Сестры из Сен-Круа - Костелоу Дайни

Пока она объясняла все это, Том смотрел на нее, не отводя глаз. Говорить с градусником во рту он не мог.

Молли продолжала:

— Если у вас температура, а я боюсь, что так и есть… — она положила прохладную руку ему на лоб и почувствовала жар под пальцами, — то вряд ли вас туда пустят, но я потом еще раз спрошу. — Она вынула термометр у него изо рта и увидела, что ртуть остановилась на отметке 102^[14]. «Высокая температура, — подумала она, — слишком высокая». — А почему бы вам самому ее не спросить, когда она зайдет? Правда, она не говорит по-английски, но она поймет, о чем вы спрашиваете, и позовет сестру Мари-Поль — помните, ту, что в маленькой шапке? Она вам переведет, если меня не будет рядом.

Она улыбнулась ему и, отметив его температуру на графике, отошла, пока он не успел спросить, сколько у него градусов.

Во время перерыва на завтрак, прежде чем идти на кухню, чтобы вместе с Сарой позавтракать горячим шоколадом и хлебом, Молли проскользнула в третью палату — взглянуть на Гарри. Сестра Мари-Жанна была чем-то занята за ширмой у другой кровати, в конце палаты, и Молли с минуту постояла у постели Гарри. Вид у него был почти такой же, как и прошлой ночью: лицо бледное, дыхание частое и прерывистое. Руки снова лежали на одеяле, и Молли накрыла его правую ладонь своей. Едва она коснулась его руки, как глаза у него распахнулись и устремились прямо на нее. Какое-то время он просто смотрел на женщину, стоявшую рядом с ним, затем в его глазах медленно появилось выражение, показывающее, что он ее узнал, и тут же сменилось недоверием.

— Молли? Молли Дэй? — Голос Гарри был похож на карканье вороны, и Молли пришлось наклониться ближе, чтобы разобрать слова. — Молли, это правда ты или мне снится? Где я, Молли? Дома? В Блайти? — Тень улыбки тронула его губы. — Я дома, в Блайти! Слава богу, я в Блайти!

Молли присела на край кровати и ласково сжала его руку.

— Да, Гарри, это я. Я здесь. — Она улыбнулась и взяла его руку в обе ладони. — Но до Блайти тебе пока далеко. Ты в госпитале, во Франции, а как только окрепнешь, сразу поедешь домой.

Гарри глядел на нее непонимающе.

— Но почему ты здесь? Это ма тебя прислала?

Молли засмеялась.

— Нет, Гарри, я здесь вместе с мисс Сарой из поместья. Мы работаем в этом госпитале, помогаем ухаживать за ранеными, такими, как ты.

— С мисс Сарой?.. — Кажется, он хотел еще что-то сказать, но тут на него накатил приступ боли, все тело выгнулось дугой, на лбу выступил пот. С его губ сорвался невольный крик, и тут же из-за занавешенной кровати появилась сестра Мари-Жанна. При виде Молли лицо у нее потемнело.

— Что вы здесь делаете? Зачем беспокоите моего пациента? — возмутилась она. Молли, даже не понимая слов, уловила смысл по ее взгляду и тону. Она тут же встала и осторожно сказала:

— Ce soldat est Harry Cook. Il est mon coossan^[15]. — Вчера вечером она спросила у Сары, как будет «кузен» по-французски и теперь с гордостью выговорила это слово, прибавив в порыве внезапного вдохновения: — Nous… prier. Vous me dire… prier^[16].

Услышав, что они молились вместе, сестра Мари-Жанна отчасти умерила пыл. Она ведь сама сказала Молли вчера вечером, что ей нужно молиться за своего друга. Но она вспомнила о своей должности заведующей палатой номер три и резко сказала:

— Так вот, извольте, пожалуйста, спрашивать разрешения, прежде чем заходить в мою палату, Молли. Этому человеку нужен полный покой, так что, будьте добры, выйдите отсюда немедленно.

Она махнула рукой в сторону двери. Смысл этого жеста был понятен и Гарри, и Молли.

Молли смиренно сказала:

— Oui, ma soeur^[17], — тихонько добавив по-английски, когда сестра отвернулась: — Я еще приду навестить тебя, Гарри, — и с несказанной радостью увидела, как левый глаз Гарри подмигнул ей в ответ.

