Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
— Я много чего хочу, — возразил Вадим. — Это счастью не помеха. Счастливый человек тот, который сердцем на все отзывается, а не просто хлеб жует. Я вот в родной город рвался, приехал — и тем счастлив. Я работу свою полюбил — что ж, что она тяжелая? Лишь бы по силам была. Я и горд, что могу трудное дело делать. Что людям нужен. Я… я девушку люблю. Жизнь готов отдать за нее — вот как люблю. И от этого вся моя жизнь по-новому повернулась. «Без своего угла…» Без своего угла плохо, да это дело поправимое, угол будет. А вот настоящее место в жизни завоевать — это не просто. И ты его… Я не затем, чтобы обидеть тебя, наоборот… Ты его не нашел, Аркадий, все сидишь в своем углу. Хоть он и богатый у тебя, а тесен.
— Слова все, — раздраженно сказал Аркадий. — Место в жизни, труд, любовь… Я все испытал. Я работал, не всегда так жил. И любовь знаю. Ты, поди, свою девчонку и обнять боишься, а я все испытал. И женился, и развелся, и ребенка имею.
— Ты?! Что ж не говорил?
— Потому и не говорил, — отчего-то все более злобясь, продолжал Аркадий, — что ни перед кем не обязан отчитываться. И это в жизни ценю. Человек волен сам собою распорядиться.
Он говорил что-то еще, но Вадим плохо слушал. Все это было несущественно, а вот ребенок… У Аркадия — ребенок? Вадим был удивлен и чувствовал даже что-то похожее на зависть.
— Сын? — спросил он.
— Что?
— Я говорю: сын? Или дочка?
— Девчонка.
— Ну и как же ты?
— Да никак. Тоже был дурачок вроде тебя. Вообразил, что любовь. «Ты моя, я твой» — и готово. Оказался в цепях. Пришел не вовремя — слезы, зарплату не додал — скандал, в театр без нее сходил — ревность. Теперь в суд таскают, как злостного неплательщика алиментов.
— Значит, и не помогаешь?
— У самого не всегда на хлеб есть, — вяло сказал Аркадий.
— Вот уж этого я не могу понять, — с возмущением проговорил Вадим.
— Поймешь, придет срок, — пообещал Аркадий.
На том и оборвался их разговор. Тем более, что водка давно была выпита, и головы прояснели. Пошли спать.
С тех пор они держались еще более отчужденно. «Мне общежитие скоро дадут, уйду», — сказал Вадим Аркадию, беспокоясь, что он стесняет хозяина. «Разве плохо тебе? Живи, вдвоем веселее», — отозвался Аркадий и стал после этого как-то особенно предупредителен и любезен. Вадим удивился. Невдомек ему было, что при всей своей приверженности к свободе Аркадий тяготился одиночеством.
…Впрочем, у Аркадия были друзья. Вадим еще за дверью услышал голос Левки и помедлил. Не погулять ли лучше по городу? Но все-таки решил идти домой.
Гости сидели в проходной комнате. Левка небрежно развалился в кресле, закинув ногу на ногу. Одет он был ультрамодно и безвкусно: узкие голубоватого цвета брюки, коричневый пиджак, вишневая шелковая рубашка и зеленый галстук с желтыми птицами.
На Левкины наряды уходила почти вся зарплата отца. Родители никогда ни в чем ему не отказывали. Если не хватало денег, мать шла к соседям занимать. «У сына хороший вкус, — оправдывалась она, — он не может одеваться во что придется, как другие».
Борису форсить было не на что: отец погиб на фронте, а мать зарабатывала немного. На нем была полинявшая футболка, мятый, потертый костюм, казавшийся особенно убогим в сочетании с вычурной прической его обладателя: высокий хохолок надо лбом и длинные, как у женщины, волосы на затылке. На лице Бориса застыло выражение уныния, тоски, пресыщения жизнью — та же самая маска, к какой давно приучил себя и «вечный студент» Левка.
Вадим вошел, поздоровался. Левка и Борис ответили едва заметными кивками. Аркадий был более любезен — улыбнулся, с деланной приветливостью спросил:
— Как дела, Вадим? Какие новости?
Перекинув между столом и спинкой стула гладильную доску, он через мокрую тряпку утюжил свой рябой пиджак.
Вадим знал, что заводские новости не интересуют ни Аркадия, ни его друзей, но все-таки ответил:
— Будем строить новый цех. Учиться решил. Вот книги принес.
— И охота тебе корпеть? — сказал Аркадий, мельком взглянув на заголовки книг.
— Что, в новом цехе платить будут больше? — покачивая ногой, насмешливо спросил Левка.
— Вадим — бессребреник, — осторожно водя утюгом, заметил Аркадий. — Он готов работать вовсе без зарплаты, лишь бы работа была самая трудная. По его понятиям, трудная и интересная — это одно и то же.
Пока Вадим раздумывал, стоит ли возражать на эти насмешки, Борис сказал:
— Ну и что дальше, Левка?
