Неверная - Али Айаан Хирси
Два дня мы провели в Мандере, после чего Кубкак, наконец, согласился продолжить путь. Мы сели в автобус и поехали в Гариссу, большой город в трехстах пятидесяти милях к югу, где были заасфальтированные дороги, отели, автобусные остановки, светофоры и мечеть. Там мы купили билеты в Найроби. Мы были практически дома.
Когда почти через неделю после отъезда из Могадишо мы наконец приехали в Найроби и шли по улицам района Истли, все вокруг казалось такими знакомым и родным. Мы были рады даже острому запаху сукумавики. Я хотела увидеться с мамой, но на подходе к дому поняла, что опасаюсь ссоры и эмоциональных сцен, которые наверняка последуют за нашей встречей.
В конце ноября, через несколько дней после того, как мы приехали в Найроби, в Могадишо начались открытые бои. Войска Сиада Барре все еще удерживали центр города, но окраины были уже под контролем повстанцев Хавийе. Вооруженные люди, обезумевшие от ката, ездили на пикапах и палили во что попало, сжигая фермы и сады.
Чтобы разделить оппозицию, Сиад Барре решил сыграть на клановой вражде, которая всегда подспудно тлела в Сомали. Его войска устраивали нападения на людей Дарод так, будто это было дело рук Хавийе, и наоборот: в местах, где происходили убийства, они оставляли надписи вроде: «Очистим земли Хавийе от Дарод» и «Хавийе – низкородные и заслуживают смерти».
Поэтому когда режим Сиада Барре стал рушиться, это отразилось на всей стране: борьба против него вылилась в широкомасштабную гражданскую войну. Теперь Хавийе не только требовали голову Сиада Барре, но и хотели провести этническую чистку. Людей Дарод застали врасплох. Они предполагали, что Хавийе будут мстить субклану Сиада Барре, но не всему клану Дарод. Могадишо погрузился в хаос кровавой резни, мародерства, разрухи. Повстанцы врывались в дома и поджигали их; родители убегали, бросая детей. Все люди Дарод, которые могли спастись бегством, уезжали, уходили, уползали в Афгойе, Бай-доа, Кисмайо или в города и деревни на границе с Кенией и Эфиопией.
Порой Дарод давали отпор, и в таких схватках погибало множество людей и Дарод, и Хавийе. Армия Сиада Барре сократилась до одного отряда, который охранял его президентский дворец. 27 января 1991 года мы с мамой и Хавейей услышали в новостях сомалийской службы BBC, что Барре спасся бегством – в Найроби.
Однажды вечером, когда мы с волнением слушали радио в квартире на Парк-роуд, к нам в дверь постучали. Я застыла в изумлении: на пороге стоял Абделлахи Ясин, один из лучших друзей Махада в Могадишо. Рядом с ним находился сын его старшей сестры, молодой человек по имени Осман Абдихалин Осман Юсуф Кенайдиид, внук Османа, который учил моего отца читать и писать, и правнук короля, которому служил мой дед Маган. Мы почли за огромную честь принять такого человека в нашем доме.
Абделлахи и Осман сказали нам, что Могадишо буквально парализован. На улицах только военные машины. В областях, перешедших под контроль Хавийе, вооруженные люди устраивали облавы на людей Дарод. Махад уехал из Бари еще раньше Абделлахи и Османа и отправился в Бари, который был под контролем ДФСС. Мама забилась в истерике от страха, мы с Хавейей тоже очень встревожились.
Абделлахи и Осман расположились в гостиной. Через две недели они все еще спали там на матрасах, когда Махад постучал в дверь. Мы с мамой и Хавейей испытали огромное облегчение, увидев его. Махад собирался ехать в Бари, но клан убедил его отправиться в Кению, где он будет в большей безопасности. Добирался он тем же путем, что и мы. Решение было принято вовремя: на следующий день после того, как он миновал Афгойе, город захватили Хавийе.