В то же утро, вернувшись в свою палату, Молли увидела, что Том сидит, опираясь на подушки, а еще две подушки подпирают его забинтованную руку. Его уже умыли и побрили, и, хотя вид у него был все еще бледный и больной, глаза глядели ясно. Пока Молли ходила по палате, застилала кровати, протирала раненым лица влажной губкой и помогала более опытным сестрам менять повязки, она чувствовала, что его глаза неотступно следят за ней, но никак не могла подойти и поговорить с ним, пока не наступил обеденный перерыв и ей не поручили помочь ему с обедом.

— Вы видели Гарри? — были его первые слова. — Он жив?

Молли улыбнулась ему.

— Да, я была у него. Он пришел в себя. Он узнал меня, и это очень хороший знак.

— А мне можно зайти повидать его?

— Не знаю. Я спрашивала сестру Элоизу, но нам придется подождать, пока она решит. Знаете, у вас все еще жар, и я почти уверена, что она никуда вас не пустит, пока жар не спадет. Сейчас вам лучше всего поесть, — она поднесла ему на вилке кусочек еды, который он покорно проглотил, — и как можно лучше отдохнуть. Когда вас привезли, вы были совсем без сил. Знаете, сон — отличный лекарь, так что чем больше вы будете отдыхать, тем скорее поправитесь.

Том усмехнулся и сказал:

— Да, мисс, — в точности так, как обычно отвечал учительнице в школе. Только учительница не была такой хорошенькой, как эта Молли, которая, как ни удивительно, приходилась Гарри кузиной. Том еще немного поел и сказал:

— Я спрашивал ту монахиню, сестру Луизу…

— Сестру Элоизу?

— Ну да, ее самую. Спрашивал, когда она заходила, можно ли мне навестить Гарри.

— И что она сказала?

— Говорит — «тандэ». Что это значит?

— Тандэ? — Молли задумчиво сморщила нос. — Может, attendez?

Том пожал плечами и тут же сморщился от боли.

— Может быть. Что-то вроде «тандэ дема»…

— Demain — значит, завтра, — сказала Молли. — То есть, скорее всего, она сказала, что вы сможете зайти к нему завтра. — Она закончила кормить его, а потом, задержавшись у кровати, спросила: — Может, хотите кому-нибудь написать? Иногда я пишу письма для тех раненых, кто не может писать сам.

Том покачал головой.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне писать некому.

— А матери? — спросила Молли.

— Матери нет, — коротко ответил он. — Я приютский. У меня только товарищи из взвода, а им что писать? Они и так знают, где я!

Прошло еще несколько дней, и Молли видела, как Том с каждым днем крепнет, а Гарри слабеет. Когда температура у Тома наконец упала до нормы, сестра Элоиза и сестра Мари-Жанна согласились пустить его в третью палату. Молли не ходила с ним, но видела его лицо, когда он вернулся и рухнул на свою постель. Рискуя вызвать недовольство сестры Элоизы, она оставила на кухне недомытую посуду и присела на край кровати Тома.

— Как он там? — мягко спросила она. Сама она в тот день не смогла вырваться, чтобы повидать Гарри.

— Выглядит чертовски паршиво — прошу прощения, мисс. Похоже, умирает. Меня не узнал. Глаза открыты, а как будто и не на меня смотрят. Вроде в потолок, что ли, а на самом деле в никуда. Я заговорил с ним, так он даже головы не повернул, как будто не слышит. Тронул его за руку, чтобы он хоть на меня взглянул, а рука горячая, как огонь. Я говорю: «Гарри, дружище, это я, Том. С тобой все будет в порядке, дружище», — говорю. А он начал что-то бормотать, что-то такое про проволоку, про штык — все вперемешку. — Голос у Тома оборвался, и он поднял на Молли тоскливые глаза. — Он же не поправится, да? Он умрет.

Молли в порыве чувств взяла его за руку.

— Это еще неизвестно, Том.

— Известно, — ответил он без выражения. — Надежды никакой.

— Надежда всегда есть, — твердо сказала Молли, — пока он борется и пока мы боремся за него.

Том устало сказал:

— Но он уже не борется. — Он закрыл глаза, и Молли показалось, будто из уголка одного из них скатилась слеза. Она сочувствовала ему всем сердцем, но она еще никогда не видела, чтобы мужчины плакали, и отвернулась, чтобы не видеть его слез.

На следующее утро, перед тем как идти на завтрак, Молли прокралась в третью палату, чтобы взглянуть на Гарри. Сестры Мари-Жанны не было видно. Другая сестра, имени которой Молли не знала, жестом указала ей на кровать Гарри, а сама стала обходить палату с тележкой для лекарств.