Преданность - де Виган Дельфин

— А можно умереть, если принять неправильные лекарства?

Сердце прямо заколотилось: я не имела права на ошибку.

— Ты хочешь сказать: если примешь лекарство, которое выписали не тебе?

— Нет, не то.

— А что тогда?

— Ну… вот кто-то принимает лекарства, а они не помогают. Вы сказали, некоторые лекарства действуют на мозг. На настроение людей. Но мне кажется, иногда ничего не помогает. И люди лежат все время в постели. И не едят, и не встают, и так и лежат целый день.

Он сказал это все очень быстро. Мне надо было расшифровать и задать правильные вопросы.

— Да, действительно, Тео, иногда так бывает. Ты имеешь в виду кого-то конкретно?

Он поднял глаза и взглянул на меня. Он был настолько напряжен, что я видела, как расширяются его зрачки.

И в этот момент в моем классе без стука появился директор. Я в изумлении повернулась к нему и не успела еще открыть рта, как он приказал Тео идти домой, причем таким тоном, в котором ясно слышалось: «Нечего тебе тут делать». Тео бросил на меня последний взгляд, мрачный, обвиняющий, словно я — банковская служащая, которая незаметно нажала под окошком кнопку вызова охраны. И вышел, не оглядываясь.

Я пошла за господином Немуром к нему в кабинет.

Спокойным голосом, но немного нарочито твердо, театрально он изложил мне ситуацию.

Мать Тео Любина позвонила ему и пожаловалась. Мало того что я без причины вызывала ее в школу, теперь я, по ее словам, слоняюсь возле их дома. Даже в подъезд забралась. Естественно, она пересказала наш разговор, который состоялся пару недель назад, и охарактеризовала мои высказывания как несправедливые и обвиняющие. Директор попросил ее вспомнить дословно, что я говорила, и она сделала это без труда, судя по подробному отчету, который он сунул мне под нос.

Мало того что я нарушила регламент учебного заведения и вышла за рамки своих полномочий, так еще не сообщила об этой беседе во время собрания педсостава, посвященного работе именно с этим учеником. Собрания, которое было организовано — надо ли вам напоминать? — в результате первой оплошности, также допущенной с моей стороны. Почему же я ничего не сказала? Это профессиональное упущение. И серьезное. Мое поведение наносит урон надлежащему исполнению государственной образовательной услуги и подрывает авторитет организации, которая эту услугу оказывает. Мать Тео потребовала, чтобы сына перевели в другой класс. Директор пообещал ей вызвать меня для объяснений и после этого принять решение.

Он ждал от меня реакции. Доводов. Оправданий. Да что мне вообще понадобилось на этой лестничной клетке? Мне нечего было сказать в свою защиту, и я молчала. К счастью, он не хочет применять санкции. Он сам преподаватель с двадцатилетним стажем. Он знает, какому давлению мы подвергаемся, какой стресс испытываем, какая на нас лежит ответственность. Нам надо проявлять солидарность. Сплоченность. Из уважения к работе, которую я в течение многих лет вела в стенах этого коллежа, он не будет объявлять мне ни выговора, ни порицания. Но он просит меня трезво оценить ситуацию и взять у врача справку для освобождения от работы по состоянию здоровья. По крайней мере на месяц. Пока тут все успокоится. Это условие — непременное и не обсуждается.

Я забрала все вещи из личного шкафчика и покинула коллеж с тревожным предчувствием, что больше туда не вернусь.

Музыка из «Колеса фортуны» все крутилась у меня в голове… «Выбираю букву А, предлагаю Л, добавляю К. — Я так близко от цели, мне надо подумать, чтобы понять, найти правильный ответ… — Э, нет, дорогая Элен, все не так просто, кем это вы себя возомнили? Неужели вы думаете, что сможете в одиночку повернуть колесо вспять?»

Я не стала прослушивать сообщения коллег, которые весь день один за другим записывались на мой автоответчик.

Не перезвонила Фредерику, который много раз пытался со мной связаться.

