Восемь белых ночей - Асиман Андре

В какой-то момент, пока игрушки заворачивали, руки наши оказались рядом на прилавке. И случайно соприкоснулись. Она свою не отвела, я свою тоже. Внешне это выглядело так, что мы думаем только про пожарные машины.

Через квартал мы расстались. Я смотрел, как она ищет его руку и находит, прежде чем перепрыгнуть через лужу, чтобы перейти через улицу до того, как загорится красный сигнал светофора.

При этом она изменит ему, даже не задумавшись, подумал я, вспомнив Клару, которая, несмотря на все поцелуи на вечеринке, рассказывала направо и налево, с какой легкостью бросила Инки. Уверен, так же она поступила и со мной: плакала, когда мы вместе слушали Генделя, приглашала меня на чай, хотела провести ночь вдвоем, а потом с утра первым делом «потащилась в центр» и вычеркнула меня из жизни.

Но и я ничем не лучше.

На Девяносто Пятой улице меня одолели невыносимые сомнения. Стоит мне вообще туда идти? Разве меня приглашали? Этого я не помнил, исходил из того, что там мне всегда будут рады. Пообедаю с ними, пусть даже они уже сели за стол без меня. Отдам мальчишкам подарки. Съедим торт. Потом, в четыре, позвоню Лорен. В начале недели я собирался познакомить Клару с Рейчел и ее друзьями, ввести ее в свою жизнь, шаг за шагом. А теперь я в три позвоню Лорен – чтобы забыть Клару.

Я еще не нажал на кнопку их звонка, а уже услышал внутри громкий гул голосов. До меня даже долетел мой собственный звонок и то, как он отразился на шуме внутри. Молчание, топоток, внезапный взрыв приветствий. Незнакомец с подарками. Действительно вспомнилось детство.

У нас навалом еды. И выпивки сколько хочешь.

Рейчел вышла из кухни, поцеловала меня. Ее сестра сказала, что положит мне всего понемногу. Друзья-индийцы принесли рагу – пальчики оближешь, и еще много осталось.

Этот дом я называл «Эрмитажем» – было в нем что-то очень славное и здоровое, хотя невозможно было понять, кто здесь живет, а кто нет, кто остается ночевать, а кто просто забежал ненадолго. Всегда навалом еды, новые друзья, дети, кошки-собаки, смех, взаимное расположение, беседы. Какое облегчение – добраться до этого пристанища, снова увидеть всех, – можно подумать, я зашел к приболевшему другу или заглянул что-то забрать, взять книгу, вспомнить прошлое, возобновить отношения.

Мне случается проезжать мимо в такси без остановки. Я лишь заглядываю в большое окно столовой – убедиться, что все в порядке. Кто-то всегда что-то тащит из кухни, у стола всегда сидят люди, добрые друзья. Однажды, проезжая, я даже заметил две бутылки белого вина, которые они оставили снаружи охлаждаться. Этому их научил я, а меня – мой отец. Кончилось тем, что бутылки стащили, и тогда Рейчел решила, что сойдет и холодильник.

Я, как всегда, прошел прямо в кухню. Тут укромнее, можно успеть приспособиться, попривыкнуть к лицам, которых давно не видел. Я нашел здоровенный французский огурец и тут же засунул в карман брюк. «Если ходить с таким здоровущим по улицам, можно и в тюрьму загреметь», – объявила Рейчел. «Это он еще в спокойном состоянии», – заметил я, и все, кто был в кухне, прыснули. Тут кто-то влетел снаружи: «Они опять скандалят!» «Им нужно развестись, – порешила Рейчел, – козлы они». «Кто это козел?» – поинтересовалась ее сестра. «Я, – заявил мужик, который до этого скандалил с женой, а теперь приперся на кухню за стаканом воды. – Я – козел, козел – это я. Я. Это. Козел. Во, видели? – Он бухнул головой в стену. – Настоящий козлина».

Жена его, не удержавшись, тоже пришла на кухню.

– От вас он, по крайней мере, этого не скрывает.

– Чего? – спросил он.

– Что ты козел!

– Какие вы зануды, – вмешался бывший муж Рейчел, занятый тем, что готовил для всех ужин. – Давайте хотя бы сделаем вид, что мы тут все друзья. Завтра же Новый год, мать его через забор!

