Старик, который читал любовные романы - Сепульведа Луис
Что-то подсказывало старику, что убить тигрицу означало бы исполнить некий необходимый акт милосердия. Вот только милосердие это несколько отличалось оттого, что обычно понимается под этим словом людьми, умеющими осознавать свои и чужие ошибки, а порой и прощать их, проявляя милосердие к врагу и даруя ему жизнь. Этот зверь искал смерти, но смерти в открытом поединке, своего рода честной рыцарской дуэли. Такого исхода не мог даровать тигрице ни алькальд, ни даже кто-либо из охотников. Им, не прожившим большую часть жизни в сельве, было не по силам понять те мысли, что кружились в голове у старика.
— Ну как, Антонио Хосе Боливар? — снова спросил его алькальд. — Что скажешь?
— Я согласен. Только вы оставите мне сигары, спички и, пожалуй, еще пару патронов.
Услышав такой ответ, алькальд с облегчением вздохнул и тут же выдал старику все, что тот попросил. Возвращающиеся не стали тратить много времени на сборы и на обсуждение деталей обратного пути. Вскоре они попрощались с Антонио Хосе Боливаром, и тот спокойно занялся укреплением входной двери и окна хижины.
После обеда в сельве начали сгущаться сумерки. При неровном, дрожащем огоньке лампы старик сел за стол и принялся читать свою книгу. При этом слух его ловил каждый звук, доносившийся снаружи.
Старик стал перелистывать уже прочитанные страницы с самого начала книги.
Ему было тяжело признаться самому себе в том, что он оказался не готов к спорам с теми, кто слушал его чтение и объяснения. Повторяя вслух фразу за фразой, он с ужасом ощущал, как из них на глазах уходит с таким трудом обретенный смысл. Его мысли стали метаться от одной темы к другой, и ему никак не удавалось успокоить их и заставить себя сосредоточиться на чем-то определенном. «Ну и дела, — удивился он сам себе и тому, что с ним происходит. — А не боишься ли ты, Антонио Хосе Боливар?» Вспомнив старую пословицу индейцев шуар, гласившую, что проще всего побороть в себе страх, спрятавшись от него, он погасил лампу и лег на кипу мешков, положив заряженное ружье прямо себе на грудь. Оставалось только ждать, пока потревоженные страхом мысли не улягутся, как песок, оседающий на дно реки.
Ну что, Антонио Хосе Боливар, немного успокоился? Давай теперь разберемся. Не в первый раз в жизни ты сходишься лицом к лицу с обезумевшим зверем. Что же тебя так беспокоит? Ожидание? А что — ты хотел бы встретиться с этой дикой кошкой прямо сейчас, хотел бы, чтобы она ворвалась в дом через дверь или окно и наступила бы мгновенная развязка? Но ведь ты прекрасно понимаешь, что этого не будет. Ни одно животное не совершит такой глупости. Ни один зверь не станет штурмовать чужое укрепленное логово. И потом, с чего ты вдруг взял, что тигрица будет охотиться непременно на тебя? Тебе не приходит в голову, что, учитывая весь ее ум и кровавый опыт, она вполне может предпочесть одинокой жертве целую компанию? С ее точки зрения, все вместе они не более опасны, чем каждый по отдельности. Она может пойти по следу и убьет их по одному задолго до того, как они доберутся до Эль-Идилио. Ты ведь знал, что она может поступить именно так. Знал, но не предупредил их. Не сказал: «Не отходите друг от друга дальше чем на шаг. Не спите, даже по очереди. Ночуйте на открытом берегу реки и не смыкайте глаз». Впрочем, ты прекрасно знаешь, что даже в таком случае дикому зверю не составит большого труда улучить момент и одним прыжком настичь жертву. Один удар когтистой лапы — и из разодранной глотки фонтаном бьет кровь. Пока остальные преодолеют страх и растерянность, пока они схватятся за оружие, зверь уже скроется в зарослях и начнет готовиться к новому нападению. Неужели ты думаешь, что тигрица считает тебя за равного? Знаешь, Антонио Хосе Боливар, ты никогда не был излишне тщеславным. Не поддавайся же этому глупому чувству и сейчас. Не забывай: ты ведь не охотник. Ты сам не раз и не два просил других людей не называть тебя этим словом. А ведь большие дикие кошки признают только настоящих охотников: тех, вокруг которых распространяется запах страха. А ты — никакой ты не охотник. Жители Эль-Идилио порой называют тебя Охотником с большой буквы. А ты не устаешь твердить им в ответ, что это не так, что охотники убивают, чтобы преодолеть страх, страх, который точит изнутри их сердце и разум. Сколько раз ты видел, как уходила в сельву группа хорошо вооруженных, азартно принюхивающихся к окрестным зарослям людей. И сколько раз по прошествии нескольких дней или недель они вновь появлялись у пристани с мешками трофеев — шкурами муравьедов, нутрий, питонов, медоедов, ящериц, маленьких диких горных кошек… Но ни разу за все эти годы ты не видел среди их трофеев останков большой дикой кошки вроде той, встречи с которой ты сейчас так ждешь. Ты видел, как эти люди до смерти напивались водкой и виски, сидя на связках добытых во время охоты шкур. Для чего они пили? Да для того, чтобы скрыть страх — страх перед оставшимся невидимым, но несомненно видевшим их противником: противником как минимум равным, а скорее всего превосходящим каждого из них по силе и умению убивать. Лишь презрение этого противника позволило им выбраться живыми из дебрей. Кстати, все, верно, заметили и то, что охотников с каждым годом становится все меньше. Почему? Да потому, что и звери уходят из обжитых белым человеком мест все дальше на восток, перебираясь через непреодолимые хребты и скрываясь на все еще недоступных для людей просторах. Даже последняя анаконда, которую видели в стране, — и та уползла от пытавшихся поймать ее ученых за бразильскую границу. А ведь не так давно, в былые годы, ты охотился на гигантских водяных змей прямо здесь, чуть ли не у самого поселка.
Охота на первую в его жизни анаконду была актом не то возмездия, не то торжества справедливости. Впрочем, чем дольше живешь, тем меньше разницы видишь между этими двумя понятиями. Огромная змея напала на сына одного из поселенцев, когда тот пошел на речку искупаться. Тебе всегда был по душе этот мальчишка. Тело худенького двенадцатилетнего ребенка, в котором анаконда не оставила ни одной целой косточки, стало похоже на кожаный мешок, на три четверти заполненный водой. Что, старик, ты еще не забыл, как это было? Прыгнув в каноэ, ты проследил путь анаконды и увидел ее след на берегу, на небольшой песчаной отмели, где она так любила греться на солнце. Тогда ты оставил на пляже прямо у самой воды несколько мертвых нутрий в качестве приманки и, спрятавшись, стал ждать. В те времена ты был молод, силен и ловок. Tbl прекрасно знал, что тебе понадобится вся твоя сила и ловкость, чтобы не стать очередной жертвой этого грозного водяного божества. Прыжок тебе удался — вот ты уже на песке рядом с огромной змеей. Мачете в руке. Один сильный удар, от которого зависит вся твоя жизнь. Взмах — и голова змеи, отделенная от тела, летит на песок. Прежде чем она касается земли, ты уже отпрыгиваешь в сторону, прячась в прибрежных зарослях от беспорядочных ударов тяжеленного хвоста и от все еще смертоносных объятий обезглавленного змеиного тела. Одиннадцать или двенадцать метров чистой ненависти. Одиннадцать или двенадцать метров оливковой кожи с темными кольцами — кожи, под которой скрываются многие килограммы мышц, готовых убивать и убивать, даже после смерти.
Вторую анаконду ты убил в знак благодарности шаману из племени шуар, спасшему тебе жизнь. Не забыл, Антонио Хосе Боливар? Как и в предыдущий раз, ты разложил приманку на берегу, у самого края воды. Затем залез на высокое дерево и стал ждать, когда речное божество выползет на берег погреться и обнаружит подношение в виде мертвых нутрий. На этот раз в тебе не было ненависти к назначенной в жертву змее. Ты спокойно наблюдал, как она глотает одно за другим тела разложенных на пляже зверьков, постепенно приближаясь к тому месту, откуда тебе будет удобнее всего сделать единственный решающий выстрел из духового ружья. Присматривая за насыщающейся, утратившей бдительность анакондой, ты спокойно готовишься: достаешь дротик, обматываешь наконечник паутиной, обмакиваешь его в яд кураре, вкладываешь в дуло ружья и ждешь, когда анаконда повернется так, чтобы можно было попасть ей в основание черепа.
