Счастливые девочки не умирают - Кнолл Джессика
Перед приходом я очень нервничала. Оливия меня не приглашала – позвала меня Хилари. За последние две недели Оливия добилась значительных успехов в своих отношениях с Лиамом. Я сдала его без боя.
– Заходи, – сказала Хилари и припустила вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Она все стремилась делать по-своему, не так, как другие, таков был ее имидж.
В распоряжении Оливии было целое крыло дома. Отдельная ванная комната отделяла ее апартаменты от комнаты младшей сестры, которая училась в закрытом пансионе. Хилари как-то шепнула мне, что любимицей семьи была младшая. Поэтому Оливия почти ничего не ела.
Оливия сидела на полу, скрестив ноги по-турецки и опираясь на стойку кровати. Вокруг нее, как жертвы войны, валялись пакетики «желеек», ириски, опрокинутая бутылка диетической колы и початая бутылка водки.
– Привет, подружка! – Оливия яростно дернула зажатую меж зубов желейную рыбку, и конфета с треском порвалась пополам. – Выпьем? – Она потянулась к бутылке водки.
Мы запивали водку диетической колой и, морщась, закусывали конфетами. Солнце на цыпочках ушло за горизонт, и мы сидели в полумраке, вглядываясь друг в друга расширенными зрачками.
– А давайте позовем Дина, – предложила Оливия, когда бутылка водки изрядно опустела.
От голода и переизбытка сладкого меня мутило.
– Он не устоит, когда узнает, что ты здесь, – сказала Оливия, оскалив зубы с ярко-красными следами от конфет.
Если бы я могла увлечься Дином, если бы меня не тошнило от одного его присутствия и мерзких воспоминаний, связанных с ним, тогда, может быть, все было бы иначе.
– Да у него уже стоит! – И Хилари, обхватив колени руками, покатилась со смеху. Из-под ее юбки выглядывали ядовито-зеленые трусы.
– Идите вы! – Я приложилась к бутылке, с содроганием глотая обжигающую, как лава, водку.
Оливия распоряжалась в трубку:
– Дождитесь, пока стемнеет, а то вас Луиза застукает.
Девочки из католической школы немедленно бросились бы к зеркалу и принялись лихорадочно пудриться, подкрашивать ресницы и всячески наводить красоту. Но Оливия только небрежно поправила растрепанный пучок на макушке и сообщила:
– Они принесут портер.
– Кто – они? – спросила я, затаив дыхание и надеясь услышать заветное имя.
– Дин, Лиам и Майлз. – Она с трудом прожевала ириску и добавила, сокрушенно цокнув языком: – Ах да, и Дейв.
– Только его нам и не хватало, – согласилась с подругой Хилари.
Под предлогом, что мне нужно в туалет, я, пошатываясь, вышла в коридор, отыскала ванную и заперла за собой дверь на замок, поскольку я вознамерилась совершить нечто более постыдное, чем взгромоздиться на унитаз, а именно – сделать макияж. Я умылась прохладной водой, чтобы немного остыть. Краснея от стыда, я принялась шарить по ящичкам в поисках подводки для глаз, помады, ну хоть чего-нибудь. Мне попался флакончик высохшей туши для ресниц, и я долго елозила щеточкой, надеясь выскрести хоть немного.
На лестнице громко затопали. Я посмотрела в глаза своему отражению в зеркале.
– Все в порядке. Все будет хорошо. – Последний луч заходящего солнца осветил мое отражение в зеркале, стерев всякое подобие уверенности на лице.
Когда я вернулась, все сидели в кругу и пили из бутылок, обернутых в промокшие бумажные пакеты. Свободное место оставалось только между Дином и Лиамом, и я опустилась на пол как можно ближе к Лиаму. Дин сунул мне бутылку. Я не знала, что портер гораздо крепче обычного пива. Глянув на этикетку, я молча пожала плечами и без лишних вопросов приложилась к горлышку.
Около часа мы тупо трепались ни о чем. Я уже с трудом подбирала слова, когда Оливия объявила, что горизонт чист и можно выйти покурить.
Прокравшись по лестнице, мы, как на образцово-показательных пожарных учениях, быстро спустились в кухню для прислуги, оттуда вышли в небольшой палисадник, затенявший кухонное окно, и сгрудились под невысоким кленом, призывно протянувшим вниз свои мягкие ветви. По словам Оливии, ее родители почти не заглядывают сюда, так что можно расслабиться.
