Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана

Зак приезжает точно в назначенное время. Я открываю дверь и впускаю его в коридор ровно на то время, которое требуется мне, чтобы взять шарф и сумку, и мы уезжаем. Я бы не выдержала полную сцену «давай-заходи-и-пусть-мои-родители-тебя-оценят», так что мама с папой соглашаются остаться на кухне. Они верят мне на слово, что Зак отличный парень из школы, а не какой-то старый извращенец и не кокаиновый наркоман-психопат, с которым я познакомилась в торговом центре.

Поездка в «Il Bacio» помогает мне успокоить свои нервы, она дает нам возможность поговорить, не смотря друг другу в глаза. Она дает мне возможность изучить его профиль и насладиться тем, насколько восхитительно он выглядит сегодня, при том что он не может считать это с моего лица. На нем коричневый замшевый пиджак и светло-зеленый свитер с V-образным вырезом. Он гладко выбрит. Его волосы все еще выглядят слегка влажными, и от него пахнет средством укладки для волос. В довершение ко всему у него в машине играет «A Rush of Blood to the Head» [47]. Разве могло быть еще лучше?

Наш столик находится в задней части зала, в маленьком углу у камина, наполненного горящими свечами, а не поленьями, и я благодарна за это, потому что, как, мне кажется, я уже упоминала, что начинаю потеть, когда нервничаю. Официант приносит нам меню и наполняет наши стаканы водой, а потом Зак кладет руки на стол и долго смотрит на меня.

– Привет, – говорит он.

Не знаю почему, но это полностью обезоруживает меня. Он выглядит таким спокойным и счастливым здесь, словно хочет насладиться каждой минутой. Я знаю, как он себя чувствует. Я чув – ствую абсолютно то же самое.

– Зак, – говорю я, – мне нужно кое о чем тебе рассказать.

В его взгляде, полном спокойствия, появляется тревога.

– О чем?

– Мне нелегко об этом говорить. – Я делаю паузу и отпиваю глоток воды. – Но я терпеть не могу баклажаны.

Ужин чудесен. Я не имею в виду еду. Я остаюсь при своем мнении, озвученном мной ранее, что еда здесь не прям восторг. Но вечер просто волшебный. Я едва могу поверить в то, что я здесь, что это все случается со мной, что жизнь может быть такой прекрасной и такой незапутанной.

После того как уносят тарелки и до того как приносят десерт, Зак смотрит на меня и говорит:

– Наверно, ты и так уже знаешь это, но я потерял из-за тебя голову в тот момент, когда ты зашла за кофе тем утром, когда вы собирали подписи для АСЗГС.

– Да ладно!

– Ага. Нет никого сексуальнее цыпочки, встающей спозаранку, чтобы побороться за угнетенных.

Я краснею. Он берет меня за руку. И я краснею еще сильнее.

– И, – говорит он, – ранним утром ты выглядишь такой милой.

– Ты и сам неплохо выглядел тогда. Мне нравится, когда ты в фартуке.

Он смеется:

– Так любезно.

– Ага. Так и есть.

Официант приносит нам тирамису. Никто из нас на него даже не смотрит.

– Ты знаешь, как переводится «Il Bacio» с итальянского? – спрашивает он.

– Нет. Я безнадежна по части иностранных языков. Я еле-еле получила зачет по французскому.

– Это значит «поцелуй».

Я лишаюсь дара речи.

– Могу поспорить, сейчас ты думаешь, что я собираюсь использовать это в качестве перехода к тому, как прекрасно ты сегодня выглядишь, и что я не могу думать ни о чем другом, кроме как о том, как хочу поцеловать тебя, и раз название ресторана переводится как «поцелуй», у нас на самом деле нет разумной альтернативы.

Я все еще не могу заставить мой мозг сформулировать хоть какую-то мысль, близкую к рациональной.

– Так что ты думаешь? В смысле, я терпеть не могу быть таким предсказуемым, но именно поэтому, собственно, я и завел речь об «Il Bacio».

Я улыбаюсь и киваю. Да. Я думаю – да.

Он привстает и наклоняется над столом, над тирамису, обхватывает мое лицо ладонями и дарит мне сладчайший, нежнейший, приятнейший, удивительнейший, идеальный поцелуй.

