Борис Крумов - Рокировки
— Вкалываю вот. Не могу пока вернуться на свою работу. Год не имею права быть подотчетным лицом.
— Ну и как тут?
— Иногда дают чаевые. Стотинками.
— А презренные доллары?
— Не беру. Очень строго.
— Выпьем по рюмке?
— Я на работе.
— Никого нет поблизости.
— Нельзя, Жора.
— Ты, пожалуй, станешь ударником.
— Не до того. Хочу быть чистым перед самим собой.
Что ж, если его устраивают стотинки, пусть сидит. Подняв два пальца к виску, я пожелал ему спокойной ночи. Его ночь, наверное, будет легкой, моя — едва ли.
Что ж с ней делать-то, со шлюхой этой, думал я, возвращаясь домой.
Глава третья
Бриллиантовая дама
Ударные загрохотали у меня над головой, но тем не менее я не мог открыть глаза. Потом чуть приоткрыл — и замелькало что-то вроде белой птицы, машущей вдали крыльями. Возникло женское лицо. Не Лена. Поморгав, я попытался приподняться.
— Не поднимайтесь.
Голос был не слишком ласковый — замечание учительницы непослушному ученику.
— Где…
Больше ничего не смог выговорить, даже не был уверен, что это мой голос. В ушах ревели самолетные турбины, мешок с цементом или огромный камень давил на темя.
— Молчите, — снова услышал я строгий голос. — Не будьте ребенком, не могу же я все время стоять над вами.
— А вы не давите мне на темечко.
Лицо прояснилось, я стал различать его черты. Большие глаза — зеленые, как листья груши, тонкие губы, волосы, зачесанные назад, открытый, блестящий, точно фаянсовое блюдце, лоб. Но женщина не выглядела такой строгой, как мне показалось из-за ее голоса.
— Попробуйте заснуть, и боль утихнет.
— Неужели я до этого не спал?
— Не напрягайтесь. Вам все объяснят.
— Какой холодный голос. Вы, что, старшая сестра?
— Ваш лечащий врач.
— Извините, но мне срочно надо…
— Ага, сейчас же встать и выяснить, кто вас ударил по голове.
— Потому что…
— Да, потому что, если останетесь здесь хоть на день, работа там без вас остановится.
Иронический тон обидел меня, и я сказал то, чего в иных обстоятельствах не сказал бы:
— Зубастая вы.
Видно, она привыкла и к более острой реакции.
— На моем месте вы тоже бы зубастым стали, — ответила она спокойно.
— Скажите, — спросил я, — сильно меня? Похоже, еще десяток-другой минут — и улетел бы я к святому Петру?
— Откуда такой вывод?
— Боль. И вы у меня двоитесь. Моя жена…
— Мы ей позвонили. Она требовала пустить ее к вам, но мы настояли, чтобы пришла не раньше завтрашнего утра.
— А сейчас?
— За полночь. В коридоре сидит какой-то мужчина. Просит, чтобы его немедленно к вам пустили.
— Кто он?
— Представляется вашим коллегой.
— Удостоверение предъявил?
— Да. Совал его мне в глаза.
— Кто же это?
— Ваклинов, что ли.
— Ваклев. Может он войти?
— На две минуты.
— А, двадцати минут мне вполне достаточно.
— Ко всему прочему вы еще и хитрите. Надо будет скорее вас выписать, и без вас все палаты битком набиты.
— А почему я здесь один?
— В палатах места не хватило, вот и положили в моем кабинете.
— Вот из-за чего вы раздражены, — сказал я, но докторша уже была за дверью.
Вошел Ваклев в наброшенном на плечи белом халате, держа шляпу в руке. Он и так смуглый, точно цыган, а сейчас лицо и вовсе потемнело и постарело — наверное, от усталости и бессонницы. Волосы у него черные, а виски уже побелели, хоть он на два года моложе меня — ему всего тридцать шесть. Надо же, подумал я, только здесь, сейчас и заметил я, как Ваклев поседел. А ведь я сам много этому способствовал, что греха таить. В совместной работе неизбежны огорчения, как бы хорошо мы друг к другу ни относились.
— А если б ты попал на кладбище? — сказал Ваклев, пожимая мне руку.
Из-за дверей послышался окрик:
— Пожалуйста, выбирайте выражения!
Ваклев обернулся. Я не слышал, чтобы он извинился — похоже, пока он сидел в коридоре, у него сложились с врачом свои отношения.
— Такая жена, — сказал я, — укорачивает жизнь наполовину.
— Дома она, наверное, другая. Как ты?
— Как муха в паутине.
— Тебя какая-то женщина нашла — ты лежал около самого входа, и она закричала.
— Я ничего не видел и даже не почувствовал присутствия человека.
