Андрей Гуляшки - Убийство на улице Чехова
Обзор книги Андрей Гуляшки - Убийство на улице Чехова
Андрей Гуляшки
Убийство на улице Чехова
© Андрей Гуляшки, c/o Jusautor, Sofia, 1985
Перевод Александра Никольского
Глава первая
РАССКАЗ ДОКТОРА АНАСТАСИЯ БУКОВА
В гостиной профессора Ивана Астарджиева мы сидели втроем: Надя Астарджиева, по мужу Кодова, — дочь профессора; Веселин Любенов — самый молодой в нашем институте, лаборант, сотрудник Астарджиева; моя милость — бывший ветеринарный врач из села Момчилово, Анастасий Буков, в настоящее время бактериолог, также сотрудник профессора.
В момент, когда начинается наш рассказ, хозяин дома разговаривал по телефону в прихожей. Какой-то бестактный или просто ничего не соображающий человек позволил себе побеспокоить профессора в это довольно позднее время — старинные часы с маятником только что пробили одиннадцать.
Повторяю, мы, трое из приглашенных, сидели в гостиной. Когда часы пробили одиннадцатый раз, двоих гостей в комнате не было. Доктор Петр Беровский (помощник профессора и его первый заместитель) искал минеральную воду на кухне и, кто знает почему, задержался там, хотя минералка стояла на самом видном месте, на кухонном столе. А Красимир Кодов (Краси, муж Нади Астарджиевой) спустился в подвал и пропал там — как в воду канул. Послал его в подвал сам профессор, чтобы он налил еще один кувшин вина из большой дамаджаны[1] и отрезал еще один кусок от копченого окорока (эти деликатесы профессор держал внизу, в темноте и холоде, чтобы не испортились на кухне, где из-за парового отопления всегда было тепло).
В тот вечер, на рождество по старому стилю, профессор Иван Астарджиев, который уже много лет был вдовцом, собрал нас на свои именины. Он жил один, и в его доме редко собирались гости.
Итак, когда старинные часы мелодично пробили одиннадцать раз, доктора Петра Беровского и Кодова в гостиной не было.
Я в тот вечер был рассеянным и немного раздосадованным, в типичном для старого холостяка состоянии, но при каждом удобном случае старался поймать взгляд Нади Астарджиевой, по мужу Кодовой. Глаза у нее оригинальные — цвета изумруда, с золотистыми точечками вокруг зрачка. Я был рассеян, взволнован, а почему — не знаю. Мало ли что могло взволновать много повидавшего и пережившего на своем веку старого холостяка? Просто он рассеян, и ему одновременно и немного скучно, и немного грустно, и черт его знает что еще. Вот, например, всплыло в памяти давнишнее воспоминание — может, и не само воспоминание так меня взволновало, а то, что возникло оно совершенно неожиданно. Помните ли вы Христину, дочь деда Рангела из села Кестен, эту маленькую очаровательную дикарку, которая ни разу не пожелала взглянуть на меня дружелюбно, хотя я декламировал ей известное стихотворение Эдгара По «Леонели» и пытался (с самыми, конечно, невинными намерениями) подарить чудесное ожерелье из драгоценных бус? И у Христины из села Кестен были такие же глаза, как у Нади, только не зеленые, а небесно-голубые, но золотые точечки вокруг зрачков — точно такие же… Как ни был я рассеян, но я не мог не отдавать себе отчета в том, что глаза Нади Астарджиевой-Кодовой излучали особый свет, похожий на свет, который излучали глаза моего бывшего друга Христины.
— Налить вам рюмочку коньяку? — спросил я.
В этот вечер я впервые заговорил с Надей, а чувство было такое, будто мы давно уже разговариваем.
Но тут случилось вот что.
Дверь в гостиную с треском распахнулась, и на пороге появился Красимир Кодов, Краси. Но какой Краси, господи! На смуглый загар его мужественного лица легла зеленоватая тень, точно на него набросили прозрачную какую-то ткань; в желтых глазах (которые бывали когда ласково-хитрыми, кошачьими, а когда и бесцеремонно наглыми) застыло выражение сильнейшего возбуждения и в то же время отчаянного страха, как у животного, угодившего в капкан. Этот плечистый здоровяк стоял в проеме двери с раскинутыми окровавленными руками, словно распятый на невидимом кресте, и ужасные кровавые пятна лоснились на полях его клетчатого спортивного пиджака.
— Профессор убит!..
Крик этот, глухой и хриплый, был похож на свистящий шепот — будто суфлер подавал реплику стоящему в глубине сцены актеру.
Надя страшно завизжала (как визжит, наверное, любая женщина, увидевшая вдруг окровавленного человека).
— Как это убит? — удивленно спросил доктор Петр Беровский, который влетел в гостиную вслед за окровавленным Краси.
Петр ходил на кухню за минеральной водой и, хотя бутылки с минералкой стояли на столе, необъяснимо долго блуждал там, пока их нашел. Ему, как и Краси, было лет сорок, но в отличие от него доктор уже начинает полнеть. Глаза его напоминают мне закрытую дверь кабинета, где врач занимается частной практикой, — дверь, окрашенную грязно-серой краской. Разумеется, это представление неверно — доктор Беровский не имеет дела ни с какими больными и не занимается никакой частной практикой — он бактериолог.
— Как это — убит?! — повторил он таким тоном, словно Краси непристойно шутил с ним.
— А так! — ответил Кодов, опустив наконец свои раскинутые в стороны руки. При этом с пальцев правой стекло на лакированный порог несколько густых темных капель. — Кто-то воткнул ему нож в спину!
Веселин Любенов, лаборант, вскочил с места, оттолкнул Краси и бросился в прихожую. Доктор Беровский — на отяжелевших, негнущихся ногах — за ним. Надя сидела в своем кресле как сонная, согнувшись и наклонясь вперед. Она потеряла сознание в момент, когда ее муж произнес эту страшную фразу: «Профессор убит!»
Лишь я сохранял спокойствие и держался совершенно невозмутимо. Правда, комната немного качалась перед глазами, но это обманчивое представление объяснялось, естественно, рюмкой коньяку, которую я накануне выпил. Я с давних пор плохо переношу спиртное.
Любенов и Беровский быстро возвратились, и мне вдруг показалось, что оба пристально на меня смотрят: может, им было странно, что я спокойно сижу на своем месте. Они знали меня недавно и представить себе не могли, какие крепкие у меня нервы.
Доктор Беровский, достав носовой платок, начал старательно вытирать кровь, попавшую ему на руку, когда он щупал пульс убитого.
— Пойду в милицию, — сказал он. — Это дело надо немедленно расследовать. И специалисты нужны — высокого ранга. Я знаю кое-кого…
Он повернулся к выходу, но Любенов загородил ему дорогу.
— Не стоит труда, — сказал он, и на лице его появилось такое решительное выражение, будто он стал начальником Беровского, а тот — его подчиненным.
— Что такое?! — нахмурился Беровский, который, как и все начальники в мире, не терпел, чтобы ему отдавали распоряжения люди ниже его по чину.
— Никто не должен выходить из квартиры, — сказал Любенов. — Таков порядок. Пока не прибудет милиция.
— Да чтоб явилась милиция, надо ведь ее вызвать! — повысил голос Беровский.
— Вызовем по телефону, — сказал Любенов.
— Ага! — кивнул Беровский. — Понимаю ваши соображения, молодой человек… Ведь если я совершил это грязное дело, то, выйдя на улицу, могу броситься со всех ног наутек? Или уничтожить компрометирующие меня следы? Вы правы. — И, кивнув Любенову в сторону прихожей, добавил: — Так иди звони! Чего же ты ждешь?
Любенов вышел в прихожую к телефону, а я, словно чувствуя себя виноватым за все происшедшее, подсел к Наде. Она сидела в кресле, низко опустив голову, согнувшись, похожая на забытую, никому не нужную вещь…
2
Я отнес Надю, потерявшую сознание, в спальню профессора. Будь я волшебником, имей я власть над расстоянием, я бы удлинил путь между гостиной и спальней по крайней мере на километр. Не потому, что я нес на руках и в силу необходимости прижимал к своей груди прекрасную женщину, прости меня, господи! Просто я хотел бы отдалить ту ужасную минуту, когда она придет в себя. Как и большинство торговых работников, Надя, вероятно, не была такой уж сентиментальной и вряд ли безумно любила отца, но все же я боялся ее пробуждения. Мне хотелось, чтобы она пришла в сознание, когда в квартире будет уже полный порядок: тело отвезут в морг, кровь в прихожей отмоют, а собственный супруг Нади примет более или менее нормальный вид… Увы, спальня профессора находилась всего в трех-четырех шагах от гостиной. Можно было бы, конечно, задать мне следующий вопрос: почему Краси, законный супруг, не отнес свою жену в спальню, почему это сделал я? Если кто-нибудь думает, что мы с Краси состязались в благородстве, то он жестоко ошибается. О чем вы говорите! Красимир был в тот момент не в состоянии поднять даже булавку, не то что свою жену! Он был как помешанный. Подчеркиваю: как помешанный, потому что, посудите, шутка ли — споткнуться о своего тестя, валяющегося на полу с ножом в спине? Это, уверяю вас, зловещая картина, и не возражайте. Потому что каких я только не видел ужасов за долгую жизнь — уж я-то хорошо знаю, что говорю. Я, например, видел лошадей с вздутыми, точно гигантские мехи, животами и с мордами, оскаленными в предсмертных судорогах. Потрясающие картины, ей-богу! Но поверьте, что увидеть своего тестя с воткнутым в спину ножом еще страшнее, и такую картину не каждый сможет выдержать. Надо помнить также, что Краси был пьян. Позже, перед следственными органами, он признал, что в подвале один выпил полкувшина вина. Вроде бы немного, однако, если добавить к нему вино, выпитое раньше, общее его количество составит около литра — доза более чем достаточная, чтобы человеку ужасные вещи казались еще более ужасными, нежели на самом деле. Ужасная картина, какую представлял собой заколотый профессор, казалась Краси во сто крат более ужасной, и поэтому не надо удивляться, что в тот момент Красимир не заметил обморока своей жены, не надо винить его в том, что он не пришел к ней на помощь.
