Борис Крумов - Рокировки
— Грибы-ы-ы? — Ее высокий голос не подходил ни для ранга заведения, ни для ранга самой Дашки, изображавшей высокопоставленную даму. — Никаких грибов!
Эта кукла, у которой несколько минут назад был вид счастливейшей кинозвезды, сейчас была в панике, будто ей угрожали хулиганы.
— Понял меня? Никаких грибов!
Она начала копаться в своей сумке — искала сигареты, хотя пачка лежала поверх всякой женской чепухи. Я поднес ей зажигалку. Затянувшись, Дашка наконец взглянула мне в глаза.
— Прости. Когда я слышу о грибах, на меня накатывает ужас.
— Я только читаю тебе, что написано в меню, а ты…
— Мне вырезку из телятины и бокал белого сухого. Я сделал заказ.
— Ты прости, но уж коли зашла речь о грибах… — заговорил я. — Думаешь, кто-то отравил Краси?
— Это наиболее вероятно.
Я смотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше, но она молчала и часто, без нужды тыкала сигаретой в пепельницу.
— Кто же хотел избавиться от нее?
— Тот же, кто хочет избавиться от меня.
— Не верится.
— Ответишь откровенно на один вопрос?
— Я всегда откровенный. Тем более с тобой.
Она не обратила внимания на эти слова.
— Почему Тоди тебя ко мне приставил?
— Он вчера тебе это объяснил.
— Да-а, глупо было ожидать от тебя откровенного ответа… Тогда расскажи о себе. Как ты попал в тюрьму?
— Старые истории, зачем ворошить?
— Как там было?
— Тюрьма есть тюрьма…
— Какие там люди?
— Жуть какие толковые! Настоящие профессора.
— Как же они попадают туда?
— Из-за допущенных профессиональных ошибок.
Она не поняла, пришлось объяснять.
— Ошибки точно такие же, как у авиаконструкторов. Самая мизерная ошибочка — и теряешь высоту. И падаешь. Куда еще можно упасть ниже тюрьмы? Впрочем, от этого умнеешь. Учишься на собственных падениях, чтобы не натворить новых ошибок, и таким образом становишься мастером своего дела.
— Я тебя спрашиваю серьезно, а ты шутишь.
— Какие шутки! Чем чаще попадаешь в тюрьму, тем большим мастером становишься в своем ремесле.
— Это я поняла, а кроме этих твоих «толковых» людей и великих профессоров, нет ли других?
— Ну да, есть различные мелкие воришки и бунтари, которые предают ремесло. Этим ничего другого не остается, кроме как выйти из цеха и стать примерными трудовыми элементами.
Официант принес заказ. Мы замолчали. Дашка ела и рассматривала мое лицо, одежду, руки. Я не понимал, смеется она над чем-то или жалеет меня. Не люблю лежать под микроскопом чужих взглядов.
— Кстати, — сказал я, — из какого цеха ты?
— Странно, что Тоди не дал тебе полной информации и соответствующих инструкций.
— Он сказал, что ты его приятельница, а инструкции ты и сама слышала.
Она впервые рассмеялась и потянулась к бокалу.
— Твое здоровье, Жора. И не надо тебе хитрить.
Я подумал, что и она не умеет хитрить, но вслух ничего не сказал. Очень быстро у нее менялось настроение. Казалось, будто перед тобой не двадцатипятилетняя женщина, а девчонка-школьница, непосредственная и доверчивая. У нее были русые волосы, но похоже, мать родила ее черноволосой. Глаза у нее темно-карие, а брови и зрачки — совсем черные.
Она почему-то предполагала, что я знаю все о ее жизни. А я понятия не имел, числится ли она хоть где-нибудь на работе. И откуда берет деньги на дорогие наряды? Ее серебряным украшениям завидовали многие женщины. Если бы она таскала их из чужих сумок или грабила витрины магазинов, вряд ли бы она тогда носила свои браслеты и кольца.
И уж совсем не верилось, что большие доходы может принести такое хрупкое, тщедушное тело. Во всяком случае, я не хотел этому верить.
12
В огромном ресторане почти не было публики, оркестр заиграл ровно в восемь. На танцплощадку никто не вышел. Я спросил:
— Сбацаем? Ты как?
— Не заставляй меня отказывать тебе.
— А ты не отказывай.
— Ох, какой ты…
Как обычно, сперва играли танго. Не модно, но приятно. Чувствуешь рядом женщину, с которой танцуешь. Кайф.
— Ты случайно не балерина? — спросил я.
— Ты и вправду ничего обо мне не знаешь?
— Ничего! Клянусь своим честным именем.
— Нашел чем клясться…
И рассказала мне, что на первых курсах университета была в танцевальном кружке, а сейчас работает манекенщицей в Доме моделей. После смерти Красимиры ей все опротивело, хочется уехать в родные края, работать, пусть даже продавщицей в магазине «Овощи-фрукты», лишь бы не в Софии.
