Чемодан миссис Синклер - Уолтерс Луиза

– Ты не шутишь? – выпаливаю я.

Филип выходит из-за стола, останавливается передо мной и кладет руки мне на плечи.

– Нет, я говорю то, что слышал. Дженна, она…

– Мне она ни одного плохого слова о тебе не сказала. Говорила…

– Послушай меня, – прерывает он мой поток. – Дженна – приспособленка. Вероятно, она видит себя в более привлекательном свете. А если называть вещи своими именами, она вымогательница. Таких дам называют золотоискательницами.

– Боже мой, – бормочу я, поскольку мне больше нечего сказать.

– Я могу рассказать тебе кое-что, о чем Дженна не знала, хотя определенные догадки у нее наверняка были.

Лицо Филипа морщится, будто он собирается рассказать что-то неприятное.

– Я ужасно богат. Миллионер. Даже мультимиллионер.

– Что ж, ты можешь благодарить Бога. Или судьбу.

Филип смеется:

– На самом деле я седьмой маркиз Монмаутширский. – Он снова морщится. – Если бы я хотел носить титул. Но я не хочу.

– Я тебя понимаю. В этом есть смысл.

Странно, но его признания меня не удивляют. Я как будто уже знала обо всем этом или наполовину знала, а наполовину догадывалась. Я вдруг воображаю бабуню в ее уютной комнате в пансионате для пожилых. Она представляется мне горой, внутри которой, подобно разным геологическим слоям, дремлют ее тайны.

– Неужели ничего из сказанного не впечатляет вас, мисс Петриковски? – Он театрально заламывает руки, изображая отчаяние. – Но ты сильно ошибаешься. Нет в этом никакого смысла. Полнейшая чушь. Я не верю в титулы.

– Все равно, Филип, это совсем далекий от меня мир.

– И у тебя голова не идет кругом и не перехватывает дыхание? – спрашивает он.

– Ни капельки.

– Вот это я и хотел услышать.

– Дженна… – начинаю я.

– У нее хватило мозгов уйти, не закатывая сцен. Она считала меня просто хорошо обеспеченным человеком. Но не имела ни малейшего представления, кто я на самом деле. Об этом знают очень немногие. Вот такие дела.

Я чувствую себя невесомой. Мне кажется, я парю в воздухе, в нескольких дюймах от пола. Опускаться на землю мне не хочется.

– Да. Такие вот дела. И что дальше?

– Позволь мне пригласить тебя на обед, а там посмотрим. Поскольку это не свидание вслепую, я уверен, все пройдет гладко. Но я не хочу торопить события. Наша дружба – материя деликатная.

– С удовольствием приглашусь на обед.

– Тогда завтра вечером? Или выбирай время сама. Не стану тебя торопить. Как ты насчет недавно открывшегося бистро? Свечи и все такое? Но если для тебя это слишком, так и скажи. Сходим в кино или еще куда-нибудь. Я не возражаю.

– Филип, мы пойдем с тобой в бистро. Завтра. Как давно мне не назначали свиданий.

37

Она опять слушает радио.

Этот приемник я подарила ей на Рождество, узнав от Сюзанны, что бабуня утратила интерес к телевидению. Приемник цифровой. Бабуню смущает отсутствие ручки настройки, и потому каждого, кто заглядывает в ее комнату, она просит настроить ей радио. Сама она пока не освоилась с кнопками. Возможно, и не освоится. Так считает Сюзанна. Нельзя требовать слишком многого от женщины, которой уже сто десять лет.

Сюзанна по-прежнему проводит с бабушкой много времени. Делает ей маникюр (с покрытием ногтей лаком), расчесывает волосы. И разговаривает. У Сюзанны есть для меня какие-то важные сведения. Нечто весьма странное, что поведала ей Доротея.

– Наверное, вам это будет важно знать, – шепчет она, беря меня за руку.

Сюзанна перехватила меня еще в вестибюле, горя желанием сообщить новости.

– Важно? – переспрашиваю я. – Но мне вначале хочется пообщаться с бабуней. Вы не возражаете, если мы поговорим чуть позже?

Сюзанна слегка разочарована, однако хочется думать, что она меня понимает. Эти важные сведения я хочу узнать от бабуни, если, конечно, ее ум сегодня не затуманен и она будет настроена говорить. Сюзанну я оставляю на крайний случай. А то получится, что я слушаю сплетни за бабуниной спиной. Я не вправе обманывать бабуню.

