Преданность - де Виган Дельфин

Мне понадобилось несколько сеансов, чтобы осознать (и принять как факт), что голос появился незадолго до открытия, сделанного мной в компьютере мужа. И еще несколько сеансов, чтобы заговорить о нем и внятно описать случившееся — в кабинете доктора Фельсенберга.

То, что я увидела в тот вечер и что обнаружила в последующие дни, когда приступила к поискам, я могу описать только намеками, метафорически, косвенно, я не могу взять и сформулировать это черным по белому.

Потому что слова вызывают омерзение и вязнут в страхе.

Вчера, вернувшись домой, я обнаружила дома Матиса и его друга. Вообще-то в это время им полагалось быть на занятиях. Сын заявил, что учитель музыки не пришел, и я сразу поняла, что он врет.

Вид у них был странный. Причем у обоих. Матис не любит, когда к нему входят в комнату, так что я осталась на пороге, — стояла и пыталась понять, что с ними не так. Они сидели на голом полу, все лежало на местах, не вытащили ни единой игры, ни книжки, — даже не угадаешь, чем же они там развлекались. Тео глядел в пол. Он не отрывал взгляда от ковролина, словно наблюдал за колонией микроскопических насекомых, видимых лишь ему одному. Что-то мне не наладить контакт с этим мальчиком. Если честно, я его недолюбливаю. Я знаю, это звучит дико, мальчику всего двенадцать лет, в принципе он вполне приличный, даже воспитанный, но вот что-то меня в нем смущает, и все тут. Матису, конечно, это говорить нельзя ни в коем случае, он его так боготворит, будто он сверхчеловек какой-то, но между нами любви нет. Я, ей-богу, не вижу, что он в нем нашел. У Матиса в начальной школе был друг, вот он мне очень нравился. Так хорошо дружили, никогда не ссорились. Но потом мальчик переехал в другой город.

В прошлом году Матис пошел в новый класс и там познакомился с Тео: с этого момента мир перестал существовать. Он сразу же привязался к нему, все другие не в счет, и он готов биться до последнего, встречая в штыки любое замечание или сомнение в адрес друга.

Я спросила, нашли ли они чем перекусить, сын ответил, что им не хочется. Я оставила их.

И все равно мне упорно кажется, что этот Тео тянет Матиса по плохой дорожке, оказывает на него дурное влияние. Он по характеру жестче, чем наш сын, он суше, не такой сентиментальный, — наверняка потому Матис так им и восхищается. Недавно после ужина я хотела поговорить об этом с мужем. С тех пор как я поняла, за чем реально Уильям проводит свои вечера, я, помимо в основном бытовых реплик, позволяющих поддерживать совместную жизнь, как-то нормально общаться с ним не пыталась. На самом деле в предыдущие недели я издали наблюдала его хитрости и мелкое вранье.

После ужина он, как всегда по вечерам, удалился в свой кабинет.

Я постучалась в дверь. Подмывало, конечно, взять и открыть, не дожидаясь ответа, — отличный был бы способ его застукать. Прошло несколько секунд, прежде чем он разрешил мне войти. Экран компьютера был погашен, муж снял пиджак и разложил перед собой несколько каких-то документов. Я села в кресло и заговорила о Матисе, о дурном влиянии, которое чувствую со стороны его друга. Я объяснила, почему мне кажется, что эта дружба вредна для нашего сына, навскидку привела несколько примеров; Уильям делал вид, что слушает меня внимательно, не проявляя нетерпения. Когда я заканчивала краткое изложение ситуации, мне вдруг на ум пришла фраза: «Сейчас ты в логове дьявола и видишь его». Это звучало смешно и напыщенно; услышь меня Уильям, он наверняка стал бы опять иронизировать по поводу моих цветистых книжных выражений, но с той минуты я уже не могла отделаться от этой фразы, мощным откликом отозвавшейся в душе. Уильям требовал точных данных. Показателей регресса, снижения успеваемости, элементов, поддающихся учету. Какие факты я могу привести для подкрепления своей теории? Успеваемость у Матиса в полном порядке, — Уильям не видит, в чем проблема. Я все себе надумала. На самом деле Уильям всегда считает, что я себе надумываю. По любому вопросу, за что ни возьмись. Это, кстати, довольно удобный способ мягко закрыть тему. Ты себе все надумала.

На самом деле то, что я рассказываю мужу, вообще-то мало его интересует. Это одна из причин, по которой я ему почти ничего и не рассказываю. Так было не всегда. Когда мы только познакомились, могли проговорить хоть всю ночь напролет. Уильям научил меня почти всему, он подарил мне слова, жесты, манеру держаться, вести себя. Он знал правила жизни и тайные коды.

Не знаю, когда мы перестали разговаривать. Наверняка уже давно. Но тревожней всего то, что я даже этого не заметила.

Утром Матис встал раньше меня. Когда я вошла в кухню, он готовил себе завтрак.

Я села и несколько минут украдкой наблюдала за ним: как бы нарочитая небрежность, размашистость в манере хватать чашки-ложки, не закрывать дверцы шкафчиков, чуть заметное раздражение, когда я с ним заговариваю или спрашиваю о чем-то. И вдруг я поняла, что он на пороге, на самом краю. Что-то уже нарастает в нем и набирается сил, проникает, как вирус, в каждую клетку тела, хотя и пока не видимо невооруженным взглядом. Матис еще не подросток, вернее, перемена пока незаметна. Это дело нескольких недель, может быть, дней.

Мой мальчик у меня на глазах преобразится, как до него преобразилась его сестра, и ничто не сможет этому помешать.

МАТИС

В день, когда Матис впервые пошел в новый, шестой класс, он выбрал средний ряд. И потом выбрал место: в середине среднего ряда. Не слишком близко к доске и не слишком далеко. Ни на виду, ни в глубине класса. Там, где в принципе привлекаешь как можно меньше внимания. Он посмотрел списки, вывешенные в школьном дворе, и не увидел в своем классе ни одной знакомой фамилии. Учеников начальной школы всех распределили по разным классам.

Потом дверь закрылась, но рядом с ним по-прежнему никто не сидел. Он не смел смотреть на других ребят, которые сидели парами, локоть к локтю, и шушукались. Во всех углах класса уже зарождались шепоточки, возникал легкий гул болтовни, которую учитель пытался контролировать. А он был вычеркнут из знакомств и симпатий. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Таким беззащитным. Девчонки, сидящие перед ним, уже два раза оглядывались и смотрели исподлобья.

Десять минут спустя раздался стук в дверь. Вошла завуч по воспитательной работе, и с ней — ученик, которого он никогда не видел. Тео Любин заблудился в коридорах и не нашел свой класс. Ряды насмешливо зашипели. Преподаватель указал на свободное место возле Матиса. Тео сел. Матис придвинул к себе вещи, хотя они и так не залезали на чужую половину, — он как бы показывал опоздавшему, что тут его принимают, добро пожаловать. Он хотел встретиться с ним взглядом и улыбнуться, но Тео сидел не поднимая глаз. Он вытащил пенал, тетрадку и, так и не подняв носа, прошептал «спасибо».

На следующем уроке они снова сели друг с другом. В следующие дни они вместе искали спортивный зал, кабинет завуча, столовую и разбирались с номерами кабинетов, расположенных в порядке, который не подчинялся никакой логике. Они осваивали новое пространство, которое тогда казалось им безграничным, — теперь им знаком здесь каждый закоулок.

Им не нужно было слов, чтобы понять, что они поладят друг с другом. Достаточно было просто переглянуться, уловить негласное совпадение — социальных, вкусовых, эмоциональных характеристик, какие-то абстрактные, неуловимые знаки взаимного распознавания и принятия, которые они даже не смогли бы назвать. Они стали неразлучны.

Матис знает, какое сильное впечатление производит молчание Тео на других. На девочек и на мальчиков. Тео говорит мало, но может и возразить. Его побаиваются. Его уважают. Ему нет нужды лезть в драку или даже припугивать. Иногда у него внутри что-то грозно закипает, и у людей сразу пропадает охота его задирать и даже отпускать комментарии. Рядом с ним Матис под защитой, ему ничего не грозит.

В этом году, когда Матис в первый день занятий увидел на доске объявлений, что они снова в одном классе, он испытал огромное облегчение. Если бы его спросили, он бы не смог сказать, за кого ему теперь спокойнее — за себя или за Тео. Теперь, когда с начала занятий прошло несколько месяцев, ему кажется, что друг стал еще мрачнее. Он часто думает, что Тео исполняет какую-то роль, притворяется другим. Вот он здесь, рядом, переходит из одного кабинета в другой, стоит в очереди в столовую, собирает рюкзак, наводит порядок в шкафчике, возвращает на раздачу поднос, но на самом деле он далеко, в стороне от всего. А еще иногда, коща они расстаются на углу возле магазина и Тео уходит к метро, он смотрит ему вслед, и какая-то смутная тревога растет у него в груди, и становится труднее дышать.