Вместе с Махадом приехали наш кузен Варсаме, сын маминой сестры-близнеца, и два его сводных брата. Теперь уже шестеро мужчин спали на матрасах у нас в гостиной. Следующим приехал старший брат Османа, Махамууд. И вновь мы почли за честь принять его в нашем доме, но мамино лицо исказилось от ужаса, когда Махамууд сказал нам, что перед его отъездом Могадишо почти пал. Хавийе взяли в осаду дворец Сиада Барре, повсюду царили насилие и мародерство. Хавийе вытаскивали женщин и детей Дарод на улицы и убивали их. Сжигали дома вместе с жителями. Вода стала сокровищем. Люди так ослабли от голода, что не могли защититься или убежать. Позже мы узнали о том, что тетя Кхадиджа добралась до Кисмайо и там заболела. В конце концов до нас дошла весть о ее смерти.
Ибадо Дхадей Маган, чья мать была Хавийе, приютила у себя многих родичей, чтобы спасти их от расправы. Но Дарод стали покидать город, на транспорте или пешком они двигались до побережья и дальше, вместе с теми, кто бежал с юга из охваченного пожарами Афгойе. Начался массовый исход из Сомали в Кению, Эфиопию и за их пределы.
Махамууд сказал нам, что оставил жену и детей в Кисмайо с другими членами семьи. Сам он добрался до кенийского порта Момбаса на корабле, битком забитом беженцами, и отправился на поиски безопасного места в Найроби, куда он мог бы перевезти семью. Теперь ему нужно было вернуться к границе и забрать их оттуда. Махамууд подсчитал, сколько необходимо бензина, чтобы добраться до лагеря беженцев примерно в ста милях оттуда, в пустыне. Лагерь все называли Добли, Грязное место.
Целую неделю Махамууд каждый день умолял Махада поехать с ним к границе, чтобы выручить его семью, ведь у брата был кенийский паспорт и он знал суахили и английский. На границе царил хаос, а кенийское правительство старалось остановить поток беженцев из Сомали. Махмууду нужна была помощь.
Но Махад медлил. Каждый день он отмахивался от Махамууда: к границе они поедут завтра. Мы все чувствовали растущее беспокойство Махамууда. Наконец, однажды вечером он объявил, что на следующий день поедет один. Я не могла больше этого выносить и сказала:
– Я тоже знаю суахили и английский, мы с Хавейей недавно были на границе, так что я знаю, что делать. Я поеду с тобой.
Мама возразила, что молодая девушка не должна ехать на войну. Но я ответила, что останусь на кенийской стороне. Что может случиться плохого? Разговоры продолжались несколько дней. Махад по-прежнему обещал, что поедет, а потом говорил, что идет в мечеть, и возвращался только ночью. Было понятно, что Махамууду придется ехать либо одному, либо со мной.
В конце концов мы отправились в путь. К тому времени я пробыла дома два месяца.
Через день или два пути мы приехали в кенийский пограничный город Либойе. Махамууд так нервничал, что едва мог говорить. Под рубашкой у него был спрятан кошелек, полный американских долларов – на взятки, – но с пограничниками должна была разговаривать я. Мне еще никогда не приходилось подкупать кого-то, и я даже не знала, чего стоит доллар здесь, так далеко от столицы.
На границе повсюду были солдаты в зеленой форме. Мы нашли офицера, который сказал, что он здесь главный. Я сделала глубокий вдох и произнесла на суахили:
– Этот человек ищет свою семью. Они просто поехали на выходные в Сомали и застряли там. Все, что нам нужно, – это пересечь границу и забрать их.
– Сколько человек вы заберете с собой? – спросил офицер.
– Всего одну женщину и четырех детей – таких маленьких, что они почти не считаются.
Он вопросительно посмотрел на меня, и я догадалась, что сейчас самое время дать ему денег. Я обернулась к Махамууду и спросила:
– У вас есть где-нибудь пятьсот шиллингов?
Это была недельная плата за нашу квартиру в Найроби. Махамууд сунул банкноту мне в руку, и я отдала ее офицеру. Он посмотрел на нее и сказал:
– Еще две.
Мы отдали их, и он пропустил нас. Я спросила офицера, как его зовут.
– Мваура, – ответил он.
Это было распространенное имя Кикую, но мне показалось, что он не из этого племени: он был слишком высоким. Я сказала Махамууду, что не доверяю этому человеку. У нас не было никаких гарантий. Даже если мы найдем жену и детей Махамууда, мы не можем быть уверены, что найдем этого офицера и он пустит нас обратно в Кению. Мы не получили расписки и даже не обменялись рукопожатием. Все, что у нас было, – сомнительное имя Мваура и мой суахили. Но у нас не оставалось выбора.
