Гадкие лебеди кордебалета - Бьюкенен Кэти Мари

— Что случилось? — спросила я.

— Они нашли нож. Инспектор сказал Эмилю.

У меня зародилась слабая надежда. Неужели она все-таки поняла, что Эмиль Абади виновен?

— Ты не понимаешь? Пьер Жиль никогда бы не сказал, куда выкинул нож, если бы не знал, что его ни в чем не обвинят.

Она посмотрела на меня. Худая, усталая, вокруг глаз красные круги. У меня защемило сердце. Дарить надежду этой сжавшейся на стуле девушке было неправильно, ведь этим я только на время отсрочу ее боль. Но ей было так плохо, что я даже позабыла данное себе обещание. Я давно хотела заставить ее взглянуть на Эмиля Абади моими глазами, но сейчас только сказала:

— Может, инспектор блефует.

— Он показал Эмилю нож.

Ей нужно отбросить свои фантазии о невиновности Эмиля Абади. Я погладила ее по плечу как можно нежнее. Но мое прикосновение ее только разозлило. Как будто это предательство с моей стороны — считать, что новые известия заставят ее признать вину Эмиля. Неужели она вообще ничуть в нем не сомневается?

— Но ведь эти двое ее убили, — решительно сказала я.

— Ничего не доказано. — Она стряхнула мою руку.

Месье Лефевр выпрямляется, и я вдруг вспоминаю, что так и не поблагодарила его за туфли. Это большая ошибка.

— Знаете, — говорю я, чувствуя себя очень храброй после шампанского. За весь день я съела только кусок хлеба. — Если мои ножки сегодня хоть чуть-чуть сияли, то только благодаря вашему подарку. Вы подарили мне уверенность.

Его рука снова оказывается на моем бедре, но не для того, чтобы по-отцовски его пожать. Ладонь просто лежит, не двигаясь. Я вспоминаю рассказы Жозефины. Постоянные посетители Оперы хотят противоестественных вещей, принуждают к ним девушек, суют пальцы, куда не положено. Я застываю на месте, вжимаюсь спиной в спинку диванчика, и он убирает руку. Перо говорила, что поклонники только помогают девушкам, чтобы они могли посвящать все время работе.

— Мадам Доминик сказала, что вы встаете с петухами и месите тесто в булочной.

— Да, — отвечаю я, не понимая, почему мне так не понравилась рука на моем бедре. Ничего такого, особенно теперь, когда я уже перестала ощущать ее тяжесть.

— Вы больше не сможете этим заниматься, — говорит он. — По вечерам у вас будут выступления, и придется ложиться очень поздно. Сколько они вам платят?

Он прямо сейчас хочет мне помочь? Я сую руку в карман и трогаю железный ключик — на удачу.

— В пекарне? Двенадцать франков каждую неделю и два багета в день.

Он достает бумажник и протягивает мне бумажку в двадцать франков.

— Уходите оттуда.

Кажется, Перо лучше разбирается в поклонниках, чем Жозефина. Я вспоминаю, как низко присела корифейка перед месье Мерантом, когда он перевел ее с роли менады в «Полиевкте» на роль нимфы, и встаю, чтобы присесть так же. И тут же падаю на место. Смех месье Лефевра придает мне сил, я улыбаюсь веселой улыбкой Шарлотты и пытаюсь повторить ее голос, каким она разговаривает с мясником.

— Вы так великодушны. Теперь я перед вами в долгу.

— Я очень рад этому.

Он подносит бутылку к моему пустому бокалу, и я подношу его поближе. Нюхаю пену, хихикаю, когда она щекочет мне нос. Он улыбается. Я выпиваю бокал, и он наполняет его снова. А потом открывает окошечко и говорит кучеру:

— В Булонский лес.

Я никогда там не была, но знаю, что это настоящий лес на далекой западной окраине Париже. Я глотаю пузырьки воздуха из бокала.

Le Figaro. Убийца из…

Антуанетта

Сегодня, в последний день процесса, я впервые стою на заполненной людьми галерее в суде присяжных. Я жду выхода судей и заключенных. Вчера, во время перерыва в заседании, я сидела напротив Эмиля в галерее для свиданий, отделенная от него железной решеткой. Когда я спросила его о процессе, он рявкнул, что, будь мне интересно, я бы сама пришла. Но потом, закурив папироску, он сказал, что все, кто ходит в суды, — бесполезные зеваки и выродки. И леди из общества, которые оставляют прошения, чтобы их пустили на скамью для свидетелей, и простые люди, которые часами толкаются в очереди, чтобы попасть на галерею.

— Я не хочу, чтобы меня считали зевакой, — сказала я, но это не изменило мрачного выражения его лица. Тогда я дала обещание, которое сдержала. Что завтра я приду в суд.

Несколько недель Мари не пропускала ни одного выпуска газет. Когда начался процесс, она все время волновалась, думала о чем-то, облизывая тубы, видимо опять собираясь доказывать мне, что Эмиль убийца. На прошлой неделе она ткнула в газету, лежащую на нашем небольшом столике. Я как раз высасывала из кости остатки мозга.

— В сарае, который принадлежит отцу Пьера Жиля, нашли штаны и рубашку в пятнах крови. Штаны впору Пьеру Жилю, а вот рубашка нет. Она скорее подойдет Эмилю Абади.

Новости были так себе. У меня хватило ума это понять. Но меня бесила ее надежда на то, что я поверю в виновность Эмиля. Я надула губы и повела плечом:

— Это доказывает, что Пьер Жиль перерезал горло.

— Это доказывает, что он был достаточно близко, чтобы забрызгаться. А это совпадает с его показаниями.

Я встала.

Она ткнула в другое место в газете, чуть ниже.

— Пропавшие часы так и не нашлись, Эмиль никогда не показывал тебе модные дамские часики?

Неделю назад в прачечную зашел инспектор и по интересовался, не я ли возлюбленная Эмиля Абади. Он открыл портфель и сунул мне под нос рисунок часов с отверстием в форме сердца на циферблате.

— Они пропали из несгораемого шкафа в кафе, — сказал он, постукивая пальцем по рисунку. — Ваш дружок дарил вам подарки?

Я никогда не видела таких часов и сказала:

— Ничего об этом не знаю.

То же самое произнес Эмиль, когда я снова села напротив него и спросила про часы.

Я мрачно посмотрела на Мари, которая стояла вздернув подбородок и уперев руки в бока.

— Конечно! Он подарил мне штук десять часов, и я их все заложила.