Часть двадцатая

Прежде чем я просыпаюсь, прежде чем у меня появляется возможность вернуться мыслями к прошлой ночи, прежде чем мне удается полежать в постели, вспомнив каждую деталь нашего с Заком свидания, я слышу его голос:

– Привет.

Я смотрю на часы. Пять минут одиннадцатого.

– Привет, – говорю я.

– Я позвонил слишком рано? У тебя сонный голос.

– Нет, нет. Я уже встала.

– Врунишка.

– Ладно. Ну соврала. Обещаю больше никогда тебя не обманывать.

– Чем занимаешься?

– Разве я только что не призналась, что спала?

– Не хочешь прогуляться?

– Очень хочу. Где-нибудь по пути на этой прогулке будет кофе?

– Думаю, мы сможем это устроить. Встретимся через полчаса?

– Отлично.

Наверняка это оно. Наверняка он приедет и скажет, какая я классная и какой я хороший друг, но он совершил ужасную ошибку, и ему жаль, но он не испытывает ко мне таких чувств, так что, может, мы останемся просто друзьями? И кстати, он влюблен в Эми Флэнниган.

В этот раз, так как у меня нет выбора, я приглашаю его войти и знакомлю с родителями. Они стоят рядом – папа обнимает маму за талию – и приветливо ему улыбаются.

– Мы так рады с тобой познакомиться, столько о тебе слышали, – говорят они.

Еще нет и одиннадцати, а звучит вторая ложь за день. Мама с папой нисколько слышали о Заке. Все, что я им рассказала, – это та часть, где я сообщаю, что он не извращенец и не кокаиновый наркоман. Они не знают о моей перманентной влюбленности в него. Они не знают ни о том, что я приглашала его на вечеринку к Джеймсу, ни о том, что прошлой ночью мы почти целый час целовались у него в машине. Они не знают, что он собирается бросить меня. Но они стоят, улыбаясь ему, словно ждали этого момента всю свою жизнь.

На улице холодно. На земле лежит снег, но небо ярко-голубое. Солнце, отражаясь от белого снега, слепит глаза. Мои пальцы немеют, хоть я и надела флисовые перчатки. Мне хочется взять Зака за руку, отогреть свои пальцы в его ладони, но я знаю, что нельзя. Мы идем молча, кажется, вечность. Я не выдерживаю. Почему он молчит? Мы так много рассказали друг другу при свете свечей в «Il Bacio» прошлой ночью, а сегодня утром удивительно яркое солнце как будто создает пустоту между нами. И что я делаю? Заполняю ее. Я начинаю болтать без умолку. Я тараторю как сорока. Я рассказываю ему о Ривке. Рассказываю все о себе, о своей жизни, о том, как я о ней узнала, но не хотела ничего о ней знать, как однажды позвонила ей и сейчас она часть моей жизни, а теперь я ее теряю. Я опять ее теряю.

Я рассказываю ему о Мордехае, но он останавливает меня и говорит, что уже знает историю Мордехая. Верно. Я забыла про статью, которую написала о маме для «Gazette». О ее первом деле. О хасидской семье в маленькой общине к югу от Бостона. Он делал фотографии мамы для этой истории.

– Так ты из этой семьи? Ривка – дочь Мордехая?

Я киваю.

– Ого. Потрясающе.

Зак берет меня за руку и улыбается. К моим пальцам возвращается чувствительность.

Мы заходим в городское кафе, где я никогда не была. Зак говорит:

– Здесь кофе намного лучше, чем в Органическом Оазисе. Наш кофе, может, и закупается по правилам честной торговли, зато на вкус как металл. .

Он снимает с меня перчатки и растирает мне руки.

– Так я понял, что нравлюсь тебе. По какой еще причине кто-нибудь стал бы пить этот кофе?

Мои руки согрелись, как и остальная часть меня. Я не выдумала прошлый вечер. Он был реален. Зак реален. То, что происходит между нами, происходит в реальности.

Он идет к стойке делать заказ, пока я выбираю столик. Возвращается с двумя чашками кофе без добавок и шоколадным круассаном.

Я слабо ему улыбаюсь.

– Что-то ты грустная, – говорит он.

– Да нет. Ну, в смысле, да. В смысле, я действительно счастлива быть здесь сейчас. Мне так нравится это кафе, и круассан выглядит чудесно, так что я не понимаю, почему ты не взял еще один и себе. Но я не могу перестать думать о том, что Ривка сидит совсем одна в Бет Израэль.