Вхожу, тихо закрываю дверь и улыбаюсь бабуне. Она сразу же поворачивается на звук открывшейся двери. Сегодня она очень бодрая, и мне приятно это видеть. В распахнутое окно дует теплый весенний ветерок. В саду кричат и бегают дети. Сегодня у одной женщины в пансионате день рождения, и к ней приехало несколько поколений родственников.

Я выдвигаю скамеечку для ног и сажусь напротив бабушки.

– Доброе утро, бабуня.

– Тише. – Она кивает в сторону приемника.

– Хочешь, я расчешу тебе волосы? Нет? А ногти покрасить? Я привезла красный лак.

– Крась, если хочешь. Только, пожалуйста, не мешай слушать.

Стараниями Сюзанны у бабушки появилась косметичка с флакончиками лака для ногтей, тюбиками губной помады, тенями для век, средством для ухода за кожей. Здесь же пакет с ватой, очищающий лосьон, крем для рук… Невзирая на возраст, бабушке нравится следить за собой. Во всяком случае, так я думала, принимаясь за бабунин маникюр. Кожа на ее крупных руках красная и морщинистая. Ногти желтые, ломкие. «Годы стирки не проходят бесследно», – постоянно говорит она мне.

– А отец с тобой приехал? – спрашивает бабуня.

– Сегодня не смог. Занят.

– Очень жаль. Он ведь так давно у меня не был.

– Да, бабуня. Но он шлет тебе свою искреннюю любовь.

– А как его жена?

– Анна? Ты же знаешь: они расстались. Она ушла, причем очень давно. Мне тогда было шесть лет.

– Меня это не удивляет. Я не верю ей ни на грош. Молодая, хорошенькая, но…

Я привыкла к странным моментам бабуниного просветления. В действительности у Анны все в порядке. На прошлой неделе я опять ездила в Лондон и мы встретились за ланчем. Но об этом я бабуне не рассказываю. Мне кажется, это вызовет у нее замешательство.

Я закончила красить ногти на одной руке. Передвигаю скамеечку, чтобы было удобнее взяться за вторую руку. Вопреки почтенному возрасту, бабуне очень идет красный цвет. Передача посвящена Билли Холидей. Я вполуха слушаю рассказ о далеко не безгрешной жизни знаменитой певицы. Звуки старого джаза, выпорхнув из динамика, расплываются по комнате, танцуя на ветру.

– А эту песню я знаю! – восклицаю я. – Бабуня, ты по-прежнему поклонница Леди Билли?.. Что с тобой?

По ее худым бесцветным щекам катятся слезы. У нее дрожат губы. Я продолжаю красить ей ногти. Сама знаю: когда плачешь, меньше всего хочется, чтобы на тебя смотрели.

– Я всегда думаю о нем, – наконец шепотом произносит бабуня. – Когда слышу ее пение.

– О ком ты думаешь?

– О нем. Когда слышу ее песни.

– Ты имеешь в виду Джона? – осторожно спрашиваю я.

– Джона?

– Ну да. Джона. Моего отца. Твоего сына.

– Нет. Не о нем. И не сегодня. Сегодня я даже о Сидни не думаю. Как же мне хочется, чтобы мои сыновья наконец приехали ко мне! – с неожиданным жаром произносит она.

Кем был Сидни? Не тем ли ребенком, которого, по словам Анны, бабушка потеряла? Анна. Женщина, которая постепенно снова становится моей матерью. Невзирая на прошлое, она мне нравится. Остроумная, с резкими суждениями, выбивающаяся из общей массы. В прощении скрыта свобода. Она очень рада за меня и Филипа.

– Бабуня, если не хочешь, можешь мне ничего не рассказывать, – говорю я, пользуясь шансом приоткрыть дверь в ее прошлое. – Но если ты готова что-то рассказать, я тебя внимательно выслушаю.

Возникает долгая пауза. Внешне кажется, что бабушка дремлет. Однако я чувствую, она не спит. Забыв обо мне, она мысленно спорит сама с собой.

– Мой муж, – хмуря лоб, наконец произносит бабуня.

– Он ведь погиб на войне, правда? Очень давно, много десятков лет назад.

Молчание.

Я решаюсь чуть-чуть подтолкнуть ее воспоминания.

– Бабуня, а ведь Ян не был твоим мужем. Если так, в этом нет ничего страшного. Сейчас к таким вещам относятся очень терпимо.

Мои рассуждения она пропускает мимо ушей.

– Не мог он погибнуть… Потом, конечно, умер. Но не в войну.