Марина Анашкевич - О, Брат
И бросил врану кусок добычи своей.
— Не стану убивать тебя, и останется тебе после трапез моих. И в городе моем совьешь гнездо, и потомство твое будет ходить между голубями. И смешавшись, станете цветом одним. И не скажут: вот, голубь белый, или вот, ворон черный, ибо все одно будет. Серым, как камень.
И сделаю в городе четверо врат, чтобы, войдя в одни, выйти в другие. И поставлю четыре башни, и каждой дам сторожа.
Где же найду источник вод подземных, установлю святилище, и положу змею охранять вход в него. И будет та змея сборщиком даров, чтобы не приближался к источнику хотящий воды, если не положит платы. Только Каин не будет платить до конца дней его, ибо уплатил Дарующему за дождь. И цена эта велика.
Так говорил Каин с вороном, и молчал ворон. И не клевал мяса брошенного, и смотрел вдаль, на запад …
13
И пришло время торжества камней. И теснили деревья растущие, и уступали те, страшась объятий каменных. Лишь Каин не трепетал их и стремился сомкнуть кольцо, чтобы жить в скорлупе гигантской. И таскал камни с утра до вечера, и прилаживал боками друг к другу. И когда отесывал, не стонали, лишь удары глухие тревожили землю.
И смеясь, говорил пространству:
— Слушайте, меня, горы, внимайте, мне, холмы! Или крик громоздящихся не по вкусу вам? Нет свирели у губ моих, нечем мне усладить слух ваш! И нет голубя на плече моем, разве каркающий ворковать начнет?
И ходил ворон рядом, волоча крыло, и делился с ним Каин трапезой своей, и оставалось еще. И много слетелось каркающих в вышине, и кружили над местом, и вечером складывали крылья свои, чтоб предаться размышлениям о дневных трудах. И казались молящимися в час вечерний, и раздражали Каина видом своим, и говорил так: «Бремя молитвы слагаю с себя, ибо что мне от возношения слов моих? Голос мой отрезан от высот; все равно падут камнем на землю».
И был вечер, и была ночь, и явление утра после ночи, и увидел дело рук своих. Вот, оделось пространство в ризы каменные, ибо не стало леса, но стал град. И лежали вокруг деревья, вырванные из недр земных, и корни их взывали к глубинам небесным.
И тогда сказал Каин Каину:
— Что тебе в первенстве твоем? Один ты, повелитель камней. И первый, и последний ты один. И будешь валить лес, и сжигать древо за древом, ибо земля навсегда охладела к тебе…
И сомкнулись четыре стены, и сел возле огня Каин, что пылал жарко. И смотрел на множество языков его, как мгновенно пожирает пищу свою. И сказал поедающему:
— Ненасытен ты, и без пищи умрешь; и положу пределы тебе, жадности твоей, и будешь служить мне, давая тепло.
И шипел огонь, и метал искры свои, и взлетев, разбивались о камень. И был вой ветра снаружи; и рык зверя, вокруг ходящего, вторил ему. И росло торжество внутри Каина: нет ничего надежнее камня. И плоть зверя — трапеза моя, и постель моя — шкура его. Вот, нет зверя, но кожа его сохраняет тепло, и жар плоти моей слился с теплом жертвы моей! Вот, полосы его под ногами моими, и узоры шкур многих устилают стены и пол!
Так говорил Каин ночью долгой и не гасил огня и ворочался на ложе своем, ибо помнили плечи тяжесть плит. И веки были тяжелее камня, и близко была трещина сна, но не мог проникнуть в нее, ибо стала узкой для него, и тревожил вздохами врана черного: вот, хотел покоя, но не шел, ибо третий проник сквозь стены — то страх ночевал в них. И не мог Каин прогнать его, и видел, как прячется в узорах и пятнах, в блеске крыла вранова. И тишина давила со всех сторон.
И спросил Каин окружавшую тихо:
— Кто изгнал покой из стен моих? Кто низводит меня к царю ужасов?..
И стал придираться к товарищу спящему:
— Прячешь голову под крылом своим, но разве спастись под крылом от страха? Не помощник ты мне и не брат мой, и не знаю, зачем держу врага подле, разрешаю быть в жилище моем. Видел я, как клевал ты глаза у добычи моей. Знаю, ворон, ждешь часа — и придет, и лишишь меня глаз моих… И когда говоришь со своими, слышу в карканье вашем: «Разве топтали овцы Авелевы посевы Каина?» Все, все сговорились против меня — даже племя черное! Нет мне мира и нет мне покоя! Ибо кричал: «Обида!» — и не слушали. Взывал к разуму их и не внимали! Разве на камне вырезать слова мои: яд таил Авель, брат мой, под языком сладкоречивым, желчь аспида внутри, и это имение свое выдавал за ручьи и реки, текущие молоком и медом; око змеи скрывал под оком голубиным; высиживал яйца змеиные, ткал паутину молитв своих. Скорпиону подобен был брат мой Авель, ибо коварством хотел возвысить себя надо мною! И говорил мне: прежде чем ступить ногою, всегда спрошу разрешения на вход и позволения на выход… Сам же всего лишил меня: и родных, и земли моей, и силы моей!!! И слышал в молчании его, и видел в улыбке его: светел я, а ты темен, разве ты Каин, муж сильный? ты — тень моя!
