Песнь одного дня. Петля - Сигурдардоттир Якобина

* * *

Слушай-ка, давай отойдем немного, мне нужно тебе кое-что сказать, только потихоньку. Нет, они не войдут. А хоть бы и вошли, все равно не станут приставать, сейчас ни за что не станут. Чего Шпик от меня хотел? Ни за что не догадаешься. Слушай, как ты посмотришь, если тебе на целый год наполовину скостят квартирную плату, и только за то, чтобы ты один-единственный раз сказал «да»? По какому это случаю — не беспокойся, ничего противозаконного, так, пустяки, вполне безобидно. Не веришь? Хочешь держать пари? Считаешь меня шутником? А что, почему бы и не пошутить? Нет, серьезно, Шпик просил меня поговорить с тобой, только ты должен поклясться, что ни одной живой душе не расскажешь, и даже при Шпике не будешь потом про это вспоминать. И жене не вздумай, понятно? Потому что, если кто-нибудь узнает, ты мигом отсюда вылетишь, я сразу предупреждаю. Говоришь, тебя наши секреты не интересуют? Но ведь мы с тобой старые знакомые, товарищи по работе, столько вместе пережили, и хорошего, и плохого. Ничего, ничего, что мы тут стоим, я тебе уже говорил. Так вот — насчет собрания: на карту поставлено гораздо больше, чем мы думаем. Знаешь, что они узнали? Что Оуфейгур собирается расколоть профсоюз, наш профсоюз. Он на жалованье у этих, которые в подпольном движении. А мы должны помешать во что бы то ни стало. Шпик мне сказал, что они за ним долго следили и теперь совершенно точно уверены. Что, по-твоему, нас это не касается? Вот как? А что с нами будет, если ему удастся расколоть профсоюз? Ты же знаешь, что скоро общее собрание, будут выбирать новое правление. Всегда выбирают одних и тех же, но, если Оуфейгур предложит своих кандидатов — а как ему запретишь, у нас же демократия, — тогда и произойдет раскол, ясное дело. От Оуфейгура чего хочешь можно ждать. Что мы должны сделать? Пустяки, сущие пустяки — несколько раз поорать с места да посвистеть, чтобы задать тон кое-кому. Вот и все. Вижу, ты молчишь. Морду нам не набьют, не беспокойся, это гарантировано. Кому другому, может, и набьют, но не нам. Шпик сказал: вполне вероятно, что кто-нибудь из парней полезет в драку, но нам волноваться нечего, обо всем позаботится полиция. Все предусмотрено. Вот об этом они сегодня и совещались. Как спасти профсоюз, опору рабочих. Как говорится, вместе мы сила, а порознь — ничто. Это Фриц меня предложил, говорит, я именно тот человек, который нужен, один из немногих, кому можно полностью доверять. Он, говорит, еще давно обратил на меня внимание, давно понял, что я за человек. Бедняга, все его штуки — просто мальчишество, одно мальчишество, и ничего больше. Чертовски умная голова, они, немцы, все такие — талантливые и с хорошими мозгами. А какая энергия, какая твердость, немудрено, что Американец его ценит, хоть вообще-то они живут как кошка с собакой. Что, я сегодня по-другому говорил? Ну рассердился малость, настроение было скверное, ревматизм, понимаешь, совсем меня доконал. Ну так как же ты решаешь, а? Не хочешь в это влезать? А что скостят половину квартирной платы за год — на это тебе наплевать? Откуда Шпик… Да не Шпик, завод, ты что, очумел совсем? Думаешь, не завод, а профсоюз заплатит? Да нам-то плевать, кто заплатит! О единстве профсоюза должен заботиться прежде всего сам профсоюз. А мы как члены профсоюза должны всю эту операцию провести, мы сами. Потому что за всем этим не левые демократы стоят, а подпольное движение, ты разве до сих пор не понял? Говоришь, неизвестно, существует ли оно на самом деле? Ну понятно, вслух все говорят, что это, мол, выдумки, но передо мной можешь не притворяться, все же знают, что существует. Фриц? Нет, я ничего не говорю, он в нашем профсоюзе не состоит, но порядки профсоюза и на него распространяются, в какой-то степени распространяются. И как, по-твоему, будет с иностранцами, если подпольное движение протолкнет своих в руководство профсоюза? А Центральный совет — он окажется в трудном