Номер 11 - Коу Джонатан
3
Добравшись до слова, выделенного Натаном бледно-зеленым цветом, старший инспектор Кондоуз улыбнулся с мрачным удовлетворением и, закрыв журнал, отодвинул его на край заляпанного пивом стола.
— Ясно, — сказал он. — Да, это определенно несколько иной подход к делу.
— Так вот… поспешных выводов мы, конечно, делать не станем, — Натан явно волновался.
— Разумеется, нет.
— Это лишь сплетня. Фактов из нее не извлечешь.
— И все же…
Старший инспектор Кондоуз откинулся на спинку диванчика, отхлебнул из пинтовой кружки «Гордость Лондона» и глубоко задумался. Инспектор с констеблем Пилбимом встретились в пабе «Перья» в двух шагах от Нового Скотленд-Ярда. Паб был устроен на старинный манер, и полицейские сидели как бы в отдельном кабинете на некотором расстоянии от других посетителей. Тусклое освещение и кожаная обивка сидений неброского винного цвета лишь добавляли их встрече некий заговорщицкий оттенок.
Естественно, Натан был счастлив — хотя и слегка ошеломлен, — что ответом на его письмо стало приглашение в паб, а не глухая стена официального молчания. Но его начинало одолевать беспокойство. Догадки Натана пока оставались весьма неопределенными, статейка в проказливом журнале вышла без указания источников, однако старший офицер склонялся к тому, чтобы увидеть в гибели комиков хладнокровно спланированные серийные убийства.
По правде говоря, Кондоуз был далеко не уверен в насильственной смерти артистов. Но, опять же, твердая уверенность в своих действиях перестала считаться необходимым элементом в работе полицейских двадцать первого века. Приходилось учитывать множество иных факторов. В частности, общественную значимость преступления, и в данном случае этот фактор в размышлениях инспектора выступал на первый план — ведь в этом деле были замешаны СМИ. Давненько не чувствовал инспектор пристального взгляда телекамеры, направленной на него, и журналисты не совали ему микрофон под нос, отчего у Кондоуза возникло безысходное чувство утраты. Арест издателя общенациональной газеты по подозрению в убийстве двух популярных комиков наверняка вернет его на экраны телевизоров. Несколько лет назад подобные мысли инспектору были совершенно чужды. Верно, случалось, что пресс-конференции по сенсационным расследованиям транслировались в эфире, но умудренные опытом полицейские в большинстве своем предпочитали трудиться в тишине, подальше от настырных СМИ. Но времена меняются. Ряд громких арестов среди диджеев и звезд индустрии развлечений 1970-х по обвинению в сексуальных домогательствах многолетней давности обеспечил старшему инспектору прямое и захватывающее общение с лучшими журналистами телевидения, радио и прессы. Более того, эти аресты приблизили его вплотную к самим звездам эстрады, а такого развития своей карьеры он ни за что не смог бы предвидеть, и это наполняло его пусть и не детским, но подростковым восторгом. Кондоузу едва перевалило за пятьдесят. В его юности многие из этих знаменитостей были для него если не героями, то, во всяком случае, объектами поклонения и любопытства. В те дни он завел специальную тетрадку для автографов, собрав коллекцию подписей второразрядных телекомиков, случайно встреченных в унылом приморском лагере, куда родители вывозили его на летние каникулы, и каракулей диджеев («Держись рока!» или «Поп-угарного тебе дня рождения!»), за которыми надо было отстоять очередь на локальных празднествах вроде рекламного турне «Радио-1» или открытия нового супермаркета. Теперь же, более тридцати лет спустя, его фотографировали бок о бок с теми же людьми, когда их, поседевших, бородатых и ошарашенных, вели в зал суда для дачи показаний по делу о сексуальном насилии, каковое бывшие звезды (в отличие от их жертв) если и могли припомнить, то с большим трудом. И правда, время играет с нами в странные игры.
«Звездные» расследования Кондом Ярда (бездарная, пошлая кличка, в тысячный раз с обидой подумал он) завершил почти год назад. Сколько месяцев минуло с тех пор, как его имя, не говоря уж о физиономии, появлялось в газетах! Почти год инспектору не доводилось решать, жить или умереть известной публичной фигуре. И ему страшно хотелось снова окунуться в эту атмосферу — и вот пожалуйста, Пилбим предоставлял ему фантастический шанс. В этом деле шоу-бизнес и журналистская профессия соединялись в головокружительном пьянящем коктейле. Издатель крупной газеты столь близко к сердцу принял критику его дочери, что прибег к насилию в отношении обидчиков. Отцовские чувства — и это был не такой уж заоблачный полет воображения — вынудили его совершить убийство (либо нанять убийц), когда он обнаружил, что комики осмелились поливать грязью его дитя исключительно смеха ради. Нет, честное слово, идеальный расклад! И что с того, что пока расследование выглядит весьма приблизительным? Намеки и недомолвки лишь приукрасят дело.
