Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт
– Извини меня за то, что побеспокоила тебя, Киона. В моем возрасте человека перевоспитать уже невозможно. Понимаешь, для меня самое лучшее времяпрепровождение – это составление приятных планов. Идея поездки в Квебек приводит меня в восторг. После этой поездки состоится концерт Эрмин в Пуэнт-Блё, затем – ее концерт в санатории, и тогда мы отпразднуем Рождество. Ты в этот вечер будешь неотразимой. Твои волосы уже отрастут. Тебе нужно будет сделать модную прическу и надеть красивое платье. Например, платье из парчи коричневатых оттенков. Теплый коричневый цвет.
Лора ожидала, что Киона станет возражать, а потому ответ, который она услышала, ее удивил.
– Да, такой цвет мне бы понравился, да и парча мне по душе. А еще будут нужны туфли на каблуках. Эрмин утверждает, что осанка и походка от них улучшаются.
– Ты получишь все, что хочешь, – с энтузиазмом заявила Лора. – Ну ладно, я пошла вниз. Акали уже накрывает на стол. Не задерживайся.
Когда Киона осталась одна, она машинально схватила письмо Людвига. В канун Рождества в Робервале она постарается быть ослепительной, чтобы понравиться ему и стать в его глазах взрослой девушкой, а не маленькой девочкой, разъезжающей на своем пони. Киона вскрыла конверт, достала из него листок бумаги, сложенный вчетверо, развернула его и стала читать.
«Ангелу озера Сен-Жан, присматривающему за моими драгоценными малышами, смеха и нежности которых мне так сильно не хватает! Горный воздух, холодная речная вода, пение птиц – все это усугубляет мою тоску. Прости меня, если я делаю в этом письме ошибки: я умею разговаривать на вашем французском языке, но писал на нем я очень редко.
Я тщательно подбираю слова, потому что мне хотелось бы, чтобы ты поняла меня правильно. Одина, ты и я – мы трое храним ужасную тайну, и никому больше не нужно знать о том, что сделала Шарлотта. Если никто ничего не узнает, то я смогу рассказывать о ней своим детям без стыда, раскаяния и сожалений. Страшно произносить эту фразу – «без сожалений».
Киона, мне хотелось бы, чтобы она жила, хотелось бы, чтобы она дышала свежим воздухом своей родной страны, но только не рядом со мной.
Ты – единственная, кому я могу довериться. Ты – человек, которым я больше всего восхищаюсь на этой земле среди всех тех, кто меня окружает, и я всем сердцем надеюсь, что твоя жизнь станет лучше и что ты никогда не ляжешь и не заснешь на какой-нибудь дороге, потому что – увы! – меня уже не будет рядом, и я не смогу поднять тебя и унести подальше от опасности, даже если этой опасностью являюсь я сам, потому что я едва тебя не задавил.
Береги себя.
Целую,
Людвиг
Киона снова сложила листок вчетверо и, держа его в руках, стала перебирать в памяти только что прочитанные ею слова. Безусловно, стиль этого письма был немного корявым, однако это было самое-самое первое из множества писем, которые ей предстояло получить от Людвига. Она почувствовала это, когда прикоснулась к свернутому письму губами. Связь между Канадой и Германией не будет разорвана.
«Мы будем писать друг другу письма», – мысленно сказала сама себе Киона, будучи уже глубоко уверенной, что именно так и будет.
Почувствовав волнение, она прикоснулась пальцами к своим волосам и затем к ожерелью из ракушек, которое ей подарил Наку. Людвиг обожал ее, и он сетовал по поводу того, что уже не сможет утешать ее и спасать. Она почувствовала по этим строчкам, что он испытывал сильное волнение, когда писал ей письмо, и так же терзался сомнениями и тайными надеждами.
Роберваль, воскресенье, 24 сентября 1950 года
В то же самое утро Лора и сестры-близняшки сели на поезд, идущий в город Квебек. Они взяли с собой три больших чемодана и множество маленьких. Лоранс светилась от радости: Реаль изнемогал от любви к ней, а Овид Лафлер прислал ей уже второе письмо. В первом своем письме он всего лишь приносил ей извинения, а вот второе письмо – написанное после откровений Кионы относительно Лоранс – было более длинным, более сердечным и содержащим в себе множество комплиментов, которые немножко тешили ее самолюбие.
