Ты кем себя воображаешь? - Манро Элис
— Они что, всегда такие? — спросила она у Патрика. — Или это из-за меня? Я им не нравлюсь.
— Ты им не нравишься, потому что я тебя выбрал, — сказал Патрик с некоторым удовлетворением.
Они лежали на каменистом пляже уже после захода солнца, в плащах, обнимались, целовались и — безуспешно в таком неудобном антураже — посягали на нечто большее. Роза испачкала плащ доктора Хеншоу водорослями. Патрик сказал:
— Теперь ты понимаешь, почему ты мне нужна? Ты мне так нужна!
Роза повезла его в Хэнрэтти. Визит оправдал ее худшие ожидания. Фло вылезла из кожи вон и приготовила парадный обед: запеченный картофель, репа, толстые деревенские колбаски (из мясной лавки, особый подарок Билли Поупа). Патрик ненавидел еду с грубой текстурой и даже не стал притворяться, что ест. Стол был покрыт пластиковой скатертью и освещен люминесцентными лампами. Посреди стола водрузили украшение, купленное специально для такого торжественного случая: пластмассовый лебедь ядовито-зеленого лаймового цвета, с прорезями в крыльях, куда были вставлены сложенные разноцветные бумажные салфетки. Билли Поуп, когда ему велели взять салфетку, засопел и отказался. За исключением этого инцидента, он вел себя удручающе хорошо. Его — их обоих, его и Фло, — достигла весть о триумфе Розы. Весть пришла от людей из высшего общества Хэнрэтти, иначе Билли и Фло не поверили бы. Покупатели в мясной лавке — дамы, внушающие благоговейный трепет, такие как жена зубного врача и жена ветеринара, — сказали Билли Поупу, что, по слухам, Роза поймала миллионера. Роза знала, что завтра Билли Поуп выйдет на работу в лавку, распираемый историями о миллионере, миллионерском сынке, и все эти истории будут вертеться вокруг самого Билли Поупа — вокруг того, как смело и непринужденно держался он в сложной ситуации.
— Мы его усадили и покормили колбасками, нам без разницы, из какой он семьи!
Роза знала, что и Фло потом порасскажет всякого, — от нее не укрылась нервозность Патрика, она сможет передразнить его голос и то, как он размахивал руками, опрокинув бутылку кетчупа. Но пока что оба, Фло и Билли, сгорбились над столом в полнейшем унынии. Роза попыталась завести разговор — ее голос звучал с ненатуральной живостью, словно она была репортером, который пытается что-то вытянуть из пары простоватых деревенских жителей. Роза стыдилась стольких вещей сразу, что и сосчитать не могла. Ей было стыдно за эту еду, лебедя и пластиковую скатерть; стыдно за Патрика, мрачного сноба, который ошарашенно скривился, когда Фло протянула ему подставку с зубочистками; стыдно за Фло, с ее робостью, лицемерием и притворством; а больше всего — за себя. Она даже не могла разговаривать так, чтобы это звучало естественно. В присутствии Патрика она не могла деградировать и снова заговорить, как Фло, Билли Поуп и весь Хэнрэтти. И вообще, местный выговор теперь резал ей ухо. Казалось, что разница даже не в произношении, а в самом подходе к разговору. Разговаривать значило кричать; слова следовало произносить по отдельности, подчеркивая каждое, чтобы перестреливаться ими с собеседником. А уж сами слова были словно позаимствованы из плохой комедии о деревенской жизни. «Погодь чудок», — говорили местные. Они в самом деле так говорили. Видя их глазами Патрика и слыша их его ушами, Роза тоже не могла не изумляться.
Она пыталась вывести разговор на местную историю — ей казалось, что Патрику это будет интересно. И действительно, у Фло в конце концов развязался язык, она не могла долго хранить молчание, как бы ни стеснялась. Но разговор принял оборот, которого совершенно не ожидала Роза.
— На той линии, где я жила девчонкой, — сказала Фло, — там было ужасть как много самоубивцев.
— Линия — это концессионная дорога, в лесу, — пояснила Роза Патрику.
Она боялась того, что будет дальше, и вполне обоснованно, ибо вслед за этим Патрик услышал о человеке, перерезавшем себе горло, свое собственное горло, прямо от уха до уха, о другом человеке, который застрелился, но в первый раз не наделал себе достаточно вреда и потому зарядил ружье, выстрелил снова и добился своего, и еще об одном человеке, который повесился, но не на веревке, а на цепи, да не простой, а такой, какую надевают на трактор, и очень удивительно, что ему не оторвало голову.
Фло сказала «оторвало́ голову́».
Затем она перешла к женщине, которая хоть и не была самоубийцей, зато пролежала мертвой у себя в доме целую неделю, причем летом. Фло попросила Патрика представить себе эту картину. Все это, сказала Фло, произошло не дальше пяти миль от места, где родилась она сама. Она не пыталась привести Патрика в ужас — во всяком случае, не больше, чем допускалось светскими приличиями, — а всего лишь предоставляла свои «верительные грамоты». Она вовсе не хотела расстроить гостя. Но разве он мог это понять?
— Ты была права, — сказал Патрик, когда они уезжали из Хэнрэтти на автобусе. — Это действительно дыра. Ты, наверно, рада, что выбралась отсюда.
Роза немедленно почувствовала, что он не должен был такое говорить.
— Конечно, это не родная твоя мать, — продолжал Патрик. — Твои настоящие родители не могли быть такими.
Эти его слова Розе тоже не понравились, хотя сама она думала именно так. Она видела, что он пытается изобрести для нее более благородное происхождение — может быть, что-то вроде домов его бедных друзей: книги, поднос с чайным сервизом, штопаное столовое белье, поношенное изящество. Гордые, измученные жизнью, образованные люди. Что он за трус, гневно подумала Роза, но знала, что струсила тут она, не умея не стыдиться своей собственной родни, кухни и всего этого. Много лет спустя Роза научится смешить или пугать прогрессивно настроенных людей на званых обедах зарисовками из своего детства. Но пока что ее одолевали смятение и уныние.
Но именно в это время зародилась ее верность. Теперь, когда Роза была уверена, что выбралась отсюда, каждое ее воспоминание начал обволакивать защитный слой верности. Каждое воспоминание, лавку, весь городок, даже плоскую, кое-где поросшую кустами, ничем не примечательную местность. Роза тайно противопоставляла родные места Патриковым видам на океан и горы, особняку из камня и дерева. Ее верность была гораздо более гордой и упрямой, чем у него.
Но оказалось, что он ничем не пожертвовал.
Патрик вручил ей кольцо с бриллиантом и объявил, что бросает историю ради нее, Розы. Он войдет в отцовский бизнес.
— Но ведь ты же ненавидишь отцовский бизнес, — удивилась Роза.
Он сказал, что не может себе позволить подобную позу — теперь, когда ему надо содержать жену.
По-видимому, желание Патрика жениться — даже на Розе — его отец воспринял как доказательство психического здоровья. Этой семье, при всем ее недоброжелательстве, была не чужда щедрость. Отец предложил Патрику место в одном из своих магазинов и тут же пообещал купить молодой чете дом. Патрик был столь же не способен отвергнуть предложение отца, как Роза — предложение Патрика, и тоже по причинам, имеющим мало общего с меркантильностью.
— У нас будет такой же дом, как у твоих родителей? — спросила Роза. Она в самом деле думала, что, может быть, им полагается начинать в таком же стиле.
— Ну, может быть, не сразу… Не совсем такой…
— Я не хочу такой дом, как у них! Я не хочу жить так, как они!
— Мы будем жить так, как ты захочешь. В таком доме, который тебе нравится.
Главное, чтобы это не была дыра, зловредно подумала Роза.
Теперь едва знакомые девушки останавливали ее и просили показать кольцо, восхищались им, желали Розе счастья. Снова приехав на выходные в Хэнрэтти (на этот раз, слава богу, без Патрика), она повстречала на главной улице жену дантиста.
— О, Роза, как замечательно! Когда ты снова приедешь? Мы собираемся устроить чаепитие в твою честь! Все дамы города хотят устроить для тебя чаепитие!
Эта женщина до того ни слова не сказала Розе, даже и виду не подавала, что знает ее в лицо. Но теперь перед Розой открывались пути, барьеры теряли неприступность. А она — в этом заключалось самое худшее, весь позор, — вместо того чтобы гордо пройти мимо, краснела, игриво вертела на пальце кольцо и говорила, что да, это замечательная мысль. Когда Розе говорили, что она, должно быть, невероятно счастлива, она действительно чувствовала себя счастливой. Проще не бывает. Она лучилась ямочками на щеках, сверкала бриллиантом и совершенно без труда превращалась в невесту. «Где же вы будете жить?» — спрашивали ее, и она отвечала: «О, в Британской Колумбии!» Это добавляло еще больше волшебства в ее сказку. «Там в самом деле так красиво, как рассказывают? Там никогда не бывает зимы?» — спрашивали ее. «О да! О нет!» — восклицала она.
