Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт
– Ты больше не пойдешь в школу?! – удивилась Акали, тоже начавшая снимать свое платье. – Это очень глупо! Ты ведь одна из лучших учениц.
– Тише! Мы разбудим малышей, если будем разговаривать так громко, – сказала Киона. – Давайте уляжемся в кровати побыстрее и затем продолжим наш разговор.
Вскоре они уже выключили свет. Комната погрузилась в полумрак, в котором чувствовалось что-то заговорщическое. Лунные лучи, пробиваясь сквозь розовые льняные занавески, заливали комнату тусклым светом.
– Лоранс, – прошептала Киона, – мне жаль, но Мари-Нутта не вернется сюда к Рождеству. Она останется в Квебеке, у Бадетты, и будет жить там и в следующем году. Мин и Тошан поначалу будут возражать, но в конце концов согласятся. Твоя сестра станет ходить там в школу и одновременно работать в газете «Солей». Это самый лучший путь к осуществлению ее мечты – стать репортером.
– О-о, нет, нет! Это она тебе сказала или ты сама узнала?
– Я сама об этом узнала – несомненно, потому, что она об этом размышляла во время недавней вечеринки. Или же я это просто предчувствую.
– Быть такой, как ты, – это очень странно, Киона, – сказала Акали. – Получается, что ни у кого от тебя не может быть секретов. Прошлое людей, их будущее, их чувства, их самые постыдные мысли – ничего из этого нельзя от тебя утаить. Однако я знаю, что тебе самой трудно это вытерпеть. Ты ведь частенько плакала оттого, что не родилась самой обычной девочкой.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем будильника. Опечалившись из-за известия о том, что ее сестра-близняшка не собирается возвращаться, Лоранс размышляла, как бы заставить ее изменить свое решение. Ей даже захотелось и самой поехать учиться в Квебек. Ее вывел из задумчивости тихий голос Кионы.
– Когда я была маленькой девочкой, я очень болезненно воспринимала удивительные проявления моего природного дара, – стала рассказывать Киона. – Я не люблю это слово, потому что вообще-то у меня нет никакого дара. Лучше говорить, что у меня есть необыкновенные способности. Весьма необыкновенные. Поначалу, если у меня начиналось видение, я пугалась, у меня затуманивалось сознание, я испытывала сильное недомогание… Особенно тогда, когда я чувствовала, что какая-то опасность угрожала кому-нибудь из тех, кого я люблю, например Тошану или Луи. Вчера утром в тот момент, когда мне удалось увидеть Лоранс, которая плыла по озеру, у меня началось головокружение. Однако эти болезненные ощущения уже не такие сильные, как раньше, и теперь я, похоже, могу с ними справляться. Кроме того, я, к счастью, вижу и предвижу далеко не всё и не всегда. Я могла бы также сказать: «К несчастью». Я не смогла спасти свою маму, потому что ничего не предчувствовала в то утро, когда пришли полицейские – пришли, чтобы отвезти меня в тот ужасный интернат. Я не знала наперед, что лошадь полицейского, который будет меня увозить, брыкнется и попадет копытом по моей маме и что моя мама от этого умрет. Иногда, еще девочкой, я видела какие-то будущие события, но смысл их оставался для меня скрытым. Мне помнится, как-то раз Симон Маруа и Шарлотта принесли мне маленькую елочку на Рождество. Я тогда сказала Шарлотте, что у меня было видение: я видела ее в белом подвенечном платье. Она решила, что это видение связано с ее будущим бракосочетанием с Симоном. Однако я не видела в своем видении лицо ее будущего мужа и не знала, что Симона убьют в концентрационном лагере… В общем, я иногда и сама толком не могу разобраться в своих видениях.
– А Эстер? – спросила Лоранс. – Почему ты обняла ее во вторник вечером? Ты была при этом так потрясена, что едва не расплакалась.
– А кто такая Эстер? – спросила Акали. – Все говорили о ней за ужином, но я не решилась спросить, кто она. Мадам Лора сдает ей внаем комнату, да?
Киона ответила не сразу. Едва она вспомнила о своей первой встрече с Эстер, как ее сердце болезненно сжалось, потому что в ее памяти воскресли воспоминания о тех бедах и горестях, которые пришлось когда-то пережить Эстер и которые удалось ослабить в сознании Эстер ей, Кионе.
