Там, где билось мое сердце - Фолкс Себастьян Чарльз
— Справедливо ли назвать наш век веком психоза, какой бы смысл вы ни вкладывали в это слово?
— Пожалуй, все-таки да. Конечно, есть разница между реальными событиями в жизни моего партизана из Сопротивления и фантомными кошмарами ваших пациентов. Но переживаемые ими ощущения, пожалуй, весьма схожи.
— И вы до сих пор считаете, что память может помочь?
— Да, считаю. Точнее то, как мы помним. Воспоминания и искусство. А больше-то ничего и нет.
Утром я решил пройтись по высокой части острова. Была одна дорога, по которой я раньше не ходил, в сторону севера (дом Перейры на юго-западе, порт — в уютной бухте с восточной стороны). Песчаная дорога была пологой, окаймленной пиниями с кронами-зонтиками и зарослями дубков. По сухой ровной поверхности шагалось легко, и я набрал неплохую скорость. Увидев сбоку тропинку, ведущую к винограднику, я свернул на нее. В конце стоял деревянный щит с предупреждением: «Entrée Défendue. Zone Militaire» [36]. Возможно, на острове когда-то находилась секретная атомная база или полигон для испытаний бактериологического оружия. Но полуразрушенное здание, которое мне удалось разглядеть, больше напоминало сооружение из эпохи луков и стрел.
Шагая по той же резко свернувшей вбок тропе, я обогнул зону, и двинулся дальше, к морю. Сколько себя помню, прогулки на природе всегда помогали моему мыслительному процессу. Чем глубже забредешь в какую-нибудь чащобу, тем лучше. В отличие от юного Вордсворта, питавшего слабость к горам и озерам, я предпочитал глухие заросли, где не видать горизонта и нет других ориентиров. Еще мальчишкой я любил поплутать в лесу по пути домой. Видимо, в Анцио, когда мы с Биллом Шентоном спустились на дно «вади» и пошли выяснять, где засели немцы, я испытал похожее желание.
Пока я продирался сквозь ежевичные кусты, разросшиеся под соснами, начался ливень. Струи впитывались в песчаную почву, а меня манило и манило низко нависшее белесое марево.
Человек может быть счастлив, только если он раскрыт перед своим прошлым и готов с ним контактировать. Зачем мне вдруг понадобилось протискиваться между мокрых кустов? Возможно, во всем виновата подспудная память о прежних таких же выходках и ощущениях. Воспоминания о прошлом обогащают идентичные переживания в настоящем. А если прошлое на определенном отрезке заблокировано, если мозг с методичным упорством тщательно фиксирует только то, что происходит здесь и сейчас, душа становится непроницаемой. Прошлое дарит нам радость узнавания, исцеляя и делая жизнь более полной. Если ты этого лишен, значит, жизнь прожита тобой зря.
Вот что я понял только сейчас, выйдя из рощицы и увидев перед собой нагромождение голых скал. Где-то внизу с шумом разбивались о берег волны. В рощице пели птицы, особенно азартно посвистывал дрозд, ему и дождь был нипочем.
Но пение в рощице перекрыл зычный чаячий крик, донесшийся снизу, из calanque, потом раздалось хлопанье крыльев, и надо мной закружили несколько чаек. Дождь хлестал мне в лицо, я стоял у скал в полном одиночестве, и мне казалось, что я последний из землян, что на планете больше не осталось людей.