— Кто-то тебя стукнул.
— Наверное.
— Что ты там делал?
— Ходил к одной девушке.
— Слушай, начальство, а не запутался ты в какой-нибудь истории с женщиной?
— И ты туда же?
Наверное, я поморщился, потому что Ваклев перешел на официальный тон:
— Слушаю, товарищ капитан.
— Соберите все сведения, какие можно, о Тодоре Михневе.
— Кто такой?
— Я вчера о нем расспрашивал. Соберите сведения об отравленной манекенщице, о ее приятеле Тони Харланове. И вообще обо всей этой шайке.
— Посмотреть за входом, возле которого тебя нашли?
— Встану — пойдем вместе. А сейчас сходите на квартиру манекенщицы и поищите там кое-что.
— Что именно?
— Там должны быть ключи от квартиры Тоди — Тодора Михнева.
Я показал ему взглядом на дверь, где стояла докторша. Может, мой подчиненный и решился бы задержаться подольше, однако у цербера в белом халате был непреклонный вид. Пришлось Ваклеву ретироваться.
2
За десять лет совместной жизни можно узнать свою жену настолько, чтобы предвидеть ее поступки. Множество случаев убедило меня прислушиваться к советам Лены, но иногда я вспоминаю о них с опозданием. И расплачиваюсь за это.
И вот она снова оказалась права: своим походом к Дашке я словно накликал на себя неприятности. Предчувствия моей жены оправдываются, вероятно, из-за постоянного ее страха за меня. А я-то почему не вижу, что мне угрожает опасность? Лена говорит, потому, что слишком уж заглядываюсь на красивых девушек — так кошу глазом, что вокруг ничего не вижу.
Хоть я и не согласен с подобными обвинениями, ожидал я ее с беспокойством. Более того, пытался себя убедить, будто сам не знаю, отчего я так раскис.
Войдя, она осмотрела мою голову, руки, даже под одеяло заглянула и сделала краткое резюме:
— Ты скоро выйдешь. Доктор Нейкова говорит, у тебя оказалась невероятно крепкая голова.
И после этих слов жена меня поцеловала.
— Я сейчас выйду?
— Может быть, завтра утром. Хотят за тобой понаблюдать еще сутки. Что-то вроде врачебной перестраховки.
Я ожидал упреков, а она меня успокаивала…
— Дети спрашивают, где ты. Я сказала, в командировке. Они и вообще видят тебя не часто, так что поверили. Из командировки ты обычно привозишь им шоколад, я его уже купила, завтра утром приду забирать тебя — возьмешь и сам подаришь.
И все-таки мне казалось, держится она со мной холодно, словно с каким-нибудь надоевшим родственником. В ее тоне я не улавливал беспокойства за мужа, лишь обиду за себя, бедняжку: дескать, ее страдания гораздо сильнее моих.
Я ничего ей не сказал, потому что и вправду чувствовал себя очень виноватым.
Утром, едва возвратившись домой, я бросился к телефону.
— Пожалуйста, оставь телефон в покое! — сказала Лена голосом еще более строгим, чем у докторши.
Я смотрел на нее, изо всех сил изображая недоумение.
— Поиграй с детьми, — продолжала жена, — возьми книгу. А за телефон не хватайся. Никакого напряжения, никаких перегрузок. Хотя бы два-три дня. Это категорическое распоряжение доктора Нейковой.
Может быть, Лене действительно нелегко с таким мужем, как я, но ничего не поделаешь — придется терпеть меня таким, какой есть. Терпел и я — не позвонил никому, поиграл с детьми.
Иглику мы считаем старшей, хотя она родилась всего на несколько минут раньше своей сестры. Более хитрая, предприимчивая, она инициатор всех проказ в доме. В конце учебного года записалась в школьный литературный кружок. Объяснила нам, что учитель литературы — самый молодой и красивый педагог в школе и очень похож на ее любимого актера. Возможно, именно это обстоятельство и заставило ее немедленно обнаружить у себя поэтическое дарование.
Чтобы не отстать от сестры, Божура записалась в кружок рисования. Лена поощряла их увлечения и следила за посещением кружков. Она внушала мне, что надо записать детей во Дворец пионеров, где занятия ведут квалифицированные специалисты. Я пообещал, что узнаю, какие есть для этого возможности, но только пообещал. Может, потому, что не видел никаких талантов у наших близнецов. И, естественно, был подвергнут жесточайшей критике за то, что ничего не предпринимаю для развития собственных детей, тогда как другие мужья чего только не делают ради своих сынков и дочек.
Едва услышав от матери, что мне велено поиграть с ними, близняшки заговорщически переглянулись и, принеся из своей комнаты какие-то газеты, наперебой залепетали:
