Привет, я люблю тебя - Стаут Кэти М.

Меня обдает жаром, когда я вспоминаю наше возвращение со съемок. Я еще не набралась храбрости спросить, зачем он взял меня за руку. С тех пор он держится со мной вполне любезно, но никакого физического контакта между нами больше не было. Я прикасаюсь к нему только тогда, когда он подвозит меня на своем велосипеде, однако я уже научилась балансировать так, чтобы как можно меньше дотрагиваться до него.

Подходит официант, и Софи заказывает нам напитки.

– Кстати, Грейс, даже не думай платить, – говорит она. – Это твой день… За всех заплатит Джейсон.

Она лукаво улыбается брату, тот закатывает глаза, но не возражает.

Я заказываю самую большую порцию тушеной свинины и съедаю ее всю, до последней крошки. Жареная картошка не сравнится с коул-слоу [30] и кукурузным хлебом, но я все равно рада съесть что-нибудь, кроме риса. Мясо не такое хорошее, как дома, но соус очень похож на мемфисский – сладкий и острый, с абсолютно правильным количеством коричневого сахара и уксуса.

Даже хозяин подходит, чтобы поговорить со мной, и мы с ним вспоминаем Теннесси и спорим, какой город лучше – Нэшвилл или его родная Чаттануга.

Когда мы собираемся уходить, в зале звучит знакомая мелодия, и я указываю на потолок, предполагая, что там висят динамики.

– Эй, а это же песня «Эдема»! – Я улыбаюсь Джейсону.

Софи, сияя, хлопает его по спине, он же закатывает глаза, однако ему не удается скрыть румянец, заливший его щеки.

На улице Джейсон тут же надевает солнцезащитные очки. Как будто в них его не узнают! Но я не спорю.

Софи берет за руку Тэ Хва.

– У нас тут кое-какие дела, так что мы возьмем мотоцикл. Джейсон, ты доставишь Грейс домой? – Она смотрит на меня. – А может, ты хочешь с нами? – обращается она ко мне. – Хотя не представляю, как мы втроем разместимся на моем мотоцикле.

– Нет, все в порядке! Мне все равно надо домой, доделать домашнее задание.

На самом же деле я не хочу мешать Софи и Тэ Хва. Хотя она и утверждает, что между ними ничего нет и что он нравится ей просто как друг семьи, у меня на этот счет есть большие сомнения. Я же вижу, что она старается прикасаться к нему как можно чаще… вот как сейчас.

Я обнимаю ее на прощание.

– Спасибо за такой замечательный сюрприз.

– Без проблем, – отвечает она. – Было весело!

Они с Тэ Хва идут по улице и исчезают в толпе, а я остаюсь наедине с Джейсоном. Мы направляемся в противоположную сторону, он все время идет с опущенной головой – не знаю почему, то ли не хочет, чтобы его узнали, то ли разочарован перспективой провести со мной остаток дня.

– Хочешь немного погулять, или сразу поедем домой? – спрашивает он. – Мне нужно предупредить водителя.

– Почему меня не удивляет, что ты приехал сюда не на автобусе?

Он пожимает плечами.

Я смотрю в чистое небо. Я знаю, что там миллионы крохотных звездочек, только сейчас смог и уличное освещение мешают их увидеть.

– Меня дома ждет куча писанины, – говорю я.

Он принимается большим пальцем набирать сообщение на телефоне.

– Это значит, что прямо сейчас ехать домой я не хочу, – со смехом добавляю я.

– О. – Он дарит мне одну из столь редких для него улыбок и закрывает экран сообщений.

Мы неспешно идем по улице – двое, затерявшихся в толпе. На Канхва я не видела таких толп. Машины едва тащатся в диких пробках, хотя уже семь вечера, и рабочий день закончился и большинство офисных сотрудников разъехались по домам на пригородных электричках.

Нас обгоняют две девушки, но внезапно останавливаются и смотрят на меня. Одна из них подходит к Джейсону, и я решаю, что она сейчас попросит у него автограф. Или начнет верещать во всю силу своих легких. Почему-то такая реакция очень популярна у корейских фанаток.

Хотя не мне судить. Я миновала эту стадию еще в средних классах.

Однако вместо того чтобы кидаться к Джейсону, девица достает телефон и наставляет его на меня. Она смотрит на Джейсона, что-то говорит ему по-корейски, он в ответ кивает.

– Она хочет тебя сфотографировать, – говорит он.

– Что? А она знает, кто ты?

Он хмыкает.

– Не знаю, но о том, чтобы я был на снимке, она не говорила.

Девица лучезарно улыбается мне.

– Фото, пожалуйста.

– Гм… ладно.

Подружки, хихикая, окружают меня. Они вскидывают вверх руки, сложенные в знаке мира, и я от неожиданности подпрыгиваю. Джейсон щелкает камерой, девицы кланяются мне.

– Спасибо, – говорят они и уходят прочь, тараторя без умолку.

– Что это было? – спрашиваю я.

Джейсон тихо смеется.

– Они узнали тебя, видели в американских таблоидах. Сказали, что у тебя потрясающие волосы и поэтому ты им нравишься.

– О. Это что-то новенькое.

Я привыкла только к тому, что меня узнают честолюбивые музыканты, стремящиеся через меня выйти на папу. Или, что бывает чаще, репортеры, желающие сделать сенсацию на моей семейной драме.

Джейсон засовывает руки в карманы своих джинсов.

– Прикольно. Тебя узнали, а не меня. Может, мне стоит почаще гулять с тобой?

Я ликую.

Но потом он заявляет:

– Не понимаю, как им могут нравиться твои волосы.

Я тут же ощетиниваюсь, ликования как не бывало.

– Ну, может, кому-то нравятся блондинки?

– Наверное. – Он пожимает плечами. – Но мне такой цвет кажется фальшивым. Сейчас натуральных блондинок практически нет.

Во мне мгновенно вспыхивает гнев, и я уже готова проинформировать его о том, что я самая что ни на есть натуральная блондинка, но тут вижу улыбку на его губах. Я закатываю глаза. До того как у него обнаружилось чувство юмора, он нравился мне куда больше.

– Ага, ну а я не могу понять, что люди находят в корейских бойзбендах.

Джейсон смеется.

– Так тебе понравился праздничный ужин? – спрашивает он, когда мы проходим мимо гигантского здания банка, где в окнах еще горит свет и на своих рабочих местах сидят люди.

– Понравился. Как я понимаю, это была идея Софи.

Улыбка все не сходит с его лица.

– Вообще-то моя.

Я с недоверием хмыкаю, но в душе у меня вспыхивает искорка благодарности.

– Я уверен, что ты скучаешь по своей семье, – говорит он.

Почему-то его заботливость вызывает у меня обратную реакцию: вся душевность улетучивается.

– По моей семье. Точно. Ну, я в некотором роде рада, что я не с ними. Звучит дико, но это так.

Джейсон косится на меня.

– А почему ты не хочешь быть с ними?

Я делаю глубокий вдох, долгий выдох и смотрю себе под ноги, на безупречно чистый тротуар.

– В последнее время у нас сложились напряженные отношения. Да и с мамой я плохо лажу.

Произнося это вслух, я ощущаю облегчение. Тревога, копившаяся во мне с того момента, как я получила мамино сообщение, истекает из меня с каждым словом.

– Она, если честно, ненавидит меня, – тихо, почти шепотом говорю я.

– Уверен, это не так. Она же твоя мама.

Я издаю смешок, но в нем больше боли, чем веселья.

– Ты не знаешь мою мать.

Мы долго молчим, и я боюсь, что мои признания поставили его в неловкое положение. Я открываю рот, собираясь нарушить это напряженное молчание, но Джейсон опережает меня:

– Мы с отцом не разговариваем три года. Вряд ли твои отношения с матерью настолько плохи.

Я подавляю желание уставиться на него – мое изумление вызвано не самим признанием, а тем, что он вообще его сделал. Он не из тех, кто любит распространяться о себе.

– А что у вас произошло? – спрашиваю я и поспешно добавляю: – Если не хочешь, не рассказывай.

Я вижу, как у него на щеках заиграли желваки.

– У нас с ним масса разногласий. Он забрал нас с Софи от мамы, когда переехал в Америку, и не разрешал возвращаться в Корею, пока нам не исполнилось четырнадцать. Не отпускал нас к ней, боялся, что мы не вернемся.

Значит, он не простил отца за то, что тот разлучил его и Софи с матерью. Прекрасно его понимаю, хотя мне кажется, что это слишком жестко – не разговаривать три года. Правда, я и сама не стремлюсь к общению с мамой. Будь у меня возможность целых три года не разговаривать с ней, я бы, наверное, ею воспользовалась.