— Конечно, я ее не любил, — продолжал Левка разговор, прерванный появлением Вадима. — Это я так просто сказал ей, в порядке эксперимента. Девчонкам вообще нравится, когда им объясняешься в любви. И эта оказалась такой же. А потом…
— Ладно, хватит врать, — внезапно оборвал Левку Аркадий и, обращаясь к Вадиму, сказал: — Там чай горячий, ты пей.
— Спасибо.
Вадим встал и направился в кухню, прихватив с собой брошюру, которой успел заинтересоваться.
— Узость! — сказал Левка.
Относилось ли это замечание к героине его рассказа, которой нравилось выслушивать признания в любви, или к Вадиму, — трудно было понять, но Вадим принял на свой счет. И, чувствуя, как давно копившаяся неприязнь разом всколыхнулась и тяжело подступила к горлу, он резко обернулся.
— Узость — это когда такие лоботрясы, как ты, сидят на отцовой шее, — стоя в дверях, хриплым, прерывающимся голосом заговорил он. — Узость — это когда насмехаются над девушкой. Узость — это когда весь мир закрывают от человека его голубые штаны… Это… это…
Скучающее выражение вдруг исчезло с Левкиного лица. В светлых глазах остро вспыхнули злые огоньки, толстые губы задрожали.
— Ну, еще скажи, скажи еще… — сквозь стиснутые зубы процедил он.
— Ты что, Вадим, с цепи сорвался? — недовольно проговорил Аркадий.
— Дармоеды! — выкрикнул Вадим и, круто повернувшись, вышел. Последнее, что он заметил, был любопытный, выжидающий взгляд Бориса — видимо, тот надеялся на настоящий, большой скандал.
В кухне на плите бурлил чайник. Вадим выключил газ, сел за стол и неподвижно просидел до тех пор, пока за Аркадием и его друзьями не захлопнулась дверь. Потом, выпив чаю, он вновь открыл «Точное литье», но читать не смог. Раздражение его не остыло, наоборот, захотелось всерьез поругаться с Левкой и Борисом. Да и с Аркадием тоже. Ему стало невыносимо тоскливо в этой чужой квартире. А куда пойдешь? Обычно по вечерам он бывал с Соней, но вчера ее неожиданно перевели во вторую смену.
«Пойду, поброжу по городу», — решил он и уже взялся было за кепку, как в дверь постучали.
12
На пороге стояла молодая женщина, скромно одетая, с красивым, но бледным лицом.
— Аркадия нет? — спросила она, вопросительно глядя на Вадима.
— Нет.
Женщина в нерешительности держалась за ручку двери и, казалось, не знала, уйти ей или остаться.
— Может, подождете? Только вряд ли он скоро… Поздно обычно приходит.
— А вы кто?
— Товарищ его. Из армии вернулся недавно. Да вы проходите…
Она устало присела здесь же, в передней, на мягкий пуф, стоявший у вешалки, и, помолчав, спросила:
— Работает Аркадий, не знаете?
— Нет, не работает он, — с раздражением, которого не сумел скрыть, ответил Вадим.
— И не устраивается?
— Не знаю, не говорил со мной об этом.
— Я напишу ему записку, — решительно сказала женщина и прошла за Вадимом в комнату.
Она долго сидела, покусывая кончик карандаша и глядя на чистый листок бумаги. Потом резко встала и сказала:
— Нет, не буду я писать. Если можно, скажите ему, пожалуйста, что приходила Клава, и что терпения у меня уже больше нет, так что если он не пойдет работать…
— Так вы его жена? — перебил Вадим.
— Была, — кивнула женщина. — А теперь вот расплачиваюсь за это… — И, точно спохватившись, она торопливо добавила: — Вы извините, что-то разболталась я, вам-то, наверное, все это ни к чему… Копится, копится, знаете, на сердце, да и прорвется иной раз. Ну, до свидания. Так вы уж ему скажите.
Вадим проводил ее до дверей.
— Я ему все скажу, — пообещал он, и в голосе его прозвучала угроза.
Клава ему понравилась. Миловидная женщина, только очень усталая на вид. Еще бы… Чего ему надо, этому Аркадию? Оставил жену, дочь. Дружит с этими попугаями. Ведь ему двадцать пять лет, пора взяться за ум. Да, так ему и сказать. Пора взяться за ум. Он думает, что сам себе хозяин. Пожалуйста. А все-таки придется выслушать.
Он вернулся к своим книгам, постепенно стал вчитываться, даже увлекся. Оказывается, методом выплавления моделей пользовались еще древние египтяне, изготовляя статуэтки для своих храмов. Тот же метод применял Андрей Чохов, отливая Царь-пушку. Обматывал бревно веревками, а потом обмазывал воском и бараньим салом. Получалась модель внутренней полости ствола. Позже по восковым моделям отливал свои замечательные скульптуры Клодт. Но в промышленности точное литье в Советском Союзе начали применять недавно.