Кто опечалится о брате таком, кто захочет свирели его, яд источающей? Пусть же исчезнет из памяти моей как с земли моей, и имени его не будет на площади! Вот я, и где он? И никто не отнимет первенства Каинова, и многие произойдут от меня, и ни единого — от брата, ибо тяжел, как камень, закон земной: младший наследует после старшего.
И сказав, замолчал, ибо слов сказанных было в достатке. Но слух Каина был на страже, и слышал — идет к нему из тишины, и невидимые цепляются за него, и отдирать надо руки хватающих. Вот, кто–то сильный тянет к себе, не в обличье зверя и не в человеческом, а в виде воды бурлящей. Вот, стены стронулись с места, и ноги Каина стали отдельно, и руки его были далеко. И тогда сокрыл лицо в тепле шкуры, в узорах ее, и блуждал взор его в лабиринте полос бело–черных. И сплеталось причудливо белое с черным, и сходились и расходились круги, большие и малые; и там, где сужалось светлое, ширилось черное сразу, и где уступало темное, царствовал свет… И кружилось в водовороте множество лиц, и устрашился их: вот, кто–то рукой неумелой лепил их из глины, и оставлял их незавершенными, и жизнь не входила в них…
И услышал стук в тишине, и понял: вернулось сердце; вот, громко билось в груди его. И поймал ладонью своей стучащее:
— Здесь ты. Со мной. Вот, стучишь гостем непрошенным, но стоишь не снаружи, а внутри. Зачем ты вернулся, странник бездны? Вот, стонешь, как женщина, и трепещешь в страхе, бьешься о стены плоти моей… В стенах двойных не знаешь покоя, и не дано тебе спокойствие камня. Знай, вырву тебя рукой своей, и брошу ворону этому!!!
И стихало сердце, но сжимал его вновь приходящий ночью, и шептал в щели плоти Каиновой: «Подстелю под тебя пепел и рубище, и пошлю внутрь тебя грозу сухую, и будут молнии в груди, и схватки страшные среди них. И будешь содрогаться как земля, как бесплодное лоно ее под ударами неба, и выйдут лишь камни из недр твоих, и погибнет в огне сотворенное Каином, и станешь молить о водах смягчающих… И пока не узришь образ конца в недвижности камня, не увидеть тебе начала времен — в росте живом, в прорастании семени…»
И билось сердце, и просило слез, но глумился Каин над сердцем живым:
— Не земледелец я, но корчующий пни! Не дождешься дождя из глаз моих — разве песок, попавший в глазницы, вызовет слезы! Я же не женщина, чтоб увлажнять грудь свою! И велю тебе: умерь удары! О, если бы мог исторгнуть тебя, сделать камнем, если б изгнать мог гонящего кровь мою!
И встряхнулся ворон в углу своем темном, и перо уронил, и блестело, и казалось оно Каину белым. И жар был внутри человека сильнее огня в очаге, и метался Каин на ложе своем, и отбрасывал шкуры. И звал Еву, матерь свою, повторял беспрерывно имя ее; и не шла, только память прислала лице ее. И когда тянул руки, отдалялось, и не мог удержать его памятью больше, но пришли к нему вдруг и покой, и прохлада. И стих Каин на ложе узорном, и познал во сне силу памяти человеческой, ибо открывала двери, и входил…
И увидел луг зеленый, и идут вместе с братом в травах высоких, — первородный по первородству его, младший по молодости его. И стебли трав тех по пояс Каину, Авелю же по грудь, иба малы еще оба, и не достиг первый плеча Адамова, а второй — чресел его.
И ушли далеко от дома, и мысль вилась вкруг головы Каина слепнем назойливым: «Вот, травы мне по пояс, а ему по грудь, и станет проситься на руки мне, ибо не осилить ему путь обратный, и зачем только увязался за мной? Говорил же ему: не ходи, сиди в стенах дома!»
И зашли в травы непроходимые, и шедший первым разводил их телом своим, и сходясь снова, хлестали лицо идущего сзади, и не уклонялся. И рвал Каин осоку рукою безжалостной, и отбрасывал прочь. И увидел Авель стебли красные, — вот, легли на ладонь брата по всей ширине ее, и глаза его увлажнились сильно. Каин же отер кровь с ладоней своих и смеялся над братом, так легко отпускавшем слезы на волю: «Глупый брат, что ты плачешь о коже ладоней моих, лучше взгляни на щеки свои».
И высохли быстро, как дождь при солнце, и сиял снова всем лицом своим детским, лишь ресницы отбросили тень на него.