Я стою у окна и разглядываю прохожих: они кутаются в пальто, засовывают руки глубоко в карманы или надевают перчатки, втягивают шеи и ускоряют шаг, ежась от сырости, которая проникает сквозь тонкие преграды. Вот среди них женщина: думает, сколько времени печь закрытый пирог с луком, а вот другая — только что решилась уйти от мужа, а третья мысленно прикидывает, на сколько хватит бесплатных талонов на еду, а эта девушка думает: зря купила такие тонкие колготки, надо было брать потолще, а вон той сейчас сказали, что принимают на работу — как раз туда, куда она несколько раз подавала резюме и где проходила собеседование, а вон старик: стоит и не помнит, как здесь оказался.

СЕСИЛЬ

Плюс разговоров с самой собой — возможность хохмить. Я знаю отличные хохмы — брат научил, когда мы были маленькие. Просто катались со смеху.

Тут я недавно ради смеха стала говорить сама с собой с английским акцентом, это было очень весело — надо сказать, я его здорово изображаю. С ума сойти, как это снижает трагизм ситуации. Ну почти как если бы меня подбадривала Джейн Бир-кин. Но это была, конечно, я, и никто другой, и говорила я сама с собой, да-да, вслух, сидя дома в гостиной. И кстати, обсудила почти все насущные темы. Я рассказала об этом доктору Фельсенбергу. Он захотел узнать, кого именно или что именно я от себя отодвигаю или отстраняю с помощью английского акцента.

Отец давно умер, Тьерри в конце концов ушел из дому. С тех пор мать живет одна в маленькой квартирке на первом этаже корпуса В. Мэрия выделила ей двухкомнатную взамен четырехкомнатной, в которой мы все когда-то жили, так что теперь квартплата меньше и мама может жить нормально. Она не из тех, кто жалуется.

Я тут недавно ей звонила — без какой-либо задней мысли, просто взяла телефон и набрала номер. Она удивилась: я звоню нечасто. Я сказала, что хотела ее услышать, вообще узнать, как она поживает, тут настала небольшая пауза, и потом она спросила, все ли у меня в порядке. Я сказала, что да, и повисла новая пауза. Мать никогда не задает мне прямых или конкретных вопросов, я живу в мире, который кажется ей слишком далеким от нее. Я знаю, что Соня время от времени ее навещает. Мать подает чай с печеньками, разложив их веером по тарелке. А потом складывает в коробочку, чтобы дочь могла забрать домой. Я сказала, что в следующий раз приду с Матисом. После новой паузы мать сказала: «Ладно, буду ждать», словно в жизни и нет ничего между минутой, когда дают обещание, и минутой, когда его выполняют.

Мадам Дестре не ответила на мою просьбу о встрече. По-моему, это вообще уже ни в какие ворота. Вроде бы классный руководитель пятого В — и не отвечает, когда надо просто поговорить с родителем индивидуально, вне этих их бесконечных родительских собраний, которые они проводят два раза в год. Я несколько раз заходила на сайт коллежа, снова и снова отправляла ей запрос и потом в конце концов позвонила. Мне сообщили, что она болеет, но долго ли будет отсутствовать, не сказали. Надеюсь все же встретиться с ней, когда выйдет.

Внешне ничто не изменилось. Уильям никогда не поминал тот ужин у его друзей. Для него все это наверняка выглядит незначительным инцидентом. Ну, вспылила под настроение. Наверное, он как-то отшутился и налил себе еще вина. Не уверена, что Уильям заметил, что я его сторонюсь. Мы уже много недель не спим вместе, но такое у нас бывало. Он, верно, думает, что я сейчас переживаю одну из тех непонятных фаз, которыми размечена жизнь женщины. Гормон взыграл, а что еще? Он вообще рассматривает женщин под этим углом, судя по текстам Вилмора.

На самом деле я перестала ломать голову.

Я перестала включать компьютер после того, как обнаружила, что у мужа есть еще и аккаунт в «Твиттере», который позволяет ему гораздо жестче, но по-прежнему скрытно комментировать все что вздумается и никогда не расплачиваться за свои слова. Забавный мир, где можно анонимно извергать ушатами непристойности и экстремистские призывы и никто тебя не поймает за руку.

В тот вечер после ужина Уильям присел ко мне на диван. Он обнял меня за плечи, и я почувствовала, что вся напряглась, его ладонь жгла мне кожу сквозь трикотаж кофточки. Он сказал, что ему еще надо поработать — к сожалению, важный отчет к завтрашнему дню, для руководителя департамента.