Восемь белых ночей - Асиман Андре

Мне эта мысль пришлась по сердцу. Теперь не нужно было считать, что пойти я могу только с Кларой. Если Клара сегодня и появится – что ж, окажется, что я с Лорен, а если не с Лорен, то с друзьями, и, говоря по совести, мне куда лучше с добрыми друзьями, чем с ехидной Кларой, которая постоянно напоминает, как мало я ей нужен, у нее же столько друзей и мужчин, и вечно она таскается то в центр, то на окраины, чтобы я почувствовал себя ущербной далекой планетой, низведенной из ранга спутника до всего лишь астероида. Бог ведает, что там она рассказывает обо мне своим друзьям. Или она – как и я: никому ни слова, вдруг легкое дуновение сплетни погасит умирающий огонек дружбы? Молчи, улыбайся, двигайся дальше. Молчи, потому что умираешь от желания всем рассказать, но боишься, что никто ничего не поймет, а если поймут, окажется, что там и понимать-то было нечего, – ты не хочешь видеть, как надежда угасает, блекнет и грузным болидом, пикирующим к земле, в итоге плюхается средь мрачных безжизненных складчатых гор сибирской тундры. Молчи, потому что оба мы готовы признать, что действительно ничего не было.

И все же Клара опешит, увидев меня с Лорен там, где – это мы оба знаем – мы собирались встретиться, если все иные планы не сработают. Этот зарок нерушим.

Или Клара рассмеется, да так громко, что лучше мне крепко подумать, прежде чем приглашать в кино Лорен.

Тут до меня дошло. Клара запросто может явиться с кем-то. Эта мысль ввергла меня в исступление, я почувствовал, что падаю в пропасть ярости и отчаяния. Что мне сказать, если она придет с другим? Прижмется к его плечу, когда они сядут. Или они встанут вдвоем у входа – кофе в руках, решают, куда сесть, болтают про Сейянсу и мириканскую погоду. После фильма, если дождь не перестанет, останутся пережидать у главного входа в кинотеатр.

И где тогда буду я?

Чтобы погасить эту новую волну нервозности, я выдумал изумительный компромисс: я согласен начисто отказаться от Лорен при условии, что Клара не придет с другим.

Мысль эта посетила меня в тот миг, когда я представил себе, как Клара ставит себя на мое место, предполагает, что ведь и я могу надумать пойти сегодня в кино с другой. Сообразит, однако, что я откажусь от этой мысли, если и она согласится не приглашать другого. Я так и видел, как она распутывает этот узел, рассеянно улыбается в ответ на мою улыбку, поняв, что и в этом тоже мысли наши движутся параллельным курсом. Эти размышления меня воодушевили. Мысль о том, что она думает то же, что и я, радуется этому, как радуюсь и я, напомнила мне о нашем объятии возле булочной в четвертом часу утра. Мне захотелось оказаться с ней рядом прямо сейчас, чтобы оба мы были полуобнаженными в одной из спален на втором этаже дома Рейчел – и, спотыкаясь о пожарные машины, наконец-то заперли бы дверь одной из спален, глубись в меня, глубись сильнее, еще сильнее.

Наверное, я все-таки не буду звонить Лорен.

– А чего нет?

Кто-то вмешался:

– Дай-ка мне телефон этой Лорен, я ей сам позвоню.

– И что ты ей скажешь?

– Для начала – что здесь ей всегда будут рады. Для новых друзей тут всегда найдутся тарелка, ложка, вилка и нож.

Как мне понравились эти слова: тарелка, ложка, вилка и нож. И куда я без них?

Я здесь когда-то тоже был чужаком. Возможно, Рейчел тогда сказала Джулии про меня то же самое: скажи ему, что для новых друзей тут всегда найдутся тарелка, ложка, вилка и нож.

Клара права: другие – это важно, порой только они и стоят между нами и канавой. Почему эта мысль не пришла мне раньше: другие – это важно, почему приходится выуживать эту мысль из-подо льда через рыбацкую лунку? Тарелка, ложка, вилка, нож.

Если бы они сейчас сказали то же самое про Клару.

– Ты молчишь, и мне это не нравится, – произнесла Рейчел, прервав окутавшее меня молчание очередным своим тычком.

– Я ем, – ответил я, пытаясь показать, что молчу исключительно потому, что боюсь сказать какую-нибудь гадость Форшемам.

– Экий ты сегодня странный. Наверняка что-то скрываешь, – сказала Рейчел, продолжая обращаться ко мне.

– И что?

– Надо бы засунуть его в одеяло.

– Тащите кто-нибудь одеяло.

Четырехлетний сын Рейчел – а я-то думал, что купил его дружбу пожарной машиной, – первым помчался наверх. И притащил свое маленькое одеяльце.

Кто-то потребовал принести настоящее одеяло.

– Ладно, я все скажу, – сдался я.

И тут понял, что сильнее всего на свете мне сейчас хочется одного: рассказать всем, включая и Форшемов, про Клару – рассказать всему миру про женщину, которая шесть дней назад двумя словами перевернула мой мир и превратила меня в желе.

Бывший муж Рейчел подлил мне вина.

Я пригубил и помолчал немного, не зная, с чего начать.

– Есть один человек, – сказал я. – Точнее, был. Наверное, так.

– Женщина-призрак. Здорово. И что?

– Мы познакомились в сочельник.

– Ну, и?

– И ничего. Встретились несколько раз. Ничего не было. Теперь все кончено.

Тишина.

Бывший муж: Ты украл драгоценности?

Миссис Форшем: Какой кошмарный вопрос.

Я: Драгоценностей я не крал. Но она сказала, что позволит мне на них поглядеть.

Бывший муж: И?

Я: Я ответил, что это в другой раз.

Тип по имени Дэвид: Он больной на голову.

Опять бывший муж: Она тебе хоть понравилась?

Собственный ответ стал для меня полной неожиданностью. Несказанно, – выдохнул я.

Джулия: И что с ней не так?

Я: Она непостоянна, задириста, ехидна, язвительна, зла, опасна, не исключено, что совершенна.

Бывший муж: Вижу, зима будет долгой. Ступай в пещеру, скажи «Сезам», сопри драгоценности, набей морды разбойникам.

Минутное молчание.

Рейчел: Ты не будешь звонить Лорен?

Я: Я не буду звонить Лорен.

Рейчел: Некрасиво.

Немного позже мы решили погулять с собаками. По пути в парк я шел рядом с Рейчел и рассказывал про наши с Кларой вечера после кино, долгие часы в баре, танцы под музыкальный автомат, путь обратно через парк Штрауса, ночи, когда я был уверен, что все пропало, замирания сердца, когда выяснялось, что нет, про ночь, когда жизнь выложила все карты на стол, а потом забрала обратно и вовсе спрятала.

Мы вошли в парк – так мы делали всегда, когда гуляли вместе, – и зашагали к теннисным кортам, а потом дальше, к теннисному павильону, который в ранних сумерках этого дня уже почти погрузился во тьму, два маломощных фонаря едва освещали путь через мост, перекинутый над замерзшим водохранилищем. Если еще лед начнет потрескивать, мне точно захочется сбежать, оказаться в другом месте. Но мы и так уже в другом месте, затерялись в зимнем лесу, вдали от небоскребов на Девяносто Третьей и у западной границы Центрального парка, шагнули в зимние пейзажи Коро, где сумерки приглушили все цвета до блеклых землистых тонов – здесь, в самом сердце Манхэттена. Другая страна, другое столетие, две наши собаки носятся по улице провинциального французского городка. Эта часть Манхэттена ни разу не видела нас с Кларой и вроде не должна мне про нее напоминать. Но, поскольку она напомнила мне про те места, которые мы с ней вспоминали в ту ночь на балконе, мысли мои немедленно унеслись к ней. Как бы хотелось отсюда отправиться во Францию. Пройти по Девяносто Пятой, быстренько перекусить чем-нибудь на ходу и прийти с большим запасом времени. Хотелось, чтобы сейчас она была с нами. Никакое это не другое место. Подходящие декорации, только актеры не те и пьеса не та.

– Моя вина в том, что я с ней не переспал, – объяснил я.

– Потому что…

– Потому что в кои-то веки не хотелось спешить. Чтобы вышло не как всегда. Не хотелось обычного. Видимо, не хотелось слишком спешно сдергивать романтический флер.

Рейчел выслушала.

– Что происходит после ухаживаний? – спросил я.

– Кому ж оно ведомо. И уж если кого спрашивать, то точно не меня.

Я, похоже, глянул на нее ошарашенно.