Чайка, спикировав, подлетела ближе, требуя пищи. Сделала надо мой один круг, второй, и еще, и снова, уже почти задевая меня. Я невольно пригнулся, но она продолжала приставать, это уже походило на атаку. Ну и чудеса… Эта птица не желала соблюдать закон об иерархии видов. И с чего это она так оголодала? В море полно рыбы…
Спасаясь от назойливой попрошайки, я отступил назад, решив снова обогнуть остров по той же окольной тропе и вернуться в дом Перейры. Пройдя немного, я свернул еще на совсем узенькую тропку и побежал, но не потому, что спешил, а потому, что так было больше шансов заблудиться. Корни деревьев выпирали из земли, переплетались, делая опасным каждый шаг. Я спускался по косогору вниз, вероятно, снова к морю — из-за деревьев и густого тумана видимость была плохой. В какой-то момент я уткнулся в тупик, вскарабкался обратно и вылез на пустошь, поросшую вереском, еще какими-то травами и кустарником. Когда-то часть растительности подпалили, чтобы проложить тропу, но сейчас ее, насколько хватало глаз, устилали обрубленные ветки сосен. Пройти там было невозможно, но пришлось продираться. Высоко подымая ноги, проваливаясь сквозь сквозные груды из веток и веточек, я кое-как продвигался вперед. На меня срывались капли с гигантских промокших папоротников, в одежду впивались колючки ежевичных кустов. Вспомнилось, как в Анцио я тащился через заболоченный лес, чтобы передать Дональду Сидвеллу приказ Вариана немедленно возвращаться в штаб батальона. Я нашел тогда своего несчастного друга в окопе, он лежал посреди слякотной лужи, и очки у него были в капельках грязи.
…Я все же добился своего: заблудился по-настоящему и устал по-настоящему. Хоть вырос я в деревне, выносливым никогда не был, если не считать краткого периода после нескольких лет на фронте: вот где закалка и тренировка. В те послевоенные годы я не знал, что такое усталость, носился как заведенный…
Под ногами хрустели ломающиеся ветки, под намокшей от дождя рубашкой с меня катился горячий пот. Сквозь слоистый туман я разглядел нечто похожее на резервуар с нефтью. Откуда он мог взяться на этом необитаемом пространстве? Потом меня осенило: наполнить его можно только нефтью, доставляемой в цистерне, значит, поблизости должна быть дорога.
Догадка моя подтвердилась. Но только к часу дня я сумел, наконец, добраться до дома Перейры. Прошел к себе по задней лестнице, чтобы никому не попасться на глаза. Ввалившись в комнату, сел на кровать, обхватил голову ладонями. Мне стало страшно, что если я попробую глубже проникнуть в неведомые омуты своей жизни, там обнаружится такое, чего моя психика не выдержит и я сойду с ума.
Я заставил себя подняться с кровати и пойти в ванную. Умылся, вытерся полотенцем, переоделся в сухое. Теперь можно как ни в чем не бывало спуститься в библиотеку.
Пока я был в Париже, прочитал в «Фигаро» любопытную статью про телекоммуникационную систему «Минитель», которая появилась почти три года назад. К домашнему телефону пользователя подсоединяют маленький монитор и клавиатуру, и он может смотреть расписание поездов, заказывать билеты и искать нужные данные, не дожидаясь, когда ответит сверхзанятый сотрудник справочной службы. Пока система действует только в Бретани, но скоро ее введут и в остальных областях Франции. Со временем она обретет международные масштабы и любой абонент сможет общаться с кем угодно, и все благодаря этому изобретению. Так пророчил автор статьи. Напечатаешь на экране имя и фамилию старого школьного друга, нажмешь клавишу «Пуск», и через несколько секунд перед тобой выскочит и адрес, и телефон, и даже его фотография.
Меня эта радужная перспектива удручала. Детство и приятели отроческих лет не должны просто так возникать в твоем не обремененном тенями прошлого настоящем. Да и друзьям юности (таким, например, как Пола Вуд) лучше существовать в укромном хранилище былого, за притворенной, но не запертой дверью, чтобы услужливая память могла время от времени возвращаться к ним и переплавлять их образы во что-то значимое. Ничего не поделаешь, друзья прошлого неизбежно становятся вымышленными персонажами, таково их предназначение.
После изматывающей прогулки мне хотелось побыть одному. Я предупредил Полетту, что неважно себя чувствую и не смогу поужинать с хозяином. Позже она принесла мне поднос: корзинка с хлебом, немного сыра и паштет, шкалик красного вина. Все это я употребил, дочитывая роман Перейры. Ничего примечательного там больше не происходило. Не зная, чем закончить, Перейра ввел в повествование в качестве deus ex machina [37] весьма неубедительный персонаж — бывшего нациста, каким-то образом получившего пост местного мэра. Прознав о «теплице» доктора Ленуара, бывший лютый враг закрывает этот научный полигон. И наш герой вынужден вернуться в родной Париж непризнанным новатором, un médecin maudit [38].
