Жажда. Книга сестер - Нотомб Амели

Потом наступал один из прекраснейших моментов – совместное пробуждение. Вместе вынырнуть из‑под власти чар, ощущать себя наполненной и обогащенной, отяжелевшей от нежности, обнимать пребывающую в таком же состоянии сестру и наслаждаться этим единением. Такой момент смакуется очень долго.

Спуститься по лестнице со священной ношей на руках. “Мы у себя дома”. Если некая территория принадлежит тому, кто ее занимает дольше и чаще других, кто ее любит и знает все ее самые потаенные возможности, то девочки, бесспорно, находились у себя. Они владели домом в двойном смысле слова. Их жилище, самое что ни на есть заурядное, было пронизано магией, которую в него привносили дети.

Что значит жить где‑то? Это значит вдохнуть в некое пространство душу. Ребенок может привязаться к самому нелепому жилью благодаря своей способности одухотворять что угодно. Если вы хотите, чтобы ваша кухня стала необыкновенным местом, любите ее, убедите себя в том, что именно ей вы обязаны счастливыми мгновениями, которые там пережили. И кстати, так оно и есть.

В гостиной стоял шахматный столик. Родители часто играли. Правил Тристана не знала, однако регулярно придвигала высокий стульчик сестры к столику, а сама садилась напротив. Она показывала Летиции фигуры, позволяла попробовать их на вкус, не слишком усердствуя, потом как попало расставляла на доске. Младшая захлебывалась от хохота, и старшая вместе с ней. Изображать шахматную партию было до того смешно, что когда родители играли в шахматы на самом деле, девочки едва удерживались, чтобы не прыснуть.

Как‑то раз Тристана забыла убрать фигуры. Флоран спросил ее, что они делают с шахматами.

– Мы понарошку играем, – ответила она.

– Хочешь, научу?

Она кивнула. Для начала он рассказал ей историю столика:

– Шахматный столик – вещь редкая. Мой отец купил его когда‑то на барахолке. Это большая ценность. Папа очень увлекался шахматами. И великолепно играл. Он приглашал сразиться с ним асов. Можно сказать, из‑за шахмат он и погиб. В доме начался пожар, а он даже не заметил. Он играл с моей матерью, она была так же сосредоточена, как и он. Никто не знает, кто из них выигрывал. Сгорело все, кроме шахматного столика и фигур, они оказались огнестойкие.

– Огнестойкие?

– Которые не горят.

– Дедушка тебя научил?

– Немножко.

Он объяснил дочке правила. Она была невероятно возбуждена и схватывала на лету.

Потом он увидел ее с младенцем на руках. Она показывала сестре, как ходят фигуры.

Флорана это разозлило, и он на нее прикрикнул:

– Хватит! Тоже мне вундеркинд!

Тристана запнулась на полуслове и замерла. Отец так никогда и не узнал, как тяжело отозвались в ней его слова.

Назавтра она обнаружила, что плохо видит. Она сказала матери, та повела ее к окулисту. Врач диагностировал сильную близорукость. С того дня девочка стала носить очки. В глубине души она связывала эту свою беду со стыдом, который тогда испытала из‑за язвительного замечания отца.

Осенью 1979 года Тристана пошла в подготовительный класс, а Летиция в ясли.

С яслями все оказалось непросто. Летиции трудно было принять свою новую жизнь. Она чуть ли не каждый день плакала и звала сестру.

Вечером, когда девочки наконец встречались, Летиция слегка успокаивалась. Тристана объясняла ей, что эти расставания неизбежны, но они временные.

– Главное, что мы вместе по вечерам, по утрам и в выходные.

Старшая страдала, хотя и скрывала это, чтобы поберечь сестру. Тристане, прилежной ученице, на уроках мешала сосредоточиться тревога: как там Летиция, как она переносит их мучительную разлуку.

Она помнила, что ей самой в яслях нравилось. Но то было совсем другое. Для нее общение было прогрессом по сравнению с тягостным сидением дома наедине с матерью.

К счастью, у сестер все‑таки оставалось немало времени друг для друга. Старшая освоила искусство быстро справляться с домашними заданиями. Так что они могли проводить вечера в своем райском коконе.

Летиция боготворила сестру, та была ею очарована, и наоборот.