Дин извлек самокрутку, прогрел ее над огоньком зажигалки, поднес к губам и затянулся.
Самокрутку пустили по кругу. Ни Оливия, ни Хилари не могли задержать дым и надсадно закашлялись. Парни, закатывая глаза, шепотом понукали их не тянуть и передавать самокрутку дальше, пока не дотлела.
До того дня я пробовала травку только один раз – в восьмом классе на крыше у Леи. Тогда меня так внезапно накрыло с головой, что я окаменела от ужаса. Мне казалось, будто у меня вздулись и горячо запульсировали вены и отныне так будет всегда. Однако желание утереть нос Хилари и Оливии оказалось сильнее страха. Я выхватила самокрутку, мерцавшую в темноте, как светлячок первой летней ночью, задержала дым как можно дольше, чтобы поразить Лиама, и медленно выдохнула. Извивистая лента дыма заплясала в воздухе перед его лицом.
– Надо почаще встречаться с девочками из католических школ, – сказал Лиам, смерив меня влажным взглядом.
– Говорят, они пускают в ход зубы, – еле слышно пробормотала Оливия, словно опасаясь, как бы шутку не восприняли в штыки. Все так и грохнули со смеху, и Оливия отчаянно зашикала: ее страх перед отцом пересилил самолюбие.
Дин хлопнул меня по спине.
– Не переживай, Финни, это не про тебя.
То был один из тех горьких моментов, когда не можешь себя контролировать, когда боль слишком сильна, чтобы ее скрывать. Смешок, который я вымучила из себя, составлял резкий контраст с тем, что было написано у меня на лице.
Когда мы докурили самокрутку, Лиам ушел обратно в дом. Остальные продолжали о чем-то бубнить, и я подумала, не отправиться ли мне вслед за ним. Глубокая затяжка давала о себе знать. Вдруг оказалось, что Оливия тоже исчезла. Сердце бешено застучало в висках. Сквозь мозаику багряных листьев и стриженых ветвей живой изгороди я заглянула в окно кухни. Никого.
– Д-дубарь, – клацнула зубами я и вдруг с испугом ощутила, что вся дрожу. – Пойдемте в дом.
Мне хотелось двигаться, хотелось сосредоточиться на шагах, на том, как проворачивается холодная ручка двери, – на чем угодно, лишь бы унять дрожь, от которой я тряслась, как заводная игрушка в виде челюстей – кроваво-красные десны, ослепительно-белые зубы – на прыгающих ножках.
– Давай еще посидим.
Кто это сказал? Дин! Он прижал меня к себе. Мы были одни. Куда вдруг все делись?
– Стой. – Я опустила голову, вжавшись лбом ему в грудь, чтобы уклониться от приближающихся губ.
Дин приподнял мой подбородок, просунув под него палец.
– Я замерзла, честно, – отнекивалась я, хотя уже покорилась. Почувствовав прикосновение его липких губ, я сглотнула слюну. Потерпи, сказала себе я. Совсем немного потерпи. Не зли его.
Мой язык встретился с толстым языком Дина. Я вспомнила о своих руках, которыми все еще отталкивала Дина от себя, и послушно обвила его волосатую шею. Неловкие пальцы Дина возились с застежкой моих брюк. Давать задний ход было рано, Дин не повелся бы. Как можно более спокойно я прервала поцелуй.
– Идем внутрь, – с придыханием шепнула я, надеясь, что это прозвучит соблазнительно, но мы оба знали, что в доме нам некуда будет деться. Я слишком поздно поняла, что выдала себя с головой и совершила роковую ошибку, недооценив Дина. Он с таким жаром дернул меня за пуговицу на брюках, что я покачнулась и, не удержавшись на ногах, рухнула на землю, со всего маху приземлившись на запястье. От боли я взвизгнула на весь двор.
– Закрой рот! – прошипел Дин, упал на колени и отвесил мне оплеуху.
Как бы ни изменила меня школа Брэдли, как бы сильно я ни отличалась от других, я была не из тех, кого можно безнаказанно бить по лицу. От жгучей пощечины меня прорвало. Я заорала во всю мочь незнакомым, древним, гортанным криком. В условиях современной жизни наше тело редко когда перехватывает инициативу у разума и само решает, как ему выживать и какие звуки и запахи издавать. Той ночью, обливаясь потом и с визгом выцарапываясь из-под Дина, я впервые – но не в последний раз – узнала, как проявляет себя инстинкт выживания.