– Эстер Штернберг – еврейка, – сказала она дрожащим голосом. – Она угодила в концентрационный лагерь и сумела там выжить. Как только я подошла к ней, я почувствовала, через какие ужасы она прошла, увидела жуткие сцены из ее жизни, ощутила перенесенные ею невообразимые физические и душевные страдания. Я должна ей помочь, должна хоть немного облегчить ей душу, хотя полностью это сделать мне никогда не удастся. Она не сможет забыть того, что пережила.
– Боже мой! Она настоящая страдалица… – вздохнула юная индианка.
– Овиду, возможно, удастся ее утешить, – не без ехидства вставила Лоранс. – Киона, ты могла бы мне сказать, поженятся ли эти двое когда-нибудь в будущем? Я все еще его немного люблю, этого драгоценного учителя, но мыслю уже трезво. Я надеюсь, что встречу красивого парня, который будет моложе, чем он.
– Нет, я ничего не скажу, потому что не хочу ничего об этом знать, – сказала в ответ Киона. – Я, по крайней мере, могу себе такое позволить. Если я стараюсь не думать о каком-то человеке, то все, что его касается, остается для меня туманным и неведомым. Если же я концентрирую свои мысли на этом человеке, у меня начинаются видения о нем или же я догадываюсь о том, какие у него в голове мысли. А теперь давайте лучше поспим. Если, конечно, Акали вдруг не захочет нам кое в чем признаться.
– Ну хорошо, так и быть, – сказала Акали. – Его зовут Антельм. Он почтальон в Шикутими…
В комнате с противоположной стороны коридора Мадлен в то же самое время произнесла точно такие же слова:
– Его зовут Антельм. Он почтальон в Шикутими.
Эрмин с изумленным видом уставилась на нее своими большими глазами. Она сидела на кровати, и ее распущенные светлые волосы были освещены розоватым светом лампы.
– Акали влюбилась в мужчину, когда находилась в монастыре? – прошептала она. – Господи, а я думала, что послушниц в монастыре конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей удерживают от подобных авантюр!
– Моя дочь мне во всем призналась, когда мы прогуливались по берегу озера, – сообщила индианка, сидя на краю кровати в длинной белой ночной рубашке с большим воротником. – Тебе же известно, что она хотела стать учительницей. Настоятельница, зная об этом, доверила ей присматривать за младшими классами, и Акали стала водить их во время переменок на прогулки. При этом она несколько раз случайно наталкивалась на этого почтальона. В конце концов он прислал ей записку, в которой написал, что влюбился в нее с первого взгляда. Мало-помалу она сама стала искать встреч с ним и прониклась к нему определенными чувствами. И поэтому ее религиозные устремления очень быстро сошли на нет. Тем более что…
– Договаривай, Мадлен. Ты вполне можешь мне довериться.
– Я просто хотела сказать, что никогда не верила, будто Акали и в самом деле хочет посвятить себя Богу. Мин, прости меня, я скрывала от тебя кое-что на протяжении четырех лет. Моя дочь сначала поступила в школу домоводства в Робервале, а затем пошла в монастырь в Шикутими исключительно из-за своей безнадежной любви к Людвигу! Она видела в нем архангела Гавриила. Он казался ей не таким, как все остальные смертные. Она его почти боготворила.
Эрмин ошеломленно покачала головой: она никогда даже не подозревала обо всем этом.
– Боже мой, какое бессмысленное скрытничанье! – посетовала она. – Киона, конечно же, знала об этом уже давным-давно. Теперь мне понятно, о чем вы с ней сегодня шептались.
– Да, именно об этом. Киона сообщила мне о возвращении Акали, а я ведь до этого всячески старалась утаивать от нее то, что Людвиг приехал жить в Валь-Жальбер. Я опасалась худшего, но совершенно напрасно. Этот почтальон – Антельм Потвен – хочет жениться на Акали, но говорит, что не раньше, чем через год. Мин, я была бы этому только рада. Иметь возможность лелеять детей Акали – это для меня настоящее счастье!
Искренне радуясь подобному повороту в ходе событий, Эрмин схватила свою подругу за руки.
