Письмо - Хьюз Кэтрин
Уильям Лейн распрямился, уперев руки в поясницу. Он полной грудью вдохнул свежий воздух, вытер рукавом вспотевший лоб и сделал несколько жадных глотков из бутылки с водой. Несмотря на тяжелую работу, это было его любимое время года. Сбор кленового сока начинался в феврале и заканчивался к началу апреля, когда он снимал с деревьев последние ведерки. Затем клейкую янтарную жидкость варили на огне, пока она не превращалась в густой ароматный сироп, которым его соотечественники американцы так любят поливать блины.
Он слышал, как в гараже отец колет дрова, и на него вдруг нахлынул внезапный прилив нежности, к которой примешивалась изрядная доля вины за то, что он намеревался сделать. Его родители вложили столько сил, чтобы обеспечить семье достойное существование, и их старания, безусловно, заслуживали лучшего вознаграждения. Впрочем, они, казалось, были вполне довольны своей простой, незамысловатой жизнью и не просили большего. Мать с удовольствием занималась их семейным гостевым домом, обожала общаться с новыми людьми и обходилась с каждым постояльцем так, словно он был ее близким родственником.
Уильям затащил последнее ведро в сахароварню. Котел над огнем раскалился докрасна, над ним вились клубы пара, а внутри весело побулькивал кленовый сок. Совсем скоро загустевший сироп разольют по бутылкам, наклеят на них этикетки с названием их семейного бренда – «Кленовый сироп Лейн’с», и тогда настанет подходящий момент. По крайней мере, так подсказывал ему разум. Сердце было иного мнения.
Через месяц, когда апрельское солнце начало пригревать землю, а кленовый сироп был разлит по бутылкам и распродан, Уильям сидел на чемодане и, подпрыгивая на нем, боролся с застежками. Наконец они поддались и щелкнули. Уильям стащил чемодан с кровати и поставил у двери. Он похлопал по карману куртки, убедившись, что паспорт и билет на самолет по-прежнему на месте. Снизу донесся теплый голос матери:
– Уилл, милый. Тебе надо позавтракать перед дорогой. Я сделала блины с черникой. Спускайся и поешь, пока горячие.
Пока он тащил чемодан вниз по лестнице, на душе у него скребли кошки. Он ждал этого дня целую вечность, а теперь чувствовал себя предателем. Все эти тридцать лет и один год родители холили и лелеяли его, и вот чем он им отплатил. Они определенно заслуживали лучшего.
Стоило ему войти на кухню, как ноздри наполнил аромат горячих пышных блинов. Мать улыбнулась и вытерла руки о передник.
– Вот и ты. Садись, все готово.
Уильям подвинул стул и тяжело опустился за стол, подперев голову руками и ссутулившись, точно старик. Мать приобняла его за плечи и взъерошила волосы, словно ему по-прежнему было девять лет.
– Брось, Уилл. Ты так долго ждал этого дня, – сказала она, стараясь говорить спокойно и уверенно.
Уильям поднял голову и встретился с ней взглядом. В его глазах стояли слезы, угрожая перелиться через край, стоило ей произнести хоть одно ласковое слово. Он откашлялся.
– У меня такое чувство, словно я предаю вас с отцом.
Мать присела с ним рядом.
– Дорогой, мы уже говорили об этом. Мы с отцом полностью тебя поддерживаем. Мы всегда будем твоими родителями и всегда будем тебя любить. Я знаю, у тебя на душе неспокойно, и мне больно видеть, как ты мечешься, – сказала она и добавила, похлопав его по руке: – Я искренне надеюсь, что ты наконец обретешь свой внутренний покой.
Внезапный порыв ветра чуть не сорвал заднюю дверь с петель. Отряхивая грязь с ботинок, на кухне появился Дональд Лейн с винтовкой через плечо и парой убитых кроликов в руках.
– Доброе утро, сын. Как настроение?
Несмотря на его медлительный нью-йоркский выговор и явные попытки скрыть волнение, в его голосе звучало беспокойство.
– Да вроде ничего.
– Во сколько у тебя самолет из Айдлуайлда?
Уильям покачал головой и улыбнулся:
– Пап, он уже одиннадцать лет как называется аэропорт Джона Кеннеди.
Дональд пробурчал что-то себе под нос и положил винтовку на стол.
– А, один черт.
– Самолет вечером, но я поеду пораньше. Меня Дирк подбросит. Дорога займет несколько часов, и я хочу приехать с запасом, чтобы никуда не спешить.