Мы вернулись за столик, и я поднял бокал.
— За твои успехи — но не как продавщицы в овощном магазине. Эти руки не для того, чтобы перебирать гнилые помидоры.
Она кивнула и вдруг выпила свое вино залпом. Я ей налил опять и сказал:
— Какой пластилиновый цвет у твоей юбки!
Дашка наклонила голову, сощурила глаза и сжала губы, чтобы не расхохотаться.
— Почему? — спросил я. — Что-нибудь не так сказал?
— Он называется пастельным.
— Ну, все равно. И блузка подходит!..
Она снова посмотрела на меня сбоку, одним глазом, точно птица.
— Короче. Тебе нравится не блузка, а то, что под ней.
— Неужто этому и порадоваться нельзя?
— Надоело радовать всяких типов. Понимаешь, во как надоело. Да к тому же чтобы кто-то другой получал за это деньги!
Глаза ее сверкали, пальцы ощупью стали искать на столе сигареты.
Ну вот, кажется, я понял, как она добывает деньги и кому их отдает… Этот приятель, похоже, возглавил довольно большой концерн. Чистая работа, никаких соблазнов, сам не попадал в милицию и в тюрьму и неприятностей не имел из-за этого. Пригласил меня, конечно, не в качестве сопровождающего, а в качестве вооруженного телохранителя. Этого не будет! Не будет и по другой причине: пачки в черном чемоданчике надо поделить на двоих!..
Дашка несколько раз затянулась сигаретой, вытерла влажные глаза, уже не стесняясь меня.
— Прости, Жора. Ты, похоже, человек неплохой. Но сейчас настроение у меня не то…
— Чем тебя утешить? — перебил я.
— Не сможешь.
— Кто, я?!
— Не горячись. И не пытайся соблазнить меня, как солдат кухарку.
Наверное, я нахмурился. Она подняла бокал, глядя мне в глаза, и я не устоял перед этим прекрасным улыбающимся женским лицом. Не бокал — бутылку бы выпил залпом.
Тем временем мимо нашего столика промелькнул какой-то иностранец. Он сбавил шаг — может, хотел остановиться, — но потом поклонился и отошел. Дашка едва заметно ему кивнула. Верно, ее сдержанность остановила его, иначе он бы наверняка изъявил желание сесть за наш стол.
Я посмотрел ему вслед: широкая спина, представительная фигура, походка человека, который в любой иностранной гостинице — как дома. Для такого самообладания нужна и солидная подоплека.
Он сел так, чтобы нас видеть.
— Не смотри на него зверским взглядом! — сказала Дашка. — Это старый знакомый.
— И его слюни ты терпела?
— Ну зачем ты?.. Каждый зарабатывает, как может.
— Кажется, ты не голодала.
— А ты что, с голодухи грабежами занимаешься?
— Сказки! Выдумываешь какие-то грабежи, да еще голос повышаешь. Услышит кто-нибудь — и поверит, чего доброго.
— Послушай-ка, Жора. Не колышут меня ни твои запугивания, ни приказ твоего приятеля задушить меня…
— Тогда иди в милицию!
— Почему бы и нет?
Дашка дерзко смотрела на меня широко открытыми глазами. В Софии она выглядела такой невинной девчонкой, такой пацанкой. А оказалось — оса, и глаза у нее — как осиные жала. Терпеть не могу, когда такие глаза целятся в меня, словно дула охотничьего ружья. Нервы барахлят. Она действительно может пойти в милицию. Проблема в том, докуда после сеть раскинут. Так и до меня доберутся. Сколько ни хитри, следователи поймут, зачем я сюда с этой девицей приехал. Нет, пора вылезать из чужой истории, пора действовать. Завтра пройдемся по бережку моря…
Мы закончили ужин. Не о чем было говорить. Не на что было смотреть в этом пустом ресторанном зале.
Я оплатил счет, и мы пошли к лифту. Дашка остановилась.
— Ты куда?
— Проводить тебя.
— Я не заблужусь. Найду дорогу.
Голос у нее был таким, что спорить не стоило.
Я пожелал ей спокойной ночи и не стал ждать, пока она войдет в лифт. Черт с тобой, думаю. Катись к своему белобрысому иностранцу, мне все едино. Получи свой доллар и успокой свои нервишки.
У выхода я обратил внимание, что на смену заступил другой портье. Он так и впился в меня взглядом, а потом засмеялся, и только тогда я его узнал — Зануда. Мой ровесник. Вышел из тюрьмы полгода назад.
— Жора, друг! Что ты здесь делаешь-то?
— Трачу деньги, заработанные там.
— Ты с женщиной?
— Знакомая. Как видишь, оставила меня на мели. А ты?
— Вкалываю вот. Не могу пока вернуться на свою работу. Год не имею права быть подотчетным лицом.
