Дьявол носит «Прада» - Вайсбергер Лорен

— В этом месяце исполняется год, Миранда.

— Чувствуете ли вы, что научились многому, что поможет вам в вашей дальнейшей работе?

Она впилась в меня взглядом, и я подавила возникшее было желание выпалить одним духом тысячу разных разностей, которым я «научилась»: отыскивать в газетном море одинокую заметку о каком-нибудь магазине или ресторане, при этом ничего не зная о предмете поиска; подлизываться к маленьким девочкам, которые в девять лет знали о жизни больше, чем мои родители; умолять, убеждать, запугивать, обхаживать, уговаривать, очаровывать всех — от иммигрантов-рассыльных из закусочной до главных редакторов крупных издательств, — всех, от кого я могла получить то, что ей нужно и когда это ей нужно. Ну и конечно, я научилась меньше чем за час справляться почти с любым, самым трудным заданием, потому что фразы «я не вполне уверена» или «это невозможно» во внимание не принимались. Да, сказать, что этот год мало чему меня научил, значило бы солгать.

— О, еще бы, — выдохнула я, — за один год работы у вас я узнала столько, сколько и надеяться не могла узнать в любом другом месте. Смотреть, как создается такой замечательный журнал — самый лучший журнал, — как все движется, как работают профессионалы… это так захватывающе. И вы дали мне возможность наблюдать, как вы руководите, как принимаете решения… О, это был восхитительный год! Я так благодарна вам, Миранда!

Да уж, благодарна — и за то, что у меня вот уже несколько месяцев болят два коренных зуба, но до сих пор не было возможности сходить к врачу. Это пустяки. Это не стоит обретенного мной умения разбираться в обувных шедеврах несравненного Джимми Чу!

Интересно, то, что я несу, хотя бы правдоподобно? Я украдкой глянула на нее и убедилась, что она вроде бы купилась. Слушала, сурово покачивая головой.

— Вы, должно быть, знаете, Ан-дре-а, что если в течение года мои девочки зарекомендуют себя с хорошей стороны, я считаю их готовыми к продвижению по службе.

Сердце у меня подпрыгнуло. Неужели свершилось? Неужели она уже все знает и уже забила для меня место в «Нью-йоркере»? Она, конечно, и понятия не имела, что я на все готова ради этой работы, но, может, она наводила справки?

— Относительно вас я сомневалась. Не думайте, будто я не видела, что у вас недостаточно рвения, и не замечала ваших недовольных взглядов и вздохов всякий раз, как я просила вас сделать то, что вы вовсе не были расположены делать. Хочется думать, это происходит от вашей незрелости, ибо во всем остальном вы показали себя довольно компетентной. Чем именно вы хотели бы заниматься?

Довольно компетентной! Да это было все равно как если бы она провозгласила, что я самая умная, смышленая, утонченная и талантливая девушка, с какой она когда-либо имела счастье быть знакомой. Миранда Пристли только что сказала, что я довольно компетентна!

— Видите ли, дело не в том, что я не люблю моду, конечно, люблю. Кто ее не любит? — поспешила я внести ясность, внимательно наблюдая за выражением ее лица, которое, по обыкновению, оставалось совершенно невозмутимым. — Просто я всегда мечтала писать. Мне кажется, это именно та область, в которой я могла бы проявить себя наилучшим образом.

Сложив руки на коленях, она смотрела в окно. Было совершенно очевидно, что этот продолжающийся не более сорока пяти секунд разговор уже начал утомлять ее и мне следует поторапливаться.

— Что ж, я не имею ни малейшего представления о том, какой из вас журналист, но и не имею ничего против того, чтобы это выяснить. Попробуйте себя на небольшом материале, скажем, театральной рецензии или заметке для раздела светских новостей. Естественно, в свободное от работы время, чтобы это не сказывалось на ваших непосредственных обязанностях.

— Конечно, конечно! Это замечательно!

Мы разговаривали, мы общались, и до сих пор не были даже упомянуты ни завтрак, ни химчистка. Все шло так хорошо, что грех было этим не воспользоваться, и я сказала:

— Больше всего я мечтаю когда-нибудь работать в «Нью-Йоркере».