Дональд обернулся к жене:
– Марта, как там кофе?
Уильям с самых юных лет знал, что его усыновили. Однако в беззаботные детские годы, проведенные в Новой Англии, это не имело ровным счетом никакого значения. Его приемные родители были самыми добрыми, честными и богобоязненными людьми, которых только можно было себе представить, и то, что Бог, которому они столь усердно поклонялись, так и не наградил их детьми, заставляло Уильяма всерьез усомниться в его существовании. Если кто-то на этом свете и был прирожденной матерью, так это Марта Лейн.
Первые три годы жизни он провел с родной матерью в монастыре на юге Ирландии, где и появился на свет, – этого от Уильяма никогда не скрывали. Однако он мало что помнил о своей «настоящей» матери, равно как и о месте, где они жили. Когда ему было около десяти – они к тому времени уже переехали на ферму в Вермонт, – он как-то зашел в комнату и увидел, как мать на четвереньках трет деревянный пол мылом «Санлайт». Со спины было невозможно сказать наверняка, кто эта сгорбленная фигура в грязном переднике и намотанном на голову платке, – это мог быть кто угодно, и на секунду Уильям растерялся. В нос ему ударил запах мыла, и мальчик застыл на месте, словно прирос к полу. Знакомый лимонный аромат внезапно перенес его в раннее детство. Перед глазами возник длинный коридор, заполненный молодыми девушками. Они точно так же терли пол, пока он не начинал блестеть, точно зеркало. Уильям молча попятился из комнаты, не произнеся ни слова.
В другой раз, когда он стал постарше, его тогдашняя девушка Джена, не отличавшаяся особыми кулинарными способностями, решила приготовить ему романтический ужин. Он поковырял вилкой сероватое картофельное пюре с недодавленными комочками, отложил столовые приборы и уставился в окно.
– Все хорошо, Уилл? – спросила Джена.
– Да, толченка что надо.
Джена выглядела оскорбленной.
– Что-то не похоже на комплимент.
– Прости, я не имел в виду ничего плохого. Мы раньше так называли мятую картошку. Помню, мама меня кормила в детстве.
Он зажмурился и потер виски, пытаясь воскресить смутные воспоминания. Ничего не вышло. Как он ни старался, черты матери всегда ускользали, ее образ оставался безликим. Единственное, что он помнил, это ощущение безграничной нежности и заботы.
И вот он стоял на крыльце дома и собирался с духом, чтобы попрощаться с родителями.
Марта Лейн сжимала в руках цветастый носовой платочек и время от времени вытирала глаза. Дональд Лейн заключил сына в свои могучие объятия, и Уильям обнял его в ответ. Затем он чуть отстранился и посмотрел отцу в глаза.
– Спасибо, что поддержали меня. Я знаю, как это должно быть трудно для вас с мамой. Я просто хочу сказать, что очень сильно вас люблю. Вы всегда будете моими мамой и папой, и я благодарен за все, что вы мне дали. Я не еду за новой мамой, я просто хочу выяснить, откуда я и почему родился в столь странном месте.
Он взял мать за руку и поцеловал ее в щеку.
– Возвращайся поскорее, сынок, мы будем скучать.
Марта быстро развернулась и ушла в дом.
– Пап?
– Не волнуйся, с мамой все будет хорошо. Главное, возвращайся обратно целым и невредимым. И если тебе удастся найти свою вторую маму, скажи ей спасибо.
Уильям удивленно поднял брови.
– За что?
Дональд громко шмыгнул носом.
– За то, что подарила нам тебя – наш самый дорогой подарок в жизни. Сына, которым мы очень гордимся. Сына, который наполнил нашу жизнь смыслом.
– Передам, пап. Спасибо тебе. И береги маму.
Несколько часов спустя, сидя в кресле самолета и морально готовясь к длительному перелету через Атлантику, Уильям достал записку, которую дала ему мать, и принялся в сотый раз ее перечитывать, хотя уже наизусть знал все, что в ней написано. Итак, его родную мать звали Броуна Скиннер. Он родился 10 апреля 1940 года в монастыре Святой Бригитты неподалеку от Типперэри. Мать родила его в двадцать лет, значит, сейчас ей должно быть пятьдесят четыре. Он сложил лист пополам и сунул в карман куртки. За окном стремительно удалялись очертания Нью-Йорка, и, несмотря на тревогу, его сердце радостно стучало. К худу ли, к добру ли, он летел навстречу своему прошлому.