положении, очень трудном. Говоришь, тебе все равно, не хочешь с этим связываться? Не понимаешь, почему руководство завода… Да, ты, правда, никогда особой сообразительностью не отличался, но чтоб до такой степени… Неужели ты думаешь, начальство станет поддерживать профсоюз, которым управляют эти — из подпольного движения? Законы страны? Господи, да ты рассуждаешь как последний идиот, закон можно на сотню ладов толковать — как все, что написано на бумаге. Так, значит, тебе все равно, ты не хочешь участвовать, ну что ж, очень жалко. Но если — ну, допустим, вдруг — скажем, тебя уволят, а ты ведь такой груз тянешь, пятеро сорванцов, никто еще до конфирмации не дорос, и сам калека. Нет, что ты, Шпик ничего такого не говорил, он полагался только на нашу честь, мы же должны понять, если профсоюз в опасности. Да я так сказал, мало ли что может случиться, просто я подумал, что тебе, наверно, нелегко будет получить работу. Конечно, ты поступай как знаешь, но я-то считал, что у тебя есть голова на плечах. Никакого риска тут нет, мне твердо сказали, никто нас и пальцем не тронет. И вообще это наше полное право, профсоюз наш, и правление мы сами выбираем. Не можешь до конца во все это вникнуть? Ну и не вникай, никто от тебя этого не требует, ты одно пойми — тебе скостят половину квартирной платы за целый год, эти денежки у тебя не вычтут, ты их спокойненько положишь себе в карман, и налога с них не возьмут. Что, Оуфейгур твой родственник? Его мать в родстве с твоей старухой? Ну знаешь, наверно, все исландцы друг с другом в родстве, что из этого? Ты ведь ему ничего особенного не сделаешь, только не дашь ему сорвать собрание. Нужно ясно и недвусмысленно выразить народную волю — так Шпик сказал, показать, что мы в профсоюзе, в нашем профсоюзе, все едины. Никого же не убьют, если ты этого боишься, ну, парни помашут кулаками, иностранцы не станут вмешиваться, если их не тронут; подумаешь, мелкая драка, полиция наведет порядок. Оуфейгур узнает кое-что, чего он не знал раньше. Такого не увидишь ни в школе, ни в канцелярии. Может, испугается малость, но ему это только на пользу. Пусть столкнется лицом к лицу с действительностью, с реальной действительностью; таких, как он, только это и может образумить. А если что и случится, все равно не мы отвечаем, но ничего не случится, я тебе гарантирую. Так тебе все равно, да, тебе все равно. Вот и я сперва то же самое сказал Шпику. Не хочу связываться, оставьте меня в покое, меня это не касается. А про себя думаю: лет мне уже много, а ничего я у вас не видел, кроме мусора, мне скоро на пенсию, ребята — худо ли, хорошо ли — выросли, плевать я хотел, чем все это кончится. Я думал, он мне напомнит про Ингу, сестру, или про эту трепотню насчет Алли. Нет, он про них ничего не сказал, ни слова. Сидел, молчал, ухмылялся, даже на меня не смотрел, а потом вдруг спрашивает этаким невинным тоном, словно мы о погоде разговариваем: «А у тебя в машине еще стоит тот транзистор, который ты летом поставил?» — «Как же, — говорю, — стоит». А он мне: «Я только хотел тебе напомнить, что на нем есть номер, и может получиться нехорошо, если его увидят — если кто-нибудь увидит, кроме меня». Представляешь? Мне бы никогда в голову не пришло, что он… ну, что я мог сказать? Я сразу подумал о своих мальчишках — что они скажут, если услышат… Конечно, в худшем случае я бы мог повеситься, но ведь все равно все узнали бы почему, и еще чего доброго кто-нибудь бы увидел и снял меня, а это еще хуже. А как с тобой, ты продал электродрели? Кстати, ты не смотрел — на них есть номер? И на всем этом проклятом барахле небось тоже есть, хотя мы и не замечали. А если кто-нибудь увидит, начнет вынюхивать? Говоришь, хочешь все это дело обдумать? Ну вот, так-то лучше. Проклятые номера, надо нам при возможности насчет них выяснить. Мы должны стоять вместе, обязательно стоять вместе, все как один.

notes

Примечания

1

Геннадий Фиш. Здравствуй, Дания! Отшельник Атлантики. М., 1963.