Это новое известие пробудило начинающий угасать интерес, и она вновь изучающе уставилась на меня:

— Что вы там забыли? Сплошная трескотня и ничего больше.

Вопрос, вероятнее всего, был чисто риторический, и я сочла за благо придержать язык.

Время мое истекало — и потому, что мы подъезжали к отелю, и потому, что ее невесть откуда взявшийся интерес ко мне стремительно увядал. Она уже просматривала звонки, поступившие на ее мобильник, и все же продолжала говорить, словно бы про себя:

— Хм… «Нью-Йоркер»… «Конде наст»… [22]

Я с энтузиазмом закивала, но она на меня не смотрела.

— Да, я многих там знаю. Посмотрим, чем завершится поездка, и, возможно, по возращении я наведу справки.

Машина затормозила перед входом, и очень усталый на вид мсье Рено, опередив портье, лично открыл Миранде дверь.

— Дамы! Надеюсь, вы прекрасно провели время, — пропел он, изо всех сил стараясь улыбаться, несмотря на усталость.

— Завтра в девять утра мы едем на дефиле Кристиана Диора, нам понадобится машина. В восемь тридцать у меня деловой завтрак. Позаботьтесь, чтобы до этого времени меня никто не беспокоил, — сухо проговорила Миранда. Все намеки на ее человечность испарились, словно роса под солнцем. И не успела я придумать, чем лучше завершить наш разговор, как подлизаться к ней напоследок, а она уже шагнула к лифтам и скрылась внутри одного из них. Я с сочувствием глянула на мсье Рено и тоже вошла в лифт.

На туалетном столике меня уже ждал изящный серебряный поднос с чашкой горячего шоколада — чудесное завершение сказочного вечера. Что же это за ночь такая, нежданная-негаданная, ночь, в которую я чувствовала себя первой красавицей, танцевала с одним из самых потрясающих мужчин, каких только встречала в своей жизни; ночь, в которую сама Миранда Пристли сказала мне, что я довольно компетентна. У меня было ощущение, что гора наконец сдвинулась и что за все мои жертвы мне все же воздастся. Не раздеваясь, я повалилась на покрывало и уставилась в потолок; мне самой не верилось, что я так прямо и сказала Миранде, что хочу работать в «Нью-Йоркере», и она не рассмеялась и не накричала на меня. И не разозлилась. Она даже не издевалась надо мной, не говорила, какая я дурочка, что хочу делать карьеру где-то помимо «Подиума». Больше того, похоже было, — может, я и преувеличиваю, но вряд ли, — что она услышала меня и поняла. Поняла и согласилась. Это было непостижимо.

Я медленно разделась, стараясь не расплескать впечатления сегодняшнего вечера, снова и снова вспоминая, как Кристиан вел меня из комнаты в комнату, туда, где были музыка и танцы, как он смотрел на меня и как Миранда едва заметно кивнула, когда я сказала ей, чем именно я хотела бы заниматься. Чудесная ночь, одна из лучших за всю мою жизнь. На часах было уже половина четвертого, значит, половина десятого по нью-йоркскому времени — самое время застать Лили, пока она не ушла ужинать. Экранчик мобильника мигал, показывая, что мне оставлено сообщение, и, хотя в этом было мало удовольствия, я бодро вытянула из бювара листок почтовой бумаги «Ритца» и приготовилась записывать. Пусть мне предстоит прослушать кучу занудных требований от зануд всех мастей — это моя ночь, и ничто не в силах нарушить очарование этой сказки.

Первые три сообщения были от мсье Рено и его помощников, они подтверждали назначенные на завтра встречи, и ни один из них не забыл пожелать мне спокойной ночи. Они видели во мне человека, а не секретаршу Миранды Пристли, и я была им за это благодарна. Между третьим и четвертым сообщениями я поймала себя на том, что хочу и одновременно не хочу, чтобы какое-то из них оказалось от Алекса, — ну и, как и следовало ожидать, обрадовалась и занервничала, когда четвертое оказалось-таки от него.