— Итак, — констебль Пилбим выжидательно смотрел на старшего инспектора, — каким будет ваш следующий шаг?
Кондоуз сложил губы трубочкой:
— Может статься, что одним нам с этим не управиться. Придется подключать специалистов.
— Патологоанатомов? Управление безопасности? Особый отдел?
— Нет… я имею в виду фирму по связям с общественностью. Наверное, Пота Беллингера — они лучшие в этом бизнесе. Мы привлекаем их для контактов с медиа.
Констеблю не понравилось то, что он услышал.
— Прежде чем вы обратитесь к прессе, — счел он своим долгом предупредить, — вам стоит взглянуть вот на это. Появилось пару дней назад.
Из бумажника для документов он извлек диск. На обложке — молодой, лохматый и слегка полноватый белый мужчина в свободной цветастой рубашке навыпуск. Он говорил в микрофон. Видео называлось «Райан Кверки — Обалдеть! — Вживую и во всю прыть».
— Спасибо, конечно, — инспектор возвратил диск, передвинув его по столу, — но я не любитель комедии. Предпочитаю добротное английское кино. Что-нибудь с Рэем Уинстоном или Дэнни Дайером.
— Нет… я хочу сказать, что это имеет отношение к делу, — уточнил Натан. — И очень даже имеет. Начинайте смотреть на сорок второй минуте.
— Что, опять нападают на…
— Мисс Уиншоу-Ивз? Да. Но как бы не всерьез. Довольно вяло по сравнению с другими. И все же я бы на месте мистера Кверки проверял замки на дверях и окнах, прежде чем лечь спать.
4
Припоминая беседу со старшим инспектором, Натан не мог отделаться от тревожных мыслей. Беспокоило его не только явное нетерпение Кондоуза выйти с этим делом на публику при первой же возможности, в равной степени его смущала собственная готовность считать лишь одну существующую на данный момент гипотезу непогрешимой: Жозефина Уиншоу-Ивз — единственное связующее звено между двумя убийствами. Но все ли так очевидно? А что, если оскорбления в ее адрес из уст скончавшихся комиков — отвлекающее совпадение, и только?
Но более всего его удручила мысль, что к этому преждевременному выводу он пришел, изменив собственной философии. Все, что он сделал до сих пор, — посмотрел три видео и отметил пересекающиеся детали. Разумеется, эти общие черты обладали значительным потенциалом, но вряд ли действия Натана можно было назвать исчерпывающими или скрупулезными. Разве не он стремился стать первым в Англии уголовным следователем-интеллектуалом? Разве не он был убежден в том, что любое преступление лучше всего раскрывать исходя из социального и политического контекста? Культурология и моральная философия зачастую указывают путь к разгадке с большей точностью, нежели отпечатки пальцев на оконной раме или следы, оставленные на садовой тропинке. Пора было засесть за чтение.
И на протяжении пяти дней констебль Пилбим почти не покидал своего кабинета.
Сперва он удивился тому, как мало написано работ по истории и философии юмора. Не считая немногочисленных и разрозненных комментариев Платона, Аристотеля и Цицерона, древние авторы высказывались на эту тему крайне скупо. В Англии первым серьезным исследователем юмора был Томас Гоббс, согласившийся с Рене Декартом в том, что смех основан на гордости, являясь агрессивным выражением превосходства над себе подобными. Иммануил Кант одним из первых предложил более разностороннюю теорию юмора: «смех — это эмоциональное состояние, возникающее при внезапной трансформации напряженного ожидания в ничто», и сопровождается оно «ощущением здоровой бодрости по той причине, что кишечник при смехе приходит в движение». Кьеркегор в целом согласился с предшественниками, подчеркнув, что комедия рождается из противоречия, хотя в данном случае это «безболезненное противоречие», тогда как трагедия основана на «противоречии страдания». Анри Бергсон, однако, вернулся к теории смеха как выражению превосходства и подправил ее, заявив, что мы смеемся над другими людьми, когда подмечаем в них «некую механистичность поведения там, где уместнее была бы чуткость восприятия, маневренность и гибкость мысли». Всего несколькими годами позже Фрейд опубликовал свой эпохальный труд «Остроумие и его отношение к бессознательному», выдвинув теорию, показавшуюся Натану наиболее развернутой и убедительной. По Фрейду выходило, что кульминационный момент шутки создает нечто вроде психического срезания углов, перебрасывая нас от одной идеи к другой по короткому и неожиданному пути, что позволяет «экономить психическую энергию», и сбереженная ментальная активность выплескивается в виде взрывного смеха.
