Там, где билось мое сердце - Фолкс Себастьян Чарльз

Восьмая армия Монтгомери гнала немцев по Северной Африке на восточном направлении. Пока двигались по песчаной равнине пустыни, можно было использовать танки. Но ближе к Тунису рельеф стал горным. В горы с танками не сунешься, и на поддержку завершающей пехотной операции была брошена артиллерия. Задача: окончательно выбить «страны Оси» [20] из Северной Африки.

Наша разведка обнаружила невысокий хребет, хорошее прикрытие для гаубиц. Батальону было приказано занять позицию на этой высоте. От нас до немецких линий было меньше мили. И сзади, всего в нескольких сотнях ярдах, стояла наша собственная артиллерия, в том числе две гаубицы 25-фунтовки у штаба нашей роты. Суонна укусила собака, его забрали в госпиталь, чтобы проколоть от бешенства. Так я ближе к ночи сделался командиром второй роты. Нам надо было занять позицию на крайнем правом сегменте хребта. Первой роте на среднем, четвертой слева и пятой — с тыла.

Очень здорово, что со мной был Билл Шентон и много знакомых ребят из старого взвода. Грунт под нами — жуть: камни и скалистые выступы; рыть окопы нам против обыкновения запретили, боялись шума. Так что мой командирский дебют состоялся в экстремальных условиях: я лежал под открытым, усыпанным звездами небом, лишенный привычного комфорта земляных стен. Парашютный полк дивизии «Герман Геринг» мог подстрелить меня в любую минуту и получить удовольствие. В инструкциях по ведению пехотного боя подобный вариант не предусматривался.

Это было самое мучительное ожидание в моей жизни, но какие-то подспудные силы помогали держать себя в руках. Мне вспомнился древний Карфаген, стоявший на месте нынешнего Туниса. Ганнибал, великий сын Карфагена, трижды побеждал римлян. Однажды в Северной Италии, когда он с войском, при котором были слоны, перешел через Альпы, римляне запаниковали и послали на битву с Ганнибалом Сципиона Африканского. Сципион, между прочим, оказался парнем сообразительным, перенял тактические приемы самого Ганнибала и применил их в Карфагене. Все это происходило в нескольких милях от нашей со старшиной Шентоном дислокации. Чуть восточнее, но под теми же самыми звездами.

Я рассказал Шентону про Ганнибала, он спросил, откуда я все это знаю.

— От Ливия, он историк.

— Кто-кто?

— Ливий. Тит Ливий. Он написал историю Древнего Рима.

— А Ганнибала прямо здесь разгромили? В Тунисе?

— Ну да. Чуть подальше отсюда. Видишь те дальние огни? Там. Такое вот совпадение. Это доброе предзнаменование, ты согласен?

— Может, и доброе. Покурить бы.

— Мне бы тоже.

— Думаете, гансы за нами наблюдают? Заметят огонек сигареты?

— Вероятность такая имеется. Но поспать точно можно, — сказал я.

— На камнях, не разувшись, — отозвался Шентон. — Мозгодав был бы доволен.

— Только не стоит совать себе в нос штык.

Я улегся поудобнее на каменистом ложе и сунул под голову рюкзак. Вспомнилось, как мистер Лиддел будил меня колокольчиком, дергая за шнур, пропущенный сквозь строй лестничных балясин. Ну и бесконечная зубрежка латыни, разумеется, тоже вспомнилась. После параграфов из учебника грамматики я начал медленно прокручивать в голове наш крикетный матч в Килмингтоне, тогда, в сорок первом году. Было интересно, удастся ли вспомнить ход игры. Я осознавал, что думаю о странных вещах, но понимал, что это помогает отвлечься от происходящего. Главное, гонять и гонять мысли по прошлому, не позволять им вернуться в настоящее. Сюда, где бойня, Тунис, каменистый хребет на краю пустыни, где меня, возможно, подстерегает смерть. Я старательно отгораживался от всего этого. Потом стало даже любопытно, каково это: навсегда мысленно остаться вне реальности. Никогда не возвращаться к ней, не быть заложником внутренней необходимости твердо знать, где ты и что с тобой происходит здесь и сейчас. Кем бы оказался человек, наделенный подобным даром отстраненности? Гением? Полубогом? Или всего-навсего деревенским дурачком?

Билл Шентон начал храпеть, оставалось только гадать, долетают ли его рыки до немцев. Я прислушался: где-то виртуозно надрывался захваленный рифмоплетами соловей, потом раздался хлопок, за ним еще несколько. Только спустя несколько секунд я сообразил, что это винтовочные выстрелы, и дико разозлился: третий взвод, на крайней правой позиции, похоже, открыл огонь без моего приказа. Отправил к ним шустрого девятнадцатилетнего парнишку, Уоттса, передать, чтобы прекратили.

Уоттс все не возвращался, а интенсивность огня нарастала. Поэтому через десять минут мы с Шентоном и еще с двумя ребятами отправились на разведку, выяснять, что же все-таки происходит. Окружив вершину выступа, торчавшего над кромкой хребта, мы засекли под нами группу немецких солдат, едва освещенных луной. Согнувшись в три погибели, они поднимались к позиции третьего взвода. Я опустился на колени и попытался сосредоточиться.

Атака планировалась только по истечении двух суток, к ней должна была активно подключиться артиллерия. Тейлор-Уэст устроит потом разнос, если мы выступим слишком рано. В памяти замельтешили фрагменты инструкций для пехоты: «…если нет возможности двигаться дальше, закрепляй достигнутый успех», еще какие-то мудрые предписания, абсолютно сейчас бесполезные. У меня режущей болью схватило живот. Что же я все-таки должен делать? Видимо, я произнес эти слова вслух, потому что Билл Шентон вдруг отозвался:

— Ликвидировать их, сэр.

И ведь не забыл добавить «сэр», приятно меня изумив. У меня был с собой только пистолет, поэтому я приказал Шентону метнуть гранату. Когда она взорвалась, мы увидели, как немцы побежали назад, к своим позициям. Но один упал, раненый, а может, убитый. Это, вероятно, были лазутчики, или случайно отделившаяся группа, потому что позже мы обнаружили, что третий взвод атакован хорошо организованным отрядом пехотинцев. Я вернулся на позицию и приказал другому взводу двинуться на подмогу третьему, но у меня и после этого оставалось достаточно людей, чтобы держать связь с первой ротой на середине хребта.

Вдоль всей нашей линии поднялась стрельба из пулеметов и винтовок. Времени на то, чтобы тасовать возможные решения, больше не было, и мне стало даже легче. Раз немец наступает, пусть подойдет. Я вернулся на свою позицию, Шентон был рядом, мы позаботились о защите, насколько это было возможно. Ночь, прущих немцев почти не видно, ориентировались на пальбу и вспышки от выстрелов. Я приказал рыть окопы для ручных пулеметов и велел вновь прибывшему лейтенанту Беллу послать кого-нибудь за боеприпасами. Через пару часов стало ясно, что произошло худшее: противник прорвался за нашими спинами. Теперь мою роту обстреливали с трех сторон, и что толку, что сзади стояла артиллерия? Одна надежда, что к нам пришлют тыловую третью роту. Радиосвязь была повреждена, и я отправил в штаб батальона вестового, объяснить им там, какая тут у нас заварилась каша.

— У них гнездо пулеметное, прямо вон за тем выступом! — крикнул мне Шентон. — Надо бы его обезвредить.

— Ч-черт, как эти гады захреначили туда пулеметы? На такую верхотуру?

— Да-а, и без них весело. Если вы не против, сэр, я бы туда смотался.

— Я с тобой. Отбери еще трех ребят, самых надежных. Сначала гранатами поработаем. Правильно?

— Так точно. А в ближнем бою задействуем винтовки и штыки.

Кого он отобрал, я не понял. Лиц в темноте было не разобрать, да оно и к лучшему. Мы выдвинулись — впереди Шентон — и стали карабкаться по камням, продираясь сквозь кустарники. Обнаружили какую-то хибару, вероятно пастушью. Из нее и палили пулеметы, прямой наводкой по первой роте, которая занимала у нас левую часть хребта.

Подползли предельно близко, под прикрытием колючих зарослей. Наши три парня опустились рядом на колени, тяжело дыша, все это под тусклым лунным светом.

— Я скажу «вперед», только тогда начинаем двигаться. Правильно, старшина?

— Так точно, сэр.

Пересохшие губы не слушались, пришлось их облизать, чтобы снова заговорить: