Дьявол носит «Прада» - Вайсбергер Лорен

И мы обе засмеялись. Я и без слов знала — и Эмили знала, что я знаю, — что она действительно приобрела два билета в бизнес-класс на рейс авиакомпании «Дельта», два дополнительных и совершенно ненужных билета — только для того, чтобы заставить Миранду наконец заткнуться.

Я уже задыхалась от смеха.

— Подожди-ка. К тому времени, как ты нашла машину, чтобы отвезти ее в «Делано»…

— …было уже почти три утра, и с одиннадцати до трех она позвонила мне на мобильник двадцать два раза. Водитель подождал, пока они примут душ и переоденутся, а потом повез их назад в аэропорт, на их ранний рейс.

— Перестань! Да перестань ты! — давилась я, смакуя каждое слово. — Ты все это выдумала!

Эмили перестала смеяться и притворилась серьезной.

— Да неужели? Так это все только цветочки. Ты еще не знаешь, какие были ягодки.

— Ох, давай, давай скорее ягодки! — Я была в восторге оттого, что мы с Эмили наконец-то нашли общий язык. Наконец-то мы одна команда, плечом к плечу против общего врага. Я вдруг впервые почувствовала, что этот год мог быть совсем другим, если бы только мы с Эмили сразу подружились и доверяли бы друг другу, защищали и подстраховывали бы друг друга и вместе давали отпор агрессору. И вполне вероятно, жизнь тогда стала бы намного легче и радостнее, но за исключением таких вот редких моментов, как этот, мы на все смотрели разными глазами.

— Так тебе нужны ягодки? — Она помолчала, растягивая удовольствие. — Она этого, конечно, не знала, но хотя самолет «Дельты» улетал раньше, садился он на восемь минут позже, чем ее родной «Континентал»!

— Перестань! — застонала я, наслаждаясь этим новым известием, как великолепным вином. — Ты меня разыгрываешь!

Когда мы наконец распрощались, я была удивлена, увидев, что мы проболтали больше часа, словно закадычные подруги. Конечно, уже в понедельник мы вернулись к привычной, едва скрываемой неприязни, но с тех пор я стала чуть теплее относиться к Эмили. Разумеется, до этого звонка. Несмотря на вышеупомянутую тень симпатии, я вовсе не была расположена выслушивать назойливые требования, которые она собиралась обрушить на мою бедную голову.

— Ну и голос у тебя. Ты что, больна? — Я честно попыталась придать голосу оттенок сочувствия, но вопрос прозвучал агрессивно и подозрительно.

— Да, — выдавила она и разразилась сухим, надсадным кашлем, — очень больна.

Я никогда не верила тем, кто утверждал, что они очень больны: если врач не определил какое-нибудь непосредственно угрожающее жизни заболевание, значит, на работу идти ты можешь. Поэтому, когда Эмили перестала кашлять и заявила, что она очень больна, у меня и мысли не возникло, что в понедельник ее не будет на рабочем месте. Кроме того, двенадцатого октября она должна была лететь с Мирандой в Париж на весенние дефиле, а до двенадцатого оставалось всего четыре дня. Да и сама я перенесла на ногах две ангины, несколько бронхитов, множество пищевых отравлений и привыкла не обращать внимания на частые мучительные приступы «кашля курильщика».

Единственный раз я улизнула к врачу во время ангины, когда мне отчаянно нужны были антибиотики (я прошмыгнула мимо очереди и попросила осмотреть меня сразу же, без предварительной записи, а Миранда и Эмили думали, что я поехала искать новую машину для мистера Томлинсона). Для какой бы то ни было профилактики времени вовсе не оставалось. Я получила с дюжину многообещающих намеков от Маршалла, несколько записок от администраторов различных курортов, которым бы секретарша Миранды оказала честь своим посещением, и множество приглашений от специалистов по маникюру, педикюру и макияжу, но уже год не была даже у гинеколога и дантиста.

— И что я могу сделать? — спросила я, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, но терялась в догадках, с чего это она звонит мне и говорит, что больна. Ведь мы и так обе знаем, что это совершенно не важно. Больна или нет, а в понедельник она должна быть на работе.

Она тяжело закашлялась, и я услышала, как булькает мокрота у нее в горле.

— Да, сейчас скажу. Господи, и ведь надо же, чтобы это случилось именно со мной!

— Да что? Что случилось?

— Я не могу поехать в Европу с Мирандой. У меня мононуклеоз.

— Что?

— Ты слышала. Ехать я не могу. Врач звонил, готовы анализы крови. Мне три недели нельзя выходить из дому.

Три недели! Это шутка, не иначе. Мне было не до сочувствия — я уже несколько месяцев только и жила мечтой о том, что обе они — Эмили и Миранда — уедут и оставят меня в покое.

— Эм, да она убьет тебя — тебе придется ехать! Она вообще знает?

На другом конце провода воцарилось зловещее молчание. Потом прозвучал ответ:

— Да, она знает.

— Ты ей звонила?

— Да. То есть на самом деле ей звонил мой врач, потому что мне бы она не поверила. Он сказал, что я могу заразить ее и всех остальных, и, в общем… — Она помедлила; по ее тону можно было предположить самое худшее.

— Что «в общем»? — ляпнула я, забыв об осторожности.

— В общем, она хочет, чтобы с ней поехала ты.

— Она хочет, чтобы с ней поехала я? Надо же! Что именно она сказала? Она не угрожала тебя уволить?

— Андреа, я… — Эмили судорожно закашлялась, и на мгновение я подумала, что она запросто может умереть там, на другом конце провода. — Я не шучу… Не шучу. Она сказала, что ей там всегда в помощники дают таких тупиц, что даже ты справишься лучше, чем они.

— Ну если так, то я, конечно, не против! Нет ничего лучше старой доброй лести, чтобы заставить человека что-нибудь сделать. Нет, правда, ей не стоило так меня нахваливать. Я вся краснею! — Я не знала, что сейчас для меня важнее: что Миранда хочет, чтобы я ехала с ней в Париж, или что она хочет этого только потому, что я чуть менее безнадежная идиотка, чем изможденные французские секретарши.

— Да хватит тебе, — прохрипела она, надсадно кашляя, что теперь уже начало меня раздражать, — ты просто счастливица. Я два года — целых два года — ждала этой поездки, и вот я не еду. Ты хоть понимаешь, какая это несправедливость?

— Еще бы! Это всеобщий закон подлости: эта поездка — твоя мечта, а для меня она — несчастье, и вот еду я, а не ты. Весело, да? Мне так смешно, прямо до чертиков, — бубнила я, не ощущая никакой радости.

— Ну хорошо, я понимаю, что тебе это не очень приятно, но ты же все равно ничего не можешь поделать. Я уже позвонила Джеффи, чтобы он заказывал для тебя одежду. А тебе много чего понадобится — для показов, ужинов, приема, который Миранда дает в отеле «Костес», — каждый раз все новое. Элисон займется косметикой. Стеф — обувью, сумочками и украшениями. У тебя всего четыре дня, так что завтра прямо с этого и начни, ладно?

— Поверить не могу, что она собирается взять с собой меня.

— Придется поверить, она явно не шутила. Меня всю неделю не будет в офисе, поэтому тебе еще надо…

— Что? Ты не будешь ходить даже в офис?

У меня никогда не бывало больничных и прогулов, но то же самое можно было сказать и об Эмили. Единственный раз, когда она чуть было не опоздала — но не опоздала! — был, когда умер ее прадедушка. Она тогда как-то сумела слетать домой в Филадельфию, побывать на похоронах и вернуться на работу — минута в минуту. Так и только так здесь все и делалось. Точка. Единственным основанием для невыхода на работу могли быть скоропостижная смерть (кого-нибудь из самых близких членов семьи), паралич (ваш собственный) и ядерная война (но только если правительство Соединенных Штатов официально объявило, что она коснется непосредственно Манхэттена). Таково было священное и нерушимое правило Миранды Пристли.

— Андреа, у меня мононуклеоз. Это очень заразно. И очень опасно. Я не могу выйти даже за кофе, не то что на работу. Миранда это понимает, поэтому тебе придется все взять на себя. А дел очень много.

— Понимает, говоришь? Да брось! Ну-ка, ну-ка, что конкретно она сказала? — Я никак не могла поверить, что Миранда сочла такую прозаическую вещь, как мононуклеоз, достаточным основанием для того, чтобы оставить человека в покое. — Доставь мне это маленькое удовольствие. Ведь мне теперь не позавидуешь.