Грация Деледда - Мать
Он еще раз по-военному отдал честь и удалился. Собака, как бы подражая хозяину, тоже подавила недовольство и, злая, пошла за ним, поджав хвост, но больше не рычала, только обернулась к священнику и посмотрела на него своими лютыми звериными глазами.
Пройдя еще немного, священник увидел на площади Антиоко, сидевшего на ограде в трепещущей тени вяза. Приготовив все, что нужно для отходного причастия, он ждал священника и, увидев его, побежал, опережая, в ризницу со стихарем в руках.
Вскоре оба были готовы: священник в стихаре и епитрахили нес серебряную чашу с елеем, а Антиоко в длинном до земли красном плаще раскрыл зонт из парчи с золотой бахромой и старался, чтобы и священник и серебряная чаша с елеем были в его тени, сам же он при ярком солнечном свете выглядел еще более красным по контрасту с черно-белой фигурой священника. Строгая, почти трагическая серьезность была написана на его лице. Ему казалось, что это он — рыцарь дарохранительницы, именно ему бог поручил миссию защищать святую чашу с елеем. Это, однако, не мешало ему втихомолку посмеиваться над стариками, которые, завидев причастие, вставали с ограды и падали ниц, и над мальчишками, которые становились на колени лицом к парапету, а не к священнику. Они, правда, тут же вскакивали и бежали следом. Антиоко звонил в колокольчик у каждой двери, чтобы известить людей о том, что мимо проходит господь бог. Сразу же принимались лаять собаки, затихал шум ткацких станков, женщины высовывали из окон свои крупные головы, выходили на террасы, и все село приходило в возбуждение от соприкосновения с таинством.
Какая-то женщина, поднимавшаяся от фонтана с кувшином воды на голове, остановилась, поставила ношу на землю и опустилась рядом с нею на колени.
И священник побледнел: он узнал одну из служанок Аньезе. Вот этой водой Аньезе умоет свои слезы. И ему показалось, что кувшин, из которого пролилась вода, тоже плачет. Его охватило такое смятение, что он еще крепче сжал в руках серебряную чашу, словно пытаясь удержаться за нее.
По мере того как они приближались к жилищу старика, мальчишек, бежавших следом, становилось все больше. Дом стоял внизу, там, где дорога уже вступала в долину. Это было высокое строение, сложенное из сланца, с одним только оконцем без стекол, с маленьким немощеным двориком, окруженным невысокой каменной оградой.
Дверь была распахнута, священник знал, что больной лежит в одежде на циновке[2] на земляном полу, и вошел в комнату с молитвой, а Антиоко закрыл зонтик и сильнее зазвонил в колокольчик, отмахиваясь им от мальчишек, словно от мух. Но на циновке никто не лежал, комната была пуста. Может быть, больной согласился лечь в постель или его, обессиленного, без труда перенесли в нее.
Священник толкнул дверь в другую комнату, но и там никого не оказалось. Тогда он выглянул во двор и увидел внучку старика — хромая, еле переводя дыхание, она спускалась по дороге с бутылкой в руке. Она бегала к стражнику за лекарством.
— Где больной? — спросил священник, когда она вошла, осеняя себя крестным знамением. Не видя дедушки на циновке, она в изумлении вытаращила глаза и испуганно закричала.
Мальчишки попрыгали с ограды во двор и подошли вплотную к двери, но так как Антиоко отгонял их, они стали задирать его и дергать за плащ. Когда же священник, осмотрев вместе с хромоногой девушкой другие комнаты, появился на пороге все с той же серебряной чашей в руках, они приумолкли и отошли подальше.
— Его нет! Куда же он подевался? — вопила внучка старика, носясь по дому.
Тогда малыш, который самым последним свернул с тропинки к дому, выступил вперед и, заложив руки в карманы, спокойно сказал:
— Царя ищете? Он пошел вниз.
— Куда?
— Вниз, — повторил малыш, кивая в сторону долины.
Внучка, прихрамывая, бросилась вниз по тропинке, мальчишки — за ней. Священник знаком велел Антиоко открыть зонт, и оба не спеша, серьезные и молчаливые, двинулись обратно в церковь, а люди выходили на улицы, — известие о бегстве старика передавалось из уст в уста.
Пауло вернулся в свою тихую столовую, мать накрывала на стол. Слава богу, хоть было о чем поговорить — о бегстве Царя Никодемо. Антиоко, отнеся в ризницу чашу, мешок и плащ, побежал вниз узнать, как дела. Он вернулся, принеся какие-то странные новости: старик исчез, и поговаривали, что его увезли какие-то родственники, которые хотели завладеть его богатством. Кто-то пошутил: «Говорят, с плоскогорья спустились его собака и орел и унесли его с собой».
— В собаку не верю, а вот насчет орла смеяться не стоит. Когда я был маленьким, сам видел, как орел унес с нашего двора тяжеленного барана.
Сбегав еще раз вниз, Антиоко принес известие о том, что больного нагнали на дороге, когда он возвращался на плоскогорье, чтобы умереть там. Он шел в сильнейшей лихорадке, как лунатик, и чтоб не сердить его — не дай бог станет хуже, — родственники довели его до самой хижины.
— Садись и поешь, — приказал мальчику священник.
Антиоко занял прежнее место за столом, однако сначала взглянул на мать священника, чтобы понять, как она посмотрит на это.
Она улыбнулась ему и кивнула, чтобы слушался. И ему показалось, что он стал членом их семьи.
Ему, наивной душе, и невдомек было, что мать и сын, поговорив о бегстве старика, боялись остаться одни. Мать то и дело замечала, что блуждающий, тревожный взгляд сына вдруг останавливается и делается твердым и бесстрастным, подобно камню, из-за беспросветного мрака, охватившего его душу. И он тоже вздрагивал, видя, что она наблюдает за ним и догадывается о его переживаниях.
Подав еду, она больше не входила в столовую.
В полдень снова подул ветер, но легкий и теплый, западный, от него лишь слегка трепетала, поблескивая, листва кустарника, что рос на скале. Вся комнатка оживилась игрой отблесков этой листвы и переливчатым светом, падающим из оконца под потолком, в котором виднелось небо, пересеченное серебристыми струнами тонких облачков, и казалось, ветер играет на них свою нежную музыку.
Вдруг раздался стук в дверь, и очарования как не бывало. Антиоко побежал открыть. Молодая вдова, бледная, с испугом в больших черных глазах, хотела поговорить со священником, а маленькая девочка, которую она крепко держала за руку, тянула ее назад и вся выкручивалась при этом. Ее черные волосы выбивались из-под красного платка, и на мертвенно-бледном лице горели, словно у дикой кошки, зеленые глаза.
— Она больна, — сказала вдова, — я хочу попросить священника, чтобы он прочитал Евангелие и изгнал злого духа, который вселился в нее.
Антиоко, приоткрыв дверь, немного растерялся и даже испугался. Не время теперь беспокоить священника по таким делам. Однако девочка, которая продолжала выкручиваться и, стремясь вырваться, пыталась укусить мать за руку, вызывала жалость и тревогу.
— В нее вселился злой дух! — прошептала мать, краснея от стыда.
Тогда Антиоко, уже не колеблясь, впустил ее и даже помог ввести девочку, которая цеплялась за дверной косяк.
Узнав, о чем идет речь, — третий день уже, как маленькая больная находилась в таком возбужденном состоянии, пыталась убежать и оставалась глухой ко всем увещеваниям, — священник велел подвести ее ближе, взял за плечи, осмотрел глаза и рот.
— Наверное, долго была на солнце? — спросил он.
— Нет, дело не в этом, — тихо ответила мать. — Я думаю, в нее вселился злой дух. Вот, — добавила она со слезами, — теперь моя девочка это уже два существа.
Священник встал с намерением пройти в свою комнату за Евангелием, но тут же раздумал и послал туда Антиоко.
Книгу раскрыли на столе, и священник, возложив руку на голову девочки, которую мать крепко держала, опустившись на колени, принялся читать:
— «…И тогда Христос прибыл в страну Гаргесинскую, реченную Галилеей. И когда он сошел с лодки, его встретил бесноватый, вышедший из пещеры, где погребали мертвых. Был он наг и вид имел свирепый. И когда он увидел Христа, закричал громко: „Иисус, сын божий, что тебе до меня? Что общего есть между нами? Зачем пришел ты сюда мучить меня?“»
Антиоко перевернул страницу, смотря на руку священника, лежавшую на столе, и на словах «Что общего есть между нами?» заметил, что рука эта слегка задрожала. Он тут же взглянул на священника и увидел, что его глаза полны слез.
Охваченный сильным волнением, мальчик тоже опустился на колени рядом с вдовой, не переставая держать книгу, и подумал: «Он — самый добрый человек на свете. Он плачет, читая слова божии». И не решался больше поднять на него глаза, только свободной рукой дергал девочку за юбку, чтобы она тоже опустилась на колени, правда, с тайным опасением, что злой дух, выйдя из нее, переселится в него.
Одержимая злым духом девочка перестала выкручиваться. Она выпрямилась и, казалось, стала выше ростом, вытянула тонкую шею, выпятила подбородок над узлом красного платка и устремила глаза на священника. Рот у нее открылся, и казалось, слова Евангелия и шелест листвы на скале зачаровали ее. Внезапно, стоило Антиоко посильнее дернуть за платье, она тоже опустилась на колени. Рука священника, которую он держал на ее голове, повисла в воздухе, голос его задрожал.