– Все сестры такие? – спросил Флоран у Норы.

– Нет. Мы с Бобетт жили как кошка с собакой.

Когда тетя Бобетт впервые увидела Тристану в очках, она захлопала в ладоши:

– Так ты выглядишь еще умнее!

Племянница вздохнула с облегчением:

– Один мальчишка в школе обозвал меня очкастой жабой.

– Он просто завидует! – твердо заявила тетя.

Когда Бобетт видела сестер вместе, она буквально разевала рот от удивления.

– А мои собачатся с утра до вечера. Как тебе это удается? – спросила она Нору.

– Сама не знаю.

– Боюсь, Тристане теперь не до крестницы.

Она ошибалась. Во время семейных праздников юная крестная старалась вовлечь Козетту в их компанию. Она придумала ловкий ход. Когда Козетты рядом не было, она превозносила ее перед Летицией. Она ничего не преувеличивала, просто подавала все в мифологическом ключе:

– Ты представляешь, каково это – быть единственной девочкой при трех этих кошмарных старших братьях? А Козетта вертит ими как хочет. Она хитрее их, плетет им несусветные небылицы, и они верят. Однажды ночью, когда они не давали ей спать, она припугнула их чудовищем, которое прячется у нее под кроватью: “Его зовут Броль, он мой раб. Вот велю ему сожрать вас, будете знать”.

Летиция, хоть и была совсем крохой, все понимала. Она преклонялась перед девочкой по имени Гозетта, что на севере Франции, как и в Бельгии, означает яблочный пирожок.

Козетта млела перед своей крестной.

Девочки пили втроем чай из кукольного сервиза.

– Мадам Тристана, у вас очень послушная дочка. В полтора года она уже пьет из чашки.

– Благодарю, мадам Козетта.

– Гозетта.

– Но требовать сладости все‑таки неприлично.

Словарный запас Летиции был весьма своеобразным. Никаких “папа” или “мама”. Родители могли бы обидеться, если бы заметили. Она говорила фразы типа: “Тристана, мне без тебя плохо” или “Скорей бы вечер!”. Завидев человека в очках, она возмущенно указывала на него пальчиком и кричала: “Очки Тристаны!” – считая, что их украли у сестры.

Дипломатичная Тристана научила ее правильно именовать взрослых, живущих с ними под одной крышей. Так, в два года Летиция приветствовала их громогласным “Мама и папа!”. Они не слишком растрогались.

– Нормально. В ее возрасте уже пора.

Они сникли, когда поняли, что она их не разделяет. Если она видела Нору, то называла ее “мама и папа”. То же самое с Флораном. Тристана задумалась, не слились ли они для сестры в одно целое. Желая их успокоить, она придумала объяснение:

– Это потому, что вы неразлучны.

– Если так рассуждать, то тебя можно называть Тристана и Летиция.

– Я была бы только рада.

Стычка на этом закончилась.

Тристана была не только первой ученицей в классе – она была первой в школе. В семь лет она писала и считала лучше, чем пятиклассники. И упрямо отказывалась перепрыгнуть через класс, потому что не желала увеличивать разрыв между ней и сестрой.

К тому же для нее весь смысл школы был в человеческих контактах. Ее интересовал каждый. Она не только следила за общим согласием в классе, но и с большим вниманием относилась к тем, кто не похож на других.

В ее классе был толстый мальчик. Привыкнув к тому, что его все дразнят, Сёрен сразу набросился на нее с угрозами:

– Вот возьму и разобью тебе очки.

– Будет очень жаль. Без них я тебя не увижу.

– Тем лучше!

– Мне нравится на тебя смотреть!

– Ты любишь жирных?

– Ты не жирный. Ты похож на дирижабль.

– Это еще что?

– Воздушный шар, летающий по небу с рекламой марки шин.

Толстяк растерялся, но продолжал упрямиться:

– Я не шина.

– Нет, ты не шина, ты дирижабль. Когда‑нибудь ты сможешь летать. Возьмешь меня с собой?

Она всегда сама шла навстречу другим, никогда наоборот. И отчасти страдала от этого. Ей хотелось узнать, как стать популярной. Если подумать, единственный человек, которого ей не пришлось специально соблазнять, – тетя Бобетт. Она позвонила ей: