Это глупо — молчать, — возбужденно продолжал Вадим. — Разве плохо, если я тебя люблю? Люблю, слышишь?
Соня открыто и улыбчиво смотрела на Вадима своими голубыми глазами. Так и не дождавшись ответа, Вадим склонился и поцеловал ее в эти бесконечно милые глаза, потом стал целовать щеки, виски, губы. Она покорно отдавалась его горячей ласке и только тихонько повторяла:
— Вадим, увидят. Вадим, люди же!
Потом они стояли в глухом переулке возле сквера. Дорога была серая и мокрая от растаявшего снега и в тусклом свете электрических огней блестела, будто смазанная маслом. Но в сквере снег не таял. Он лежал там нетронутый, белый, пушистый, как заячья шкурка, и из него выглядывали стебли травы, еще зеленые, еще не смирившиеся с наступлением зимы.
14
Утро выдалось с легким морозцем. По краям улицы лежали наметенные дворниками пушистые сугробы. Голые деревья раскинули над ними корявые, многократно искалеченные садовыми ножницами ветки. По тротуарам и прямо по дороге молодежь из общежития шла на завод. Скрип сухого снега, разговоры и возникавшие то тут, то там всплески смеха сливались в оживленный шумок.
Вадим, Костя и Андрей шли вместе, разговаривали о том, о сем. Жалко, что нет поблизости от общежития столовой. Надо будет вечером пойти в кино. Времени мало, — жаловался Костя, — сходил в кино, а потом на семинаре в вечернем институте краснеешь…
Возле школы собралась детвора. Рановато, да ведь и кроме уроков надо кое-что успеть. Парнишка лет десяти в сползающей на глаза шапке звонко кричит: «Эй, кто будет играть во Владимира Куца?»
— Я буду! — отзывается Костя Жарков.
Мальчишка глядит с недоумением и укором, серьезно говорит:
— Ты не выдюжишь на Куца.
Костя смеется.
— Я, брат, выносливый. — Потом вздыхает: — Черти, опять выбрали секретарем. Нету вам других? Ведь я же учусь!
— Помогать будем, — утешает Вадим. — Доклад ты хороший сделал.
Вчера было отчетно-выборное комсомольское собрание, о нем и речь.
— У меня из-за этого доклада конфликт вышел с Лялиным.
— Кто это? — спросил Вадим.
— Член заводского комитета. Не знаешь? Бюрократ ужасный. Вызвал меня. «Доклад готов?» «Готов». «Покажи». Я достаю из кармана блокнот, вырываю листок. «Вот, — говорю, — план. А доклад в голове». Ох, и поучал он меня. «Это безответственность, ты чересчур надеешься на свою голову». «А на чью же мне еще надеяться? — Это я ему. — Своя, какая ни есть, все лучше чужой». Он маленько утих… «Не забудь о решениях съезда партии». «Да если я забуду о решениях съезда, меня из комсомола надо исключить». Так и побеседовали.
— Минаев хорошо выступил, — заметил Вадим. — Иногда работаешь на своем участке и забываешь об общем деле. Да я и не знал толком, что точное литье дает такую экономию.
— А как же? — отозвался Костя. — То ли обрабатывать детали на станках, то ли получать сразу начисто, литьем. Многие совсем без механической обработки идут. Да к тому же из чего отливаем? Из отходов. Утиль идет в дело. Если бы у нас все шло нормально… А то и брак часто случается, и ручных операций полно, и… Да мало ли!
Вадим и Костя беседуют, а Андрей молчит, словно разговор его не касается. Идет, немного сутулясь, засунув руки в карманы старенького пальто, кепка сдвинута набок, волосы спустились на лоб.
— Андрей, ты что?
— Я ничего, — хмуро говорит он, — я ничего, но вот не могу понять, почему Тольку Игнатова избрали в бюро.
— Вот тебе раз, — удивился Костя. — Молодой специалист, активный, ничем себя не запятнал.
— Ах, не запятнал? А если он вор?
— Слушай, Андрей…
— Почему же ты молчал на собрании? — спросил Вадим.
— Чтобы сказали, что я свожу личные счеты? — резко возразил Андрей. — Не хочу.
— Объясни толком, в чем дело, — с досадой проговорил Костя. — Не поверю, чтобы Игнатов…
— Потому я и не выступил, что мне бы не поверили. А свидетелей у нас не было.
Андрей помолчал, закурил. Потом все же решил рассказать.
— До прошлого года — это я тебе, Вадим, Костя знает — мы при прокалке опоки в два ряда ставили, один поверх другого, и калили четырнадцать часов. Тогда очень большой брак шел по засору: в нижние опоки песок попадал, окалина, всякая дрянь в общем. А я придумал так: опоки ставить в один ряд и калить не четырнадцать часов, а семь, потому что каждая опока будет лучше обогреваться.