Киона и Луи прогуливались с Фокси по берегу озера. Погода была пасмурной и сырой, но им нравилось шагать у кромки воды, слушая очень знакомые и навевающие сон крики чаек.
– Тошан ни в чем не отказывает своим дочерям, – сказал Луи желчным тоном. – А вот мне и Мукки предстоит проторчать в Шикутими еще пару лет.
– Ну и что? Вы, по крайней мере, будете ближе к Робервалю! Ты все время ворчишь – ну прямо как наш отец. Ты и без того на него достаточно сильно похож, так что не пытайся ему подражать.
– Я похож на папу? Черт побери, мне хотелось бы иметь такие же широкие плечи, как у него, такую же мускулатуру и такую же бороду. Девочки в городе на меня даже не смотрят, потому что я нескладный, невзрачный, с прямыми волосами и бледной кожей. Мне не хватает только очков для того, чтобы быть похожим на грустный экземпляр отстающего в развитии.
– Да, это верно, – с насмешливым видом кивнула Киона.
А про себя она мысленно добавила: «И чтобы стать точной копией Ханса Цале».
На прошлой неделе она посвятила вечер рассматриванию фотографий в семейных альбомах. Пианист Цале фигурировал на одном из снимков, сделанных в Валь-Жальбере во время какого-то ужина. Цале сидел за роялем, повернув лицо к объективу фотоаппарата. «Интересно, а кто в тот вечер фотографировал? Лора должна знать, но спрашивать ее об этом я не рискну».
Луи неожиданно схватил Киону за руку и потянул за собой под ветви деревьев, которые росли на широком склоне, спускающемся к озеру.
– На меня упали капельки. Сейчас пойдет дождь. Пойдем где-нибудь укроемся.
Они присели бок о бок. Луи прикурил американскую сигарету, слегка прищурив глаза и наклонив голову так, как это делали некоторые актеры в фильмах, которые он ходил смотреть в «Театр Роберваль». Рядом с Кионой он забывал о своих комплексах и о неопределенности, терзавшей его душу.
– Хочешь выкурить сигарету? – спросил он у Кионы, протягивая ей открытую пачку.
– Ты и сам знаешь, что нет. Я не курю и никогда не выпью даже одного бокальчика алкоголя. Тебе следовало бы взять с меня пример по части спиртного. Вчера вечером ты был пьян. Но тебе повезло: никто не услышал, как ты шел на второй этаж в свою комнату.
– Ну и что из того, что я был пьян? Мои родители тоже не очень-то воздерживаются. Карибу для папы, херес для мамы, шампанское по малейшему поводу, не говоря уже про виски…
– Это не одно и то же. Я никогда не видела, чтобы наш папа был пьян. И Лору тоже я никогда пьяной не видела. Она, когда выпьет, просто бывает веселее, чем обычно.
Киона посмотрела на Луи суровым взглядом. Он со своими прямыми жесткими волосами тускло-каштанового цвета, худощавым лицом и крупным носом был не очень-то привлекательным парнем. Однако ему еще предстояло измениться внешне, и Киона об этом знала.
– Если я пью, то в этом, в общем-то, виновата ты, – заявил Луи обиженным тоном разочарованного ребенка. – Когда я впервые увидел тебя в окне твоего дома, мне показалось, что я вижу ангела. Затем, когда твоя мать умерла, ты приехала жить в Валь-Жальбер, и мне сказали, что ты моя сводная сестра. Однако мы с тобой примерно одного возраста. Ты говоришь о хорошем примере, который показывают нам взрослые! А ведь наш отец познал двух женщин почти в один и тот же отрезок времени…
– Луи, ты прекрасно знаешь, как это произошло. Папа рассказал нам про оба этих случая. Когда он встретил Талу, он был в отчаянии, потому что заглянул как-то раз вечером через окно в дом Лоры и увидел, что она, похоже, уже обручена с другим мужчиной. Затем, как в сказках про фей, он набрался смелости, явился в Валь-Жальбер и снова завоевал твою мать, в результате чего родился ты.
– Нет необходимости рассказывать мне эту историю, она мне и так известна. Но вообще-то могло получиться и так, что моим отцом был ее тогдашний жених. Его фамилия Цале, да? В таком случае я имел бы право тебя любить.
