Почтамт - Буковски Чарльз

Единственное время, когда ты один, Чинаски, подумал я, это когда едешь на работу или с работы.

Наконец, я улегся на живот. Все болело. Скоро назад на почту. Если удастся уснуть, то будет легче. То и дело я слышал шелест страницы, звук поедаемой конфеты. То был вечер одной из ее писательских мастерских. Если б только она еще свет выключила.

– Как мастерская прошла? – спросил я с живота.

– Меня беспокоит Робби.

– О, – сказал я, – что случилось?

Робби был парнем лет под 40, который всю жизнь прожил с мамой. Все, что он писал, как мне сказали, – ужасно смешные рассказы о Католической Церкви. Робби в натуре отрывался на католиках. Журналы были просто не готовы к Робби, хотя кто-то в Канаде его как-то напечатал в журнале. Я видел Робби в один из своих выходных вечеров. Я отвез Фэй к тому особняку, где они читали друг другу свое барахло.

– О! Вон Робби! – воскликнула Фэй, – Он пишет ужасно смешные рассказы о Католической Церкви!

Она показала его мне. Робби стоял к нам спиной. У него жопа была широкой, большой и мягкой; она свисала ему в брючки. Неужели они не замечают, подумал я.

– Не хочешь зайти? – спросила Фэй.

– Может, на следующей неделе…

Фэй положила в рот еще одну шоколадку.

– Робби встревожен. Он потерял работу экспедитора на грузовике. Он говорит, что не может писать без работы. Ему нужно ощущение надежности. Он говорит, что не сможет писать, пока не найдет другую работу.

– Ох черт, – сказал я, – я могу найти ему другую работу.

– Где? Как?

– На почте людей берут налево и направо. И платят неплохо.

– НА ПОЧТЕ! РОББИ СЛИШКОМ РАНИМЫЙ, ЧТОБЫ РАБОТАТЬ НА ПОЧТЕ!

– Извини, – сказал я. – Я думал, стоит попробовать. Спокойной ночи.

Фэй мне не ответила. Она рассердилась.

8

Пятницы и субботы у меня были выходными, поэтому по воскресеньям приходилось круче всего. Плюс тот факт, что по воскресеньям меня заставляли приходить на работу в 3.30 дня, вместо обычных 6.18.

В то воскресенье я пришел, и меня сразу поставили в секцию циркуляров участка, как обычно и бывает по воскресеньям, а это означало, по меньшей мере, восемь часов на ногах.

Помимо болей я начал страдать припадками дурноты. Все кружилось, я был близок к обмороку, потом брал себя в руки.

То было жестокое воскресенье. Пришли какие-то подруги Фэй, сели на кушетку и зачирикали, какие они на самом деле великие писатели, действительно лучшие во всей стране. Единственная причина, по которой их не печатали, заключалась в том, что они не – как они сами говорили – посылали свои вещи.

Я посмотрел на них. Если они писали так же, как выглядели, как пили кофе, хихикали, макали пончики в сахарную пудру, не имело значения, посылают они свои вещи или засовывают себе в жопу.

В то воскресенье я сортировал журналы. Мне нужен был кофе, два кофе, что-нибудь поесть. Но все супы повылазили наружу и стояли впереди. Я подорвал через задний ход. Надо было срезать путь. Кафетерий находился на втором этаже. Я работал на четвертом. Возле мужского сортира была дверь. Я посмотрел на табличку.

ОСТОРОЖНО!

НЕ ПОЛЬЗУЙТЕСЬ

ЭТОЙ ЛЕСТНИЦЕЙ!

Прикол такой. Я же был мудрее этих засранцев. Они просто повесили табличку, чтобы такие умные парни, как Чинаски, не ходили в кафетерий. Я открыл дверь и стал спускаться. Дверь за мной захлопнулась. Я спустился на второй этаж.

Повернул ручку. Что за хуйня! Дверь не открывалась! Она была заперта. Я снова поднялся. Мимо двери третьего этажа. Ее я пробовать не стал. Я знал, что она заперта. Как и на первом этаже. К тому времени я уже довольно хорошо усвоил, что такое почтамт. Когда тут расставляли ловушку, то делали это тщательно. У меня оставался единственный незначительный шанс. Я был на четвертом этаже. Дернул ручку. Заперто.

По крайней мере, дверь находилась у мужского сортира. В мужской сортир постоянно кто-то заходил и выходил оттуда. Я ждал. Десять минут. Пятнадцать минут. Двадцать минут! Неужели НИКТО не хочет посрать, поссать или просто посачковать? Двадцать пять минут. Тут я увидел лицо. Я побарабанил по стеклу.

– Эй, приятель! ЭЙ, ПРИЯТЕЛЬ!

Он меня не слышал или делал вид, что не слышит. Промаршировал в сральник.

Пять минут. Потом появилась еще одна рожа.

Я постучал сильнее:

– ЭЙ, ПРИЯТЕЛЬ! ЭЙ. ТЫ, ХУЕСОС!

Наверное, он услышал. Посмотрел на меня сквозь укрепленное проволокой стекло.

Я сказал:

– ОТКРОЙ ДВЕРЬ! ТЫ ЧТО, НЕ ВИДИШЬ, ЧТО Я ТУТ? Я ЗАПЕРТ, ДУРЕНЬ! ОТКРОЙ ДВЕРЬ!

Он открыл дверь. Я вошел. Парень был в трансе.

Я пожал ему локоть.

– Спасибо, парнишка.

Я вернулся к ящику с журналами.

Тут мимо прошел суп. Остановился и посмотрел на меня. Я притормозил.

– Как у вас дела, Чинаски?

Я рыкнул на него, замахал журналом в воздухе, как будто сейчас сойду с ума, что-то пробурчал под нос, и он отвалил.

9

Фэй была беременна. Но это ее не изменило – на почтамт это тоже никак не повлияло.

Те же самые клерки выполняли всю работу, а разнообразные служащие стояли вокруг и спорили о спорте. Все они были большими черными пижонами, накачанными, как профессиональные борцы. Как только на службу поступал новенький, его швыряли в команду разнообразных служащих. Это не давало им убивать надзирателей. Если надзиратель попадался команде разнообразных служащих, его больше не видели.

Команда привозила фургоны почты, поступавшие грузовым лифтом. Работы на пять минут в час. Иногда они пересчитывали почту или делали вид. Выглядели они очень спокойными и интеллектуальными, ведя свои подсчеты с длинным карандашом за ухом.

Но большую часть времени они яростно спорили о спорте. Все они были специалистами – читали одних и тех же спортивных комментаторов.

– Ладно, чувак, кто для тебя самый крутой игрок всех времен в дальней части поля?

– Ну, Вилли Мэйс, Тед Уильямс, Кобб.

– Что? Что?

– Именно так, бэби!

– А как же Бэйб? Что с Бэйбом сделаешь?

– Ладно, ладно, кто для тебя самая большая звезда в дальней части поля?

– Так всех времен или звезда?

– Ладно, ладно, ты понял, что я имею в виду, бэби, ты меня понял!

– Ну, я бы взял Мэйса, Рута и Ди Маджа!

– Вы оба с дуба рухнули, парни! Как насчет Хэнка Аарона, Бэби? Как насчет Хэнка?

Как-то раз всех разнообразных служащих поставили на заявки. Заявки, в основном, заполнялись по старшинству. Команда разнообразных подходила и вырывала заявки из книг заказов. А потом им было нечего делать. Никто не жаловался. До стоянки ночью идти далеко и темно.

10

У меня начались припадки дурноты. Я чувствовал, как они подходят. Ящик передо мною начинал вращаться. Припадки длились около минуты. Я ничего не понимал. Каждое письмо становилось тяжелее и тяжелее. Клерки серели и мертвели на вид. Я начинал соскальзывать с табурета. Ноги меня едва держали. Работа убивала.

Я сходил к своему врачу и пожаловался. Он смерял мне давление.

– Да нет, давление у вас нормальное.

Затем приложил стетоскоп и взвесил меня.

– Я ничего плохого не нахожу.

Затем он взял у меня особый анализ крови. Он брал кровь у меня из руки трижды через разные промежутки времени, каждый – дольше предыдущего.

– Не угодно ли подождать в соседней комнате?

– Нет-нет. Я выйду прогуляюсь и вернусь.

– Ладно, только возвращайтесь вовремя.

Я вернулся как раз ко второму анализу. Потом еще дольше пришлось ждать третьего, 20 или 25 минут. Я гулял по улице. Ничего особенного не происходило.

Зашел в аптеку, почитал журнал. Отложил его, посмотрел на часы и вышел наружу. И тут увидел эту женщину – она сидела на автобусной остановке. Одна из редких.

Показывала много ноги. Я не мог отвести глаз. Я перешел через дорогу и остановился ярдах в 20 от нее.

Потом она встала. Я должен был пойти за ней. Эта большая задница манила меня. Как под гипнозом. Она зашла на почту, и я вошел следом. Она встала в длинную очередь, и я встал за ней. Купила две открытки. Я купил 12 авиа-открыток и марок на два доллара.