Публичные признания женщины средних лет - Таунсенд Сьюзан "Сью"
Мы миновали фреску на стене туннеля, где изображен первобытный человек, бредущий по долине с приличным грузом камней на горбу. Извините за сравнение, но картина выглядела так, словно сам первобытный человек окунал палку в разные жидкости — болотную жижу, овечье дерьмо, кровь животных — и ляпал все это на стене… как бы сказать… первобытно… Снаружи нас встретили живописные нагромождения камней в солнечном свете и тени от них на упругой ярко-зеленой траве.
При виде веревочной ограды вокруг камней мне захотелось перепрыгнуть этот символический барьер и добежать до круга. Но я устояла перед искушением, не желая, чтобы охрана «Английского наследия» оттаскивала меня на глазах иностранных туристов, перед телекамерами, и зашаркала по дорожке вместе с остальными посетителями. Мы вовремя догадались выключить голос чайного плантатора. Понять его было почти невозможно, да и те немногие фразы, которые мы разобрали, звучали отрывками из сценария, написанного Шекспиром в соавторстве с Барбарой Картленд [23]. Не удивительно, что у американцев был озадаченный вид.
Мы медленно продвигались вперед. Каждые пару шагов приходилось тормозить, чтобы не влезть в чей-нибудь кадр или видеосъемку. Я фотоаппарат беру с собой редко, он попал в черный список вещей, которые непременно стянут, если сам не посеешь. Знаю-знаю, в старости я об этом пожалею, потому что не смогу перелистать страницы фотоальбома и оживить волшебные мгновения жизни. Но память-то, я надеюсь, не потеряю? Закрыв глаза, я так и вижу эти волшебные камни. (Впрочем, должна признаться, я и воочию их видела буквально на прошлой неделе.)
Мы снова спустились в туннель и прошли мимо магазина сувениров. Муж ухватил меня за руку.
— Ты здорова? — спросил он. — Мы же прошли милю магазина.
Оглянувшись, я увидела на витрине горку мелких плюшевых медвежат, наряженных в шкуры из якобы леопардовых лоскутков, — первобытных людей из себя изображали, не иначе. В другой витрине сидели такие же медвежата, только в фирменных свитерах «Английского наследия», и даже с желтыми значками. Нам нужно организовать общество в защиту плюшевых медвежат. Их бессовестно эксплуатирует индустрия туризма. Они вынуждены работать в жутких условиях: в ноздри бьет запах пудры, а в ушах стоит лязг электрических кассовых аппаратов.
Нехотя я вошла вслед за мужем в магазин. Муж был настроен щедро.
— Хочешь пару сережек из Стоунхенджа? — проявил он заботу.
Я с ледяной улыбкой отказалась от любезного предложения. К кассам тянулась длиннющая очередь. Туристка из Японии, похоже, собралась утащить на родину пять банок «Старого английского варенья». Толстый американец купил гигантский леденец «Стоунхендж» и пожирал его глазами, наверняка мечтая слопать в гостинице вечером. Я ушла с пустыми руками — это новая веха в моей личной эволюции. А жизненная цель такова: покупать лишь самое необходимое. Пока, к несчастью, мне много чего необходимо.
Потом мы присели отдохнуть на лавочку перед отгороженным полем со множеством овец. Одна овца отбилась от товарок, подошла к краю поля и сунула морду в ограду. Овцы вообще славятся своей тупостью, эта же выглядела просто слабоумной, к тому же невероятной уродкой. Но не успели мы ахнуть, как эту шерстяную дуру обступила толпа туристов и давай фотографировать и снимать на видео ее уродскую морду. Клянусь, овца решила, что она — принцесса Диана. От славы у нее прямо-таки закружилась голова, потому что она оторвалась от ограды и вернулась к другим овцам, в дальний конец поля, только когда туристы расселись по автобусам и уехали.
Новый супермаркет
Недавно рядом с нами открылся новый супермаркет (не «Сейнсбериз»). Меня в тот момент дома не было, зато мои дети, которые всегда в курсе последних магазинных новостей, побывали там сразу же. Они и посоветовали мне одеться потеплее. День был знойный, над Лестером ацетиленовой горелкой висело солнце, но я послушно надела кардиган, брюки и рубашку. Со мной поехали двухлетняя внучка Фин и ее отец.
Мы вышли из машины.
— Гляди, динозавр, — сказала Фин так естественно, будто динозавры привычно ошиваются около автомобильных стоянок после обеда по субботам. Но она оказалась права: к стойке для велосипедов был привязан динозавр, словно его доисторический хозяин заскочил на минутку за булкой из муки, молотой на каменных жерновах.
Из-за угла к нам шагнул мужик четырехметрового роста. Фин посмотрела на него, даже глазом не моргнув.
— Привет, — сказал он ей и взял под козырек.
— Привет, дядя, — ответила Фин, нимало не удивляясь чудным ходулям.
Из миски у входа лакала воду маленькая белая собачка с клетчатым бантом и в шляпе-цилиндре. Фин строго посмотрела на собачку. А я уже гадала, не будут ли на полках сидеть марсиане, а за кассами гориллы, и если так, сочтет ли Фин и это нормальным для супермаркета. Потом я напомнила себе, что все двухлетние дети сумасшедшие. В этом их особое безумное очарование. Для Фин сейчас самая большая драгоценность-открытка с изображением окна, из которого, ухмыляясь, выглядывает свинья.
Мы вошли и попали в Антарктику: ослепительно белый свет и холодина. Ей-богу, я не удивилась бы, даже если бы навстречу нам вышла стайка пингвинов. Кутаясь в кардиган, я с жалостью поглядывала на заледеневших покупателей в рубашках и шортах. На некоторых чокнутых девицах вместо футболок были лифчики от купальников, словно они заявились сюда с пляжа.
По-моему, для любого супермаркета вопрос жизни и смерти — свежесть фруктов и овощей, так что этот провалился на все сто. Полный крах в виде гнилых помидоров и вялых початков кукурузы. Хватая последний грустный пучок лука, я подслушала беседу двух продавцов в униформе: они поздравляли друг друга с выручкой за первую неделю, стоя у горы скукоженной картошки, поросшей зловещими зелеными ростками. На ум пришла фраза «пир во время чумы».
У меня застучало в висках, а это всегда знак того, что я сейчас выдам. Мои дети раньше даже боялись этого. Одна из дочерей до сих пор содрогается при воспоминании о моей стычке в автобусе с какими-то молокососами. Я попросила их перестать сквернословить, они же, наоборот, начали ругаться еще хуже, а остальные пассажиры смотрели на меня с ненавистью, будто это я матерюсь.
Откатив тележку подальше от наглых продавцов и вони гнилых фруктов и овощей, я оглядела витрину со свежим мясом. Приятный юноша-продавец, которого я спросила, есть ли баранья печень, похоже, никогда о ней не слыхал. Может быть, она вообще исчезла, как монеты в полкроны и бельевые катки? — подумала я. Юноша предложил свиную печень, такую свежую, будто ее только что вырвали у несчастной свиньи. Клянусь, она все еще дрожала на поддоне, поэтому я ее отвергла. За пятнадцать минут пребывания в магазине руки и ноги у меня совершенно окоченели. Я мечтала избавиться от тележки и выскочить на солнышко. Щеки Фин утратили милый румянец и обрели голубовато-бледный оттенок. Но я решила потерпеть, и мы двинулись по магазину дальше, мимо мужчины на ходулях, который согнулся над полкой, набирая продукты. В его корзине лежали признаки одиночества: замороженные обеды на одного, маленькая буханка хлеба, коробка лапши.
Пока Фин во второй раз бегала в туалет, продавец помог мне упаковать покупки. Мне не понадобилась бы его помощь, если бы не безобразно тонкие пакеты, которые невозможно было открыть одеревеневшими пальцами. В висках опять затикало. Чтобы поддержать разговор, я спросила, не мерзнет ли он в рубашке с коротким рукавом.
— Уже привык, — ответил продавец с отвагой Скотта, идущего в экспедицию.
Но кассирша сказала, что поддевает под фирменный халат теплый джемпер.
— Здесь все жалуются на низкую температуру, — призналась она.
Я подумала об адском холоде, гнилых помидорах, наглых продавцах, о пакетах, которые не открываются, и мне захотелось, как двухлетнему ребенку, упасть на пол и закатить истерику. Но я себя сдержала: Фин вернулась из туалета, она бы меня не одобрила.
