Старик, который читал любовные романы - Сепульведа Луис

Один из охотников приподнял и повернул труп на бок. К спине прилипли остатки экскрементов.

— Ну ладно, — сказал охотник. — Хорошо еще, что парень перед смертью успел сделать то, ради чего выходил из дому.

Труп перевернули и оставили лежать ничком, чтобы безучастный ко всему дождь смыл с покойного следы последнего дела, задуманного и исполненного им при жизни.

Глава восьмая

Оставшуюся часть дня они занимались мертвецами.

Обоих покойников завернули вместе в гамак Миранды, положив лицом друг к другу, чтобы им не так страшно было входить в мир вечности. Как-никак всегда веселее, если с тобой рядом старый знакомый. Затем из старых простыней и одеял был сшит саван, к углам которого привязали четыре тяжелых камня.

Получившийся сверток охотники дотащили до ближайшей глубокой заводи, подняли на руки, посильнее раскачали и по команде алькальда бросили в воду подальше от берега. Мешок с громким всплеском пробил дыру в покрывавшей заводь ряске, увлекая за собой множество растений и пугая многочисленных жаб, дремавших по соседству.

Когда охотники вернулись к дому Миранды, над сельвой уже стали сгущаться сумерки. Алькальд поспешил распределить очередность дежурства.

По его решению, двое охотников должны были бодрствовать, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи, через четыре часа их должны были сменить двое других. Сам же алькальд на правах командира решил выспаться до утра.

Они поужинали рисом с жареными бананами. Поев, Антонио Хосе Боливар промыл и почистил свою челюсть. Он уже было завернул ее в носовой платок, как вдруг задумался и, к удивлению спутников, поменял решение: вставные зубы снова заняли свое место во рту старика.

Сказав, что он собирается дежурить в первую смену, Антонио Хосе Боливар дал понять, что намерен оставить в своем распоряжении карбидную лампу.

Его напарник по дежурству с удивлением наблюдал за тем, как старик водил лупой над рядами непонятных значков, выстроившихся на страницах книги — редкой диковины в этих местах.

— Слушай, старик, так, оказывается, люди не врут — ты и вправду читать умеешь?

— Ну да, худо-бедно умею.

— А что сейчас читаешь?

— Роман. Только ты лучше молчи. Когда ты начинаешь говорить, огонек в лампе дергается, и мне становится трудно следить за буквами. Они словно прыгать начинают.

Напарник отодвинулся к дальнему концу стола и продолжил наблюдать за стариком издали. Тем не менее увлеченность, с которой Антонио Хосе Боливар водил лупой по странице, настолько поразила деревенского охотника, что он не мог удержаться от вопросов.

— Ну и про что там, в твоей книге?

— Про любовь.

Услышав такой ответ, напарник подсел поближе.

— Да ты что? Про любовь, говоришь? Это про таких жарких женщин с большой грудью, таких фигуристых?…

Старик резко захлопнул книгу, отчего язычок пламени в лампе затрепетал так сильно, что чуть не погас.

— Нет. Я же сказал тебе, что эта книга про другую любовь, про настоящую. Про такую любовь, от которой страдают, от которой бывает больно.

Охотник был явно разочарован. Он пожал плечами и сел в дальний угол комнаты. Хлебнув водки, он закурил и стал от нечего делать точить мачете, доводя до совершенства лишь слегка затупившийся за время перехода по сельве клинок. Делал он это не столько по необходимости, сколько по привычке, исполняя своего рода ритуал с поплевыванием на точильный камень, рассматриванием лезвия на свет и его проверкой ногтем.

Антонио Хосе Боливар Проаньо продолжал заниматься своим делом. От чтения его не могли отвлечь ни ритмичное чирканье точильного камня, ни шум дождя, барабанившего по крыше. Старик водил лупой по странице и шевелил губами, повторяя чуть слышно прочитанные слова, отчего становился похож на молящегося в церкви усердного прихожанина.

Так, почти в полной тишине, они провели некоторое время. Затем охотник, раздираемый любопытством и не знающий, чем еще заняться, не вылезая из своего угла, попросил:

— Слушай, старик, ты бы читал чуть-чуть громче.

— Ты что, серьезно? Тебе интересно?

— А то нет. Я как-то раз был в Лохе и сходил в кино. Там показывали мексиканский фильм — тоже про любовь. Кому другому я, может быть, и не сказал бы, но тебя-то чего стесняться: я плакал, как девчонка.

— Ну ладно… Только боюсь, что тогда придется читать тебе все с самого начала, чтобы ты сразу понял, кто в книге хороший, а кто плохой.

Антонио Хосе Боливар Проаньо вернулся к первой странице. Он читал ее уже столько раз, что помнил текст наизусть.

«Поль сладострастно целовал ее, в то время как гондольер, соучастник любовных приключений своего приятеля, делал вид, что глядит куда-то в другую сторону. Гондола, на мягких подушках которой обосновалась целующаяся пара, неспешно скользила по безмятежной глади венецианских каналов…»

— Эй, старик, не так быстро, — послышался в комнате еще один голос.

Антонио Хосе Боливар оторвал глаза от книги. Все трое охотников стояли вокруг стола и слушали. Лишь алькальд продолжал мирно похрапывать, устроившись на мешках в дальнем углу.

— Тут есть такие слова, которых я и не слыхал никогда, — признался первый.

— Ты-то сам все понимаешь? — спросил другой охотник.

Антонио Хосе Боливар Проаньо был вынужден пуститься в пространные объяснения, по-своему трактуя встречавшиеся в тексте незнакомые слова, над пониманием смысла которых он бился столько времени.

То, что касалось гондол, гондольеров и, самое главное, сладострастных поцелуев, стало более или менее ясно после двух часов обмена мнениями, сдобренного немалым количеством похабных анекдотов и всплывавших в памяти охотников историй из жизни. Тем не менее таинство существования города, в котором, чтобы передвигаться по улицам, жителям не обойтись без каноэ, так и осталось для слушателей непостижимым.

— Черт его знает, может быть, у них там в Венеции дождь никогда не прекращается?

— Или нет, дождь не у них, а выше в горах, а у них только реки и каналы разливаются.

— Да у них там сырость, наверное, страшнее, чем у нас. Живут в своей Венеции как водяные крысы.

— Нет, ребята, вы только представьте себе: вот сидит человек дома, выпил хорошенько, ну и решил сходить на двор. Открывает он дверь и что же видит? Со всех сторон на него глядят соседи с совершенно рыбьим выражением на рожах.

Охотники смеялись, курили, пили фронтеру и снова шутили. Проснувшийся алькальд недовольно ворочался с боку на бок, а затем, приподнявшись на локте, заявил:

— Да будет вам известно, дурачье деревенское, что Венеция — это город, построенный в лагуне. Находится он в Италии.

— Ну и дела! — воскликнул один из охотников, явно озадаченный таким аргументом в пользу существования плавающего города. Тем не менее сомнения продолжали грызть его, и он ехидно переспросил: — Интересно, а дома — они что, так и плавают там, как плоты?

— Если бы так, то зачем бы им были нужны эти лодки — как их там — гондолы? — возразил другой. — Плавали бы себе прямо в домах, как на кораблях.

Ирония, прозвучавшая в этих словах, заставила алькальда вновь подать голос:

— Ну вы и придурки! Никаких плотов. Это нормальные дома, покрепче ваших будут. Там даже дворцы есть, соборы, замки, мосты, большие площади, где люди гуляют. А все здания просто стоят на каменных фундаментах, вот и все.

В объяснениях алькальда охотники усмотрели самое уязвимое с их точки зрения место.

— А вы-то сами откуда знаете? Вы что, там были? — спросил за всех Антонио Хосе Боливар.

— Нет, но я — человек образованный, в отличие от вас, деревенщин. Потому-то меня сюда и назначили алькальдом — командовать вами, а не слушать всякую чушь, которую вы несете. — Заявление толстяка прозвучало весьма веско, и охотники предпочли вернуться к дискуссии о методах и технологии строительства домов посреди воды.

— Ваше превосходительство, если мы правильно поняли, в этой Венеции даже камни плавают. Наверное, это что-то вроде пемзы. Но ведь, как ни крути, а если построить целый дом из пемзы, то он, во-первых, скоро развалится, а во-вторых, плавать-то все равно не будет. Нет, ваше превосходительство, может быть, вы человек и образованный, но то, что они там под свои дома доски подсовывают, чтобы те плавали, — это уж наверняка.