Рейчел на кухне резала принесенный мною фруктовый торт. Когда кухня опустела, она повернулась ко мне. «И, пожалуйста, с Форшемами повежливее», – предупредила она. В голосе звучал упрек. «Я вообще вежливый». – «Да, но я же знаю: ты скажешь какую-нибудь гадость, пусть и ненамеренно: передразнишь их, посмеешься над их ребенком – чего еще от тебя ждать». Клара стала бы меня подзуживать: давай-давай. Форшемы всегда заходили по воскресеньям. Я их называл Матримониалами или Объединенным фронтом супружеского счастья. Она играла в плохого полицейского, он – в суперполицейского. Она всегда права, он – само совершенство.

«И что, кстати, за фокусы с исчезновением?» – спросила Рейчел, продолжая выкладывать еду на большое блюдо. Вошла Джулия. «Спроси его». – «О чем спросить?» – «Спроси, где он пропадал всю неделю и почему не отвечает на звонки».

Я решил рассказать Рейчел про Лорен, чтобы промолчать про Клару. Правда, на середине рассказа она велела следовать за собой в гостиную, а там начать все сначала. «Всем рассказать? И тем, с кем я не знаком?» – «Разумеется, им – особенно». Я знал: так меня наказывали за отказ дать слово, что я буду вежлив с Форшемами. «Так тебе и надо за трюки с исчезновением», – сказала Рейчел. Мне понравилось, как она меня честит.

Они выслушали историю про игрушечный магазин, посмеялись, когда я передразнил индийца: «поворотный механизм».

– Вот прямо так – только потому, как именно она постучала по аквариуму? – спросил кто-то.

Она постучала двумя пальцами, средним и указательным, по очереди. Мне захотелось ее поцеловать.

Рейчел раскладывала торт по тарелкам. Попросила меня принести два больших кофейника с эспрессо. В центре комнаты стояло огромное стеклянное блюдо, на нем лежал неразрезанный круг трясучего желе для детей. Стоило кому-то сделать шаг, он вздрагивал.

– Чего там про аквариум? – осведомилась жена-Форшем.

– Он с девушкой познакомился.

– С какой девушкой он познакомился и в каком аквариуме? – осведомился Форшем-муж.

– А когда ты собираешься ей звонить? – встрял кто-то.

– Около трех.

– Посодействовать?

– Спасибо, не надо.

– А послушать можно? Мы тихо, честное слово!

Мне нравились эти поддразнивания.

Джулия принесла мне тарелку с остатками всяких угощений. Гита, индианка, потребовала, чтобы я взял добавки бирьяни. На ней было сари, под ним – джинсы. Муж ее увлеченно рассказывал их пятилетнему сыну про октавы на пианино. Я сел на пуфик, поставил квадратную тарелку на колени и, прислонившись спиной к огромному телевизору, принялся за еду. Кто-то принес мне бокал красного вина. Держи, сказала Рейчел, бросив мне сложенную льняную салфетку. Это было здорово.

Кто-то из гостей заговорил про ретроспективу Ромера – совсем рядом, по соседству. Сегодня последний день. Я подчеркнуто промолчал, потому что знал: стоит мне упомянуть Ромера, и я выложу всё про наши с Кларой вечера. Поначалу они ничего не заподозрят, но довольно скоро разберутся, что к чему, на меня посыплются вопросы, а своей уклончивостью я себя только выдам. Уж они не отвяжутся. Именно так все и вышло, когда Джулия припомнила, что я ведь люблю Ромера, верно? Да, ответил я, таращась в тарелку. А на этой неделе ходил в кино? Да. И какие из фильмов я видел? Ответить «все» я не успел – Форшем мужского пола объявил, что однажды посмотрел один фильм Ромера и до сих пор не может понять, чему все так радуются. Он не всем нравится, пояснила Джулия, внезапно вспомнив, что несколько лет назад мы на один фильм ходили вместе. Я попытался сменить тему. Форшем женского пола полагала, что есть нечто болезненное и извращенное в желании потрогать коленку малолетки. Муж ее от души согласился: «Коленка ему нравится больше женщины, которой она принадлежит. Фетишист!» «Вот и я о том же, – откликнулась жена. – Фетишист». Джулия отмахнулась от этого замечания и велела сыну Форшемов не лапать желе, если только он не собирается его съесть – а для этого нужно попросить. На кухне она уже охарактеризовала его как самого гнусного ребенка на свете. «Ты чего мне не сказал? – спросила она, повернувшись ко мне после второго угрожающего взгляда на ребенка. – Вместе бы сходили». «Я в последний момент собрался», – промямлил я. А сегодня я пойду? Вряд ли, ответил я, изумившись, что вру одной из лучших своих подруг без малейших зазрений совести. «А ты бы